Мардж сидела за маленьким столиком, смотрела в окно и ломала руки. Её глаза были влажными; ещё не полными слёз, но уже на грани. Однако, когда она услышала, как я вошёл, первая слеза скатилась по щеке.

— Чарли, детка. Нам нужно поговорить.

Эта фраза никогда не предвещала счастливой беседы. Каждый, мужчина или женщина, женатый или холостой, знает это. Я знал это, знал лучше всех остальных.

Садясь на стул рядом с ней, я спросил:

— В чём дело, любимая?

Она сглотнула, на мгновение лишившись дара речи.

— Я... Чарли, мне так жаль. Я не знаю, как тебе это сказать.

Ей было так больно это говорить. Я знал; я знал это уже давным-давно. Но сейчас она признавалась мне, и я отпускал её боль.

— Мардж, я люблю тебя. Что бы это ни было, мы справимся с этим.

Моя жена всхлипнула, одним-единственным всхлипом, и сказала:

— Детка, пожалуйста. Я не знаю, сможем ли мы. Я... Боже, Чарли, я так сильно тебя люблю, но я... я... О боже, Чарли. Я изменила тебе.

Её рука прикрыла рот, когда слёзы потекли всерьёз.

— Что??

Мардж кивнула, поначалу не в силах вымолвить ни слова. Рот несколько раз открылся и закрылся, затем она сказала:

— Мне так жаль, Чарли. Я... мы...

Я сделал глубокий вдох и выдохнул.

— Расскажи мне, что случилось, Мардж. Почему? Кто?

— Милт. Это... это был Милт.

Она шмыгнула носом, и я протянул ей салфетку.

— Он... Ты был так зол после того, как мы поссорились. Я не... я даже не могу вспомнить, из-за чего мы поссорились. Я имею в виду, несколько месяцев назад. Я разозлилась, пошла в бар и напилась, а он...

— Милт, твой бывший, Милт?

Я чуть повысил голос, придав ему сердитый тон.

Она причитала: - Мне так жаль!

— Это было только один раз?

Она решительно покачала головой:

— Нет. Это было не так... Чарли, я клянусь, я не хотела, чтобы это случилось однажды, но я была пьяна и зла, и я даже не помню большую часть этого. И во время... во время он делал снимки, те, где... где видно обручальное кольцо на моём пальце и... - Она поперхнулась. - Он говорил мне, что расскажет тебе, покажет фотографии, если я не... если я откажусь продолжать...

Я знал ответ, но я должен был спросить. - Как долго?

Мардж опустила взгляд на свои руки, испугавшись ярости в моих глазах.

— С тех пор. Пару раз в неделю, пока ты был на работе. Он приходил и... и размахивал фотографиями, говорил мне, что пришлёт их тебе. Его лица на них не было и... - Мардж подняла глаза. - Пожалуйста, детка, пожалуйста! Я не хотела этого делать! Я клянусь! Но я не... Я не могу потерять тебя! Мне очень жаль!

Слеза скатилась по моему лицу. Было больно слушать её признание, ещё больнее видеть её такой. В моём голосе послышались сердитые нотки.

— Ты никогда не сделаешь это снова, Мардж. Никогда. Я могу простить ошибку, которую ты совершила на этот раз. И я понимаю, почему ты мне не сказала, но мне больно, что ты.... Я... - я положил свою руку на её. - Мы разберёмся с этим. Я люблю тебя, Мардж. Я всегда буду любить тебя. Просто никогда больше, хорошо?

Выражение её лица было неописуемым. Удивление, изумление, радость, любовь, надежда - всё смешалось в одном выражении.

— Ты... правда, Чарли? Ты простишь меня?

Я торжественно кивнул. Она, прихрамывая, поднялась со стула и, рыдая, села мне на колени.

Я подвёл свою хрупкую, уставшую любовь к маленькой кровати и заключил её в свои объятия. Мардж плакала, пока не уснула, слёзы печали и облегчения смешались воедино и упали мне на грудь. Она заснула через несколько минут. Я убрал серебристую прядь с её лица и нежно поцеловал в лоб. Затем, выскользнув из постели, я наблюдал, как моя жена, с которой я прожил более пятидесяти лет, спит.

Маленькая комната Мардж в центре по уходу за пожилыми людьми с проблемами памяти была заполнена памятными вещами о нашей совместной жизни. Фотографии наших детей и внуков, наших друзей, свадебные фотографии и маленькие безделушки украшали полки и стены.

На столе стояла ваза, когда-то разбитая, а теперь восстановленная. Трещины в вазе были заполнены золотом, в некоторых случаях заменяя утерянные мелкие кусочки. Когда Мардж впервые рассказала мне о своей неверности и шантаже Милта, я взял эту вазу, подарок её любимой бабушки, которая умерла вскоре после того, как мы поженились, и швырнул вазу в стену, разбив вдребезги. Затем я выбежал из дома, боясь, что обращу свой гнев на Мардж.

Я был злым и высокомерным молодым человеком, настолько уверенным, что за её неверностью скрывалось нечто большее, уверенным, что она сделала всё это по собственной воле. Я готов был разорвать наш брак и сказал себе, что это всё её рук дело.

Но ссора, которая заставила её уйти в ту ночь, когда она изменила, была из-за пустяков. Мой гнев, демон, который появлялся в любой момент, был чем-то, с чем она жила долгое время, и в конце концов я зашёл с ней слишком далеко. Толкнул её в объятия хищника.

Теперь я это знаю. В то время я не мог принять это, поэтому решил, что она была добровольным участником. Мардж могла быть очень колючей; я злился, но она также нажимала на мои кнопки, когда чувствовала себя неуверенно. Она никогда не заходила так далеко, чтобы изменять, но она была красива и, когда хотела вывести меня из себя, кокетничала. Только когда я столкнулся с Джо, приятелем, с которым работал на стройке, Сэнди, его жена, сказала мне, что Мардж была не единственной женщиной, которую Милт соблазнил.

Он был мелким засранцем, красивым и обаятельным на маслянистый манер. Всегда был готов угостить даму выпивкой. Как оказалось, всегда был готов подсунуть что-нибудь в напиток. Он был дерьмом и тогда, когда они с Мардж были вместе, но с годами становился всё хуже, превращаясь из лотарио в... ну, тогда у нас не было для этого термина. "Насильник на свидании" - вот как это назвалось бы десятилетие или около того спустя.

Я не убивал его. Почти. Его выживание было нелёгким делом, но он хромал всю оставшуюся жизнь, и эти милые мальчишеские черты были разбиты вдребезги; ублюдок мог бы устроить Квазимодо побег за его деньги. И, конечно, я вообще ничего не делал; в то время как Милт был сломлен и почти истекал кровью в переулке, я играл в покер у Джо с ним и тремя другими хорошими парнями, и его жена была достаточно любезна, чтобы пиво текло рекой. Это было до ДНК, криминалистов и всей этой прочей чуши с аббревиатурами, так что это было наше слово против его. Он уехал из города примерно через год; Надеюсь, он попал под автобус где-нибудь там.

Мардж пошевелилась во сне, тихо пробормотав что-то невнятное. Сегодня было её не самое лучшее утро. Лучшими днями были те, когда она не только узнавала меня, но и знала, где она сейчас, и знала, почему она здесь. Таких дней становилось всё меньше и реже.

Дети помогли мне доставить её в центр после потери памяти. Я дремал, а Мардж вышла из дома. Она отсутствовала несколько часов, прежде чем люди, живущие в нашей старой квартире, позвонили мне, чтобы сообщить, что она стучала в дверь и требовала, чтобы её впустили.

После Милта какое-то время в нашем браке всё шло своим чередом. Я знал, что её обманули и надругались над ней. Я знал, что вёл себя как осёл, что мне нужно было взять свой гнев под контроль. Я знал, что мы любим друг друга. Но знать - это одно, а делать - совсем другое. Превратить это знание в самосовершенствование, прощение и восстановление доверия было самым трудным, что мы когда-либо делали. Мы с Мардж провели много времени с нашим пастором, нашими друзьями и нашей семьёй, пытаясь вернуться к чему-то похожему на тот брак, который у нас был раньше.

В конце концов мы справились. Были взаимные обвинения, страх и гнев, но всегда была любовь. Мардж была новой женщиной. Соприкосновение с настоящим злом заставило её осознать, какой мелочной она иногда может быть. Мой последний по-настоящему жестокий поступок был направлен против Милта, и когда я понял, как сильно я способствовал вероятному распаду моего брака, я старался изо всех сил сдерживать свою ярость. Я не был идеален, как и она, но мы оба работали над собой и над нашим браком.

Разбитая ваза отправилась в коробку в шкафу; я думал, что она не подлежит ремонту, но Мардж не смогла с ней расстаться. Только когда мы посетили художественный музей, когда Мардж была беременна нашим первым ребёнком, я узнал способ собрать всё воедино.

В музее проходила выставка, посвящённая японскому виду искусства под названием кинцуги, который использовал драгоценные металлы для ремонта сломанных предметов, восстанавливая их, а также подчеркивая трещины и изъяны, которые появились, когда они сломались. Философия, лежащая в основе этого, называлась ваби-саби, принятие недостатков как их собственной части чего-то, признака истории предмета.

На нашу годовщину в том году я подарил Мардж отремонтированную вазу, прошитую золотыми швами. Она взяла меня за руку со слезами на глазах и прошептала:

— Это мы.

Я просто кивнул и поцеловал её. Мы никогда не станем теми, кем были раньше, но мы сможем быть цельными. Может быть, мы смогли бы быть прекрасными.

Я подошел к её кровати и погладил её по волосам. Она была такой умиротворённой, когда спала, на её лице не было напряжения и беспокойства, которые я слишком часто видел в эти дни. Она находилась в лечебнице уже большую часть года, и мне много раз приходилось слышать её признания.

Первый раз, когда она вновь пережила это воспоминание, был самым худшим, и потому, что это была такая жгучая боль, и потому, что я не должен был быть тем человеком, которым стал за прошедшие годы. Она ожидала увидеть разгневанного молодого человека, а когда не нашла его, то ещё больше растерялась и расстроилась. Это было неправильно. Я был неправ.

В следующий раз я как раз попытался быть им, разгневанным молодым человеком. Это было ещё хуже. Она расстроилась так же, как и тогда, когда я сбежал почти пятьдесят лет назад, до такой степени расстроилась, что ей пришлось дать успокоительное.

В конце концов, это был тонкий акт балансирования. Я должен быть достаточно зол, чтобы меня можно было узнать, но не настолько, чтобы причинить ей ещё больше вреда. Я продолжал пытаться отточить своё выступление, чтобы быть настолько нежным, насколько это было возможно, и в то же время давать ей то, в чем она нуждалась, чтобы почувствовать, что она действительно признаётся и раскаивается. Я не мог дать никакого намёка на то, что я знал, потому что это тоже выводило её из себя.

Это всё ещё причиняло боль. Это было самое худшее время в нашей жизни, и даже если бы мы вышли из него целыми и невредимыми, было больно переживать это снова. Эта боль начала притупляться по мере того, как я проходил через неё снова и снова, но она никогда не проходила полностью. Я старался думать об этом как о благословении; мне было легче играть свою роль. Но моя боль была лишь секундой по сравнению с наблюдением за её болью, и мне нужно было сделать всё, что я мог, чтобы облегчить её.

Лучшие дни, те, когда она была в полном сознании, случались всё реже и реже. Но у нас было много хороших дней, тех, когда в её памяти мы были молодожёнами, или когда она вспоминала наших детей и хотела предаться воспоминаниям. Те, где она в основном понимала, где она была той Мардж, которую я знал. Мы держали в узде те дни, когда она была совершенно бессвязной, когда её глаза были тусклыми от непонимания или расширенными от страха.

Я любил её, эту женщину, которая причинила мне боль и которой я причинил боль. Женщину, которая сделала меня отцом, которая сделала меня лучшим человеком, которая отдала мне свою жизнь и восстановила себя для меня. Я был разгневанным, преданным мужем сотни раз. Я бы сыграл эту болезненную роль ещё тысячу раз, если бы это означало, что у меня будет ещё несколько хороших дней с ней, если бы я мог сделать её плохие дни менее болезненными, пока она не уйдёт.

Она была прекрасной душой, моя Мардж. Не сломанная вещь, которую можно выбросить. Да, наша история оставила свой след, и её психика была надломлена; фрагменты воспоминаний, которые нужно было собрать воедино. Я стараюсь быть для неё тем золотом, которое заполняет трещины чтобы сделать её цельной. Между нами существует любовь всей жизни. Я готов ухаживать за ней и чинить её так долго, как только возможно. Как я могу поступить иначе?

90523   90 12105  184   3  +9.77 [92] Следующая часть

NoTalentHack, SHOULDERING THE BURDEN