(По мотивам романа "Потоп" Генрика Сенкевича)

— Так ты, панна, думаешь меня на веревочке водить? – засмеялся лихой хорунжий пан Гендрусь Оршанский.

— А почему бы и нет! Если ты пан руки моей просишь, то вот тебе мой ответ - или ты пан слушаться меня будешь или ступай вон со двора! – пани Кристина гневно топнула ножкой.

Пан Оршанский приехал в поместье Белецких, чтобы просить руки панны Кристины, обещанной ему по завещанию отца девушки. Панна Белецкая, оставшись единственной наследницей богатого поместья и больших угодий была желанной партией для любого шляхтича в округе.

По завещанию отца она должна была выйти ха этого бравого хорунжего, с которым отец бок о бок воевал на последней войне. Но в завещании также было оговорено, что свадьба состоится только по согласию панны. А хотя хорунжий нравился Кристине, давать согласие она не спешила. Была у пана Оршанского провинность перед ней. Вернее даже не перед ней, а перед людьми окрестными. И вот панне Кристине было стыдно, что у неё такой жених.

— Ну, полно, панна, довольно. Не сердись. Разве мало обломали об меня прутьев монахи в школе при монастыре, чтобы затвердить мне правила учтивости? Буду, буду с тобой покладист, - примирительно заговорил хорунжий.

— И какое же правило ты затвердил лучше остальных? – с вызовом спросила панна.

— А вот какое, если влюбился – падай в ноги! – с этими словами шляхтич рухнул на колени и склонив голову до пола припал устами к алому сапожку пани.

— Что ты делаешь, пан?

— В ножки тебе кланяюсь, ясновельможная панна. Хочешь всегда так будет? Выходи за меня.

— Я пан согласия теперь тебе дать не могу, хоть ты тут целый день в ногах валяйся!

— И повалюсь. Вот не встану с колен, пока ты панна гнев на милость не сменишь! Прости меня, грешного!

— Так сразу простить не могу. Наказать тебя должно. Ты зачем Волмантовичи сжег? Людишек порубил. Жен и детей без крова оставил?

— Так они панна подчиняться не хотели, худородные эти. Солдат моих не накормили, коням овса не дали. Мои, конечно, обозлились вот и вышла свара. Они моих подручных на вилы посадили. Вот я и пришел с отрядом отомстить...

— А ты знаешь, что твои подручные до этого пять девок из Волмантовичей перепортили?

— Ну, погуляли ребята чего уж там...

— А потом еще имели нахальство у селян провиант отбирать. Да в деревне людям самим есть нечего!

— Ничего, небось не сдохли бы. Худородные они живучие.

— Эти худородные мои соседи. Мой дедушка и мой отец покойный им благоволил. А ты явился тут свои порядки наводить!

— Ну погорячился. Верно. Прости. Прости.

— Накажу, тогда прощу.

— Накажешь? А как?

— А вот как тебя твои монахи в школе наказывали?

— Так ты меня, панна, выпороть что ли хочешь? – уязвленный хорунжий вскочил на ноги.

— Хочу!

— Вот ты какая панна! – вспыхнул и покраснел шляхтич.

— Какая?

— Строгая и гордая. Рыцарское у тебя сердце панна. Храброе. А я, пожалуй, покорюсь тебе панна. Хочешь выпороть? Секи!

— Не передумаешь?

— Слово шляхтича. Пори! Куда ложиться прикажешь?

— Эй слуги! – панна хлопнула в ладоши, - Принесите лавку в покои. Да пошире, чтобы пану рыцарю поместиться.

Двое слуг Ян и Томаш, выглянув из-за дверного проема, помотали головами на слова панны и бросились исполнять приказ хозяйки поместья. Вскоре холопы установили в зале длинную и широкую лавку.

— Принесите розог из людской! – велела Госпожа.

— У тебя, панна, розги завсегда в людской припасены?

— Разумеется, пан. Холопов же сечь надобно и чем чаще, тем лучше.

— Ты меня, панна, холопскими розгами сечь будешь?

— Иного ты, пан, не заслужил. Смирись.

— Хорошо. Потерплю от тебя, панна, унижение. Лишь бы ты простила меня, и больше не сердилась.

— Я уже пан на тебя не сержусь, но наказать тебя очень надобно. Чтоб в другой раз не повадно было. И чтоб впредь меня слушался.

— Ну, так что мне ложиться?

— Ложись, пан, и порты свои приспусти.

— Как с голым задом при всех на лавке лежать?

— Ну, так ведь секут по голоду заду. По-другому не бывает! А чтобы тебе не совестно перед слугами было, я их прогоню. Но вот тетушка моя присутствовать будет.

