Тайны семьи Аткинсон. Наваждение

Необходимое предисловие. Этот небольшой рассказ я написала еще несколько лет назад на заказ для одного из читателей. До сих пор не знаю, зачем я тогда согласилась, но это был первый и весьма любопытный опыт не переводов, а именно самостоятельного писательского творчества. Опыт тем более интересный, что заказчик оговорил не только сюжет и фабулу произведения, но еще и высказал пожелания относительно характеров главных героев. По этой причине повествование получилось каким-то... «мужским», что ли. Поначалу предполагался сборник из 5-7 рассказов, связанных общими главными героями, однако дальше первого произведения дело почему-то не пошло, хотя оно заказчику очень понравилось.

В силу ряда сложившихся обстоятельств, сейчас я уже не связана никакими обязательствами относительно сохранения конфиденциальности, поэтому могу вынести этот рассказ на суд взыскательной читательской аудитории. Рассказ публикуется без изменений, в том виде, в котором он и был изначально написан. Как всегда, конструктивная критика будет воспринята с благодарностью

*****

Поджав ноги и натянув на себя старую растянутую футболку, Эмма сидела на диване, глядя на огни большого города, раскинувшегося за высоким окном ее фешенебельной квартиры. Непрерывно выкуривая одну сигарету за другой, она пыталась отойти от пережитого потрясения и понять, как могло такое произошло.

Когда она лежала, раздавленная и растерзанная на диване, до нее донесся звук закрывшейся входной двери. «Наверняка отправился в какой-нибудь из близлежащих баров», — подумала Эмма. Она знала, что для него случившееся стало не меньшим шоком, и ему тоже нужно собраться с мыслями и прийти в себя. «Наваждение — так он, по-моему, сказал? Ну конечно... Обычное изнасилование! — Женщину передернуло. — Но... Он неплох... Очень неплох...». При других обстоятельствах она была бы просто счастлива иметь такого любовника. Человека, для которого она была бы не просто «миссис Аткинсон», «мэм» или «железная Эмма», а просто похотливой самкой, которая только и ждет, чтобы ее схватили, нагнули и отодрали... Грубо, дерзко, жестко, до судорог... Так, чтобы она не могла свести ноги...

— Бойся своих желаний, как говорится... — вздохнула Эмма и потянулась за очередной сигаретой.

******

Опытный бармен, который уже привык видеть в этом молодом человеке завсегдатая своего заведения, сегодня посматривал на него с опаской. Все дело в том, что Дэвид уже второй час сидел за барной стойкой и целенаправленно напивался. После всего случившегося его мутило, но он не нашел ничего лучшего как отправиться в свое привычное заведение прямо в центре Бруклина, пытаясь хоть как-то прийти в себя. Однако успокоится не получалось, он даже не пьянел, хотя и проглотил уже какую по счету порцию виски. Но самое удивительное, что его мозг продолжал работать с отчетливой ясностью, поэтому уставившись в одну точку, Дэвид стал вспоминать, с чего все началось и почему все так закончилось.

Он точно не помнил, когда начал думать о ней, как об объекте сексуального желания. Наверное, лет в двенадцать-тринадцать. Запомнил только, что его первые сексуальные фантазии были связаны с ее ногами. Ох, уж эти первые эротические фантазии, и в таком юном возрасте, — они ведь самые сильные, самые сокровенные, самые необычные, — но почему это были именно ее ноги, он не понимал. Возможно, из-за того, что они были удивительно красивы и всегда на виду? На них можно было смотреть, ими можно было любоваться, их можно было даже трогать. Не так откровенно и нагло, конечно, а как-то исподволь, невзначай, будто бы в шутку, — играть, щекотать и поглаживать. Такая возможность выпадала довольно часто, маме это нравилось — она воспринимала это как детскую игру и как свидетельство любви своего сына.

Эмма Аткинсон — так звали его мать — работала в нью-йоркской штаб-квартире банка «Морган Чейз» начальником отдела финансового анализа. Банк — контора серьёзная, и все сотрудники обязаны были следовать строгому дресс-коду, всем своим видом подчеркивая богатство, статусность и респектабельность своей компании, поэтому Эмма отправлялась каждое утро на работу только в строгих деловых костюмах — жакет, белая блузка, строгая юбка до колен, чулки и туфли на среднем каблуке. Дома же она обычно предпочитала удобную повседневную одежду — джинсы, свободную рубашку или джемпер. Сохранив, благодаря диете и регулярным занятиям спортом, к своим 42 годам упругую кожу и великолепную фигуру, она могла позволить себе ее подчеркивать. Неброский, но элегантный стиль — но именно от этого ее обаяния Дэвида в определенный период жизни стало трясти.

Внезапно с юношеской непосредственностью он осознал, что его мать — это прежде всего женщина. Очень сексапильная леди, и что несмотря на возраст, у нее по-прежнему высокая грудь, стройные ноги, плоский живот и округлые подтянутые ягодицы. Своего отца он не помнил, а мама наотрез отказывалось о нем говорить, — иногда даже казалось, что этого человека не существовало никогда, — но с определенного момента его начали преследовать навязчивые идеи о мужчинах, которые могли ее ласкать и трахать. Такие мысли вызывали жгучую ревность, но одновременно и возбуждали, от них бросало в жар и перехватывало дыхание. Звучит смешно, но в голове у юноши все превратилось в какое-то наваждение, и в его воспаленном воображении вся эта непоколебимая деловая строгость и элегантность матери превращалась в абсолютную непристойность. Дэвид видел, как она в своем деловом костюме собиралась на работу, а в голове фантазия рисовала картину, как в своем офисе она стоит с задранной юбкой, оперевшись руками на стол, а сзади ее насаживает на член кто-то из ее боссов. Она сидела дома в теплом вязаном джемпере и читала книгу, а он представлял ее стоящей на коленях обнаженной до пояса с размазанной на губах помадой, и в очках, залитых мужским семенем. Иногда мама уезжала в деловые поездки, а он размышлял о тех гостиницах, в номерах которых она могла лежать с раздвинутыми ногами, страстно отдаваясь такому же командировочному. Видéния громоздились фантасмагорическими картинами, словно в калейдоскопе, доводя до исступления своей развращенностью.

Со временем эти мысли стали навязчиво его преследовать. Молодому парню стало мучительно не хватать того, что рисовало ему фантазия, — хотелось чего-то бóльшего, хотелось хоть на чуть-чуть к ним прикоснуться, реализовать, превратить их в реальность. Он стал пытаться подсматривать за мамой, надеясь увидеть хоть что-то таинственно-запретное, но тут возникла проблема. Надо заметить, что, несмотря на довольно-таки благоприятные условия, — жили они вдвоем в ее пятикомнатных апартаментах в Бруклине, — сделать это оказалось крайне сложно. Эмма всегда помнила, что она женщина, а ее сын, хоть и подросток, но мужчина. Но, как это обычно бывает, для того, чтобы разбуженная сексуальная фантазия юноши вырвалась на свободу, оказалось достаточно случайного события.

В один из дней Дэвид пришел с колледжа пораньше, и услышал, как в душе льется вода, и оттуда едва доносится какая-то мелодия, которую напевала мама, стоя под струями теплой воды. Обычно дверь в ванную Эмма запирала, но сейчас, видимо зная, что ее сын на учебе, она расслабилась. Потом он никак не мог понять, какой черт его надоумил сделать то, что он сделал. Юноша аккуратно повернул ручку двери, и — о, чудо! — она оказалась незапертой. Чуть приоткрыв ее, он замер, уставившись через щель в зеркало напротив.

То, что он увидел в отражении, описать было невозможно — стройная обнаженная женщина, вытянувшись и откинув назад свои пышные темные волосы, небрежно омывалась, проводя руками по самым потаенным уголкам своего тела, нежно мурлыкая что-то себе под нос. Потом она выключила воду, и, поставив одну ногу на край ванны, выгнулась и начала вытираться полотенцем.

От этого зрелища у Дэвида кровь прилила к лицу, а тело начала бить мелкая дрожь. С того времени прошло уже несколько лет, но до сих пор Дэвид отчетливо видит перед собой эту картину: русалочья грация матери, стоящей одной ногой на полу, выгнувшей спину и обтиравшую полотенцем свою промежность.

Все, на что он рассчитывал — это краешком глаза увидеть частичку ее тела, может быть грудь, или спину, но тут перед его взором раскрылась вся роскошь обнаженного зрелого женского тела: распахнутые стройные загорелые бедра, между которыми была явственно заметна аккуратная киска, увенчанная сверху узкой полосочкой черных волос; крепкие округлые ягодицы, все еще мокрые после душа; спелые, но по-прежнему упругие груди с белыми треугольниками, оставленными на них тканью купальника. И эта отражавшаяся в зеркале неземная Венера — его строгая неприступная мамочка, та самая деловая женщина, которую в офисе все ее коллеги звали не иначе, как «железная леди Аткинсон». С трудом оторвавшись от созерцания обнаженной матери, Дэвид отлип от двери, аккуратно прикрыл ее и в прострации уселся в гостиной. Голова шла кругом, он не мог дышать, сердце колотилось как безумное, а член стоял так, как он не поднимался на его одноклассниц, провоцировавших его своими короткими школьными платьицами.

— О, Дэйви! — удивленно воскликнула Эмма, выхода из ванной комнаты в халате, и вытирая на ходу волосы. — Не знала, что ты придешь пораньше! Ты голоден?

— Я... Нет, нет... Я не голоден! — поспешно ответил он.

— С тобой все в порядке? — Эмма внимательно посмотрела на сына. Как обычно, от ее внимательно взгляда ничего не ускользало.

— Эээ... Да, все нормально... Немного перегрузился в колледже... Просто нужно отдохнуть