Аарон Бабшински сидел в своей спальне и смотрел в окно, глядя в небо. Было только около 6 вечера, а на улице уже стемнело. И идет снег. Ему не хотелось завтра утром выкапывать машину из-под снега, прежде чем отправиться в местный колледж.

«Аарон, милый, — услышал он голос матери внизу, — ты не собираешься спуститься вниз, чтобы зажечь менору ? »

Это была первая ночь Хануки, восьмидневного праздника, который напомнил ему, что он был единственной еврейской семьей в городе. Заметьте, они не были особенно консервативны, просто воздерживались от свинины, ходили в храм в Шаббат и, конечно же, праздновали Хануку (а также Рош ха-Шана, Йом-Кипур и Песах).

Но в этом году все было иначе. Отец Аарона сбежал от них, женился на своей секретарше и переехал через полстраны. Он оставил Аарона и его мать на произвол судьбы. Раны были еще свежи, но Аарон держался изо всех сил, взяв на себя часть обязанностей отца.

Аарон сел со своей кровати, протянул руку и надел ермолку. Затем он спустился вниз через переднее окно, чтобы присоединиться к своей матери. Она уже была там, одетая в красивое черное платье.

Она не плакала, но Аарон знал, что внутри у нее все еще болит. Прошло более десяти месяцев с тех пор, как ушел его отец — почти год! - и все же она до сих пор не оправилась от ублюдка.

Аарон, конечно, ничего не сказал. Он просто посмотрел на свою мать и улыбнулся, затем взял электрический фонарик.

"Я полагаю, что я должен сделать почести, " сказал он.

Он произносил молитву на иврите, насколько мог по памяти. Аарон сам удивился тому, как много он на самом деле помнил. Затем он зажег факел и поднес его к первой восковой свече, а затем начал петь Маор Цур. Мать начала присоединяться.

После этого Аарон прочитал еще несколько молитв, а затем снова посмотрел на свою мать. Он все еще не понимал, как его отец мог просто бросить ее! Конечно, ей было за сорок, но она выглядела лучше, чем многие женщины вдвое моложе ее. Ее волосы, не коротко подстриженные и стильные, были красивого оттенка угольно-черного. Он прекрасно сочетался с ее оливковой кожей. Она немного прибавила в весе, но почти весь вес ушел на ее грудь и задницу, что придало ей красивую пышную фигуру.

Внезапно его мать начала плакать. Аарон подошел, чтобы утешить ее.

«Мама, — сказал он, — что случилось?»

Она изо всех сил сдерживала слезы.

— - Ничего, дорогой, -- сказала она, немного успокоившись, -- просто... когда ты там молился... это было так похоже...

— Мой отец, — спросил Аарон, заканчивая за нее предложение своей матери.

Она не ответила. Она была слишком занята плачем. Все, что она могла сделать, это просто кивнуть, но Аарон вряд ли нуждался в ее подтверждении. С тех пор, как он был маленьким, его семья всегда говорила ему, насколько он похож на своего отца. Теперь, когда ублюдок сбежал, Аарон только возненавидел себя. На самом деле, он чувствовал, как сжимает кулак при одной мысли об этом.

«Мама, — сказал Аарон, его сердце было полно сострадания, — ты не должна подвергать себя этому из-за такого мудака, как папа».

Его мать пыталась сдержать слезы, но без особого успеха. Аарон подошел, чтобы обнять ее.

«Ты слишком хорош для такого маленького куска дерьма, как он, — прошептал он, когда они обнялись, — ты все еще великолепна. Ты мог бы найти кого-то другого... кого-то, кто действительно любил бы и уважал тебя».

Мать постепенно перестала рыдать.

«Это так мило с твоей стороны, милый, — сказала она, — ты... ты действительно так думаешь? Но кому нужна... женщина средних лет вроде меня?»

То, что произошло потом, изменило весь ход ночи, более того, это навсегда изменило саму природу их отношений как матери и сына.

Словно понуждаемый какой-то невидимой силой, Аарон наклонился вперед и поцеловал мать в губы. Его язык проник в ее рот, смешавшись с ее горячей, липкой слюной в объятиях, слишком страстных для родственников. Отвергнутая таким поворотом событий, она сначала боролась с ним, но в конце концов уступила, отвечая на его страсть своей.

И тут, словно поняв, что натворил, Аарон замолчал.

«Многие парни так бы и сделали, — прошептал он матери, — я бы так и сделал!»

Сказав это, он снова поцеловал ее, его язык еще глубже проник в рот матери. Его собственная мать! Боже, психологу, наверное, было бы весело с этим! Но в данный момент Аарона это не заботило. Он был слишком поглощен страстью, охватившей их обоих.

Медленно он провел рукой по спине матери, останавливаясь, чтобы крепко схватить ее большую пышную попку. Движение вызвало тихий стон удовольствия от его матери, она продолжала в том же духе. Вскоре ее руки двигались по всему его телу. Он почувствовал, как она подошла к его груди и медленно начала расстегивать рубашку.

Вскоре все закончилось, оставив двадцатилетнего парня с обнаженной грудью и все еще целующегося со своей сексуальной мамой средних лет. Медленно он скользнул рукой вниз по ее спине, ища какую-нибудь молнию на ее черном платье. Ему потребовалось некоторое время, но в конце концов он нашел его и снял с нее это платье. К его большому разочарованию, его мать была одета в лифчик — кружевную черную вещь, которая сочеталась с ее нарядом, — но вскоре он тоже снялся, обнажив ее огромные груди оливкового цвета. Ее большие темные соски уже набухли от волнения ее табу-авантюры.

«Ты выглядишь совершенно великолепно », — сказал он, любуясь своей матерью во всей ее обнаженной красоте средних лет.

Это почти заставило ее немного покраснеть.

«Может, нам стоит пойти на диван, чтобы закончить это», — сказал Аарон, указывая матери на диван.

«Но... но, милая, — сказала она, — окна открыты! А если нас кто-нибудь увидит? Что обо всем этом подумают соседи?»

Под все еще мерцающим светом свечи меноры Аарон Бабшински взял свою мать на кушетку в ту волшебную ханукальную ночь. Она раздвинула свои полные бедра, позволив собственному сыну пройти между ее ног. Сама мысль о том, чтобы совершить этот поступок — одно из величайших табу, которые мог совершить каждый, еврей или нееврей, — сделала ее мокрой. Аарон перебирал ее пальцами, смакуя липкие соки своей матери, прежде чем спустить штаны. Он был твердым, как камень, и его мать взволновалась, увидев крошечную каплю предэякулята, стекающую с кончика его члена. Он выровнял ее с влагалищем своей матери, немного надавив, прежде чем погрузить свое мужественное мужское достоинство глубоко во внутренние тайны женственности его собственной матери.

Мать Аарона стонала, раскачиваясь взад-вперед на диване, тщательно трахаясь с собственной плотью и кровью. Аарон любовно провел пальцами по ее коротким черным волосам. Они оба были покрыты липким блеском пота, продолжая страстно заниматься любовью, Аарон мягко сжимал ее полные груди среднего возраста, в то время как он входил и выходил из нее. Это было прекрасное зрелище, но не прошло много времени, как Аарон, наконец, кончил своей первой порцией спермы в утробу матери. На короткое мгновение он обнял ее, несколько возбужденный малейшей вероятностью того, что она могла забеременеть от него.

«Вау, — сказала его мать, пытаясь отдышаться после их энергичных занятий любовью, — это было... так чудесно, милая. Я не делала ничего подобного с тех пор, как твой отец был еще здесь...»

На мгновение воцарилась тишина, и она почти пожалела, что сказала это. Они сидели на кушетке, все еще обнявшись не как мать и сын, а как любовники, мерцающий свет единственной свечи в меноре отбрасывал их длинные тени по комнате. Но потом они оба поняли, что отец Аарона в картине им больше не нужен. Они оба двинулись дальше, нашли странное равновесие, и теперь Аарон взял на себя роль своего отца. Возможно, это было «ненормально», но это не имело значения, потому что они чувствовали более глубокую связь, чем любые другие влюбленные.

«Это ханукальное чудо», — наконец сказал Аарон, его семя все еще капало между бедер его собственной матери.

Его мать усмехнулась.

«И подумай, — сказала она, — у нас есть еще семь ночей, чтобы подарить друг другу подарки».