Она мне ещё и поможет.

— Тетушка? Какая тетушка?

— Моя.

— Ну, значит и моя.

— Эй холопы идите прочь. Да позовите ко мне тётю.

Слуги, все сколько их было бросились из покоев. Вскоре в залу вошла статная дама лет сорока.

— Барбара Ясенецкая.

— Хорунжий Гендрусь Оршанский, - воин подошел и приложился к ручке женщины.

— Вот, тетушка, сейчас мы с вами этого пана выпорем.

— Вот как, - удивилась дама, - И пан не против?

— Пан согласился понести заслуженное наказание.

— Так это ты пан Волмантовичи сжег?

— Я пани, я..., - потупив взор ответил хорунжий.

— Тогда за дело. За дело! – строго произнесла дама.

— Ложись пан Гендрусь, приступим уже, - объявила девушка.

И пан Оршанский, известный вояка и отчаянный забияка покорился. Он снял кунтуш, стянул сапоги и развязав порты ничком лег на лавку.

— Будьте готовы, пан!

Гендрусь приспустил порты и обнажил крепкие мужские ягодицы. Женщины и старая, и молодая заулыбались.

Они не раз пускали в ход розги уча уму разуму холопов. Но сечь благородного шляхтича им еще не доводилось.

— Тетушка, как будем сечь по очереди или сразу вместе?

— Вина большая. Давай, дочка, разом.

Пани достали из бадьи крепкие и длинные розги. Свистнули ими в воздухе, проверяя гибкость, и порка началась.

Пан хорунжий, уже давно позабывший свои ученические годы и наказания монахов, даже представить себе не мог, насколько болезненной окажется эта экзекуция. Терпел он и боль от ран на войне, но эта боль оказалась нестерпимой. Шляхтянки оказались искусными порщицами.

От самого первого стежка пожилой шляхтянки наказуемый застонал. А от второго стежка молодой пани – вскрикнул.

— Терпите, пан! Вы же воин! – пожурила хорунжего пани Барбара.

Но пан хорунжий терпеть не мог. Он ерзал на лавке. Стонал, вскрикивал.

На глазах у него выступили слёзы. Еще немного и он начал умолять:

— Пани Кристина, простите. Простите пани Барбара! Я больше никогда себе такого не позволю. Я буду вас слушаться. Я буду подчиняться. Я стану покорным. Во имя всего святого, пощадите!

Но панны были неумолимы. Они секли и секли. Слишком большая вина лежала на этом несчастном. Около двух десятков душ загубили его солдаты в Волмантовичах. Да и сам он наверняка снес кому-то из местных голову саблей. Нет, за такое путь терпит и страдает.

А пан Оршанский, который не был привязан, почему-то не вскакивал и не подобрав портки не убегал прочь из этого негостеприимного поместья. Неужели он готов был вынести все ради богатого наследства девушки, которое достанется ему если она не откажет? Нет! Не думал о наследстве пан Гендрусь, когда жгучие розги впивались ему в ягодицы. Пан, стиснув зубы думал о том, что сейчас вот так жестоко и так нестерпимо порят две красивые женщины и ему... ему это унижение по нраву.

Для себя пан решил, что если Кристина все же соблаговолит дать ему согласие на брак и они повенчаются в их доме главой будет именно она, а он смиренно попросит её и в дальнейшем так же строго его наказывать за возможные проступки.

Наконец панны напоследок со всей силы стеганули виновника, и порка закончилась.

— Лежите пан! Пока не поднимайтесь, – велела пани Кристина.

А пану Оршанскому не очень-то и хотелось вставать, он лежал кверху посеченной задницей и ему было покойно и хорошо. Боль отступала.

В залу вошла холопка с целебной мазью. Кристина прогнала девку, и сама смазала попу будущего мужа. В душе она все же дала ему согласие.

Произошедшее как-то сблизило их. Кроме того, девушка понимала, теперь этот поротый пан точно будет у нее под сапожком. А что еще нужно вольной шляхтянке? Муж-раб, да и только!

Поднявшись с лавки и натянув порты, пан Гендрусь поблагодарил своих строгих наставниц за науку. Поцеловал им руки, которыми они его секли и ноги. Сначала Барбаре, потом Кристине. Когда он устами касался её сапожка, другой её сапожок опустился ему на голову.

— Я согласна. Я согласна стать вашей Женой, Госпожой и Хозяйкой.

Свадьба состоялась через месяц. За праздничным столом жених пил хмельное исключительно из башмачка невесты. А потом прежде, чем возлечь с ней на брачное ложе, он сотню раз поцеловал её ноги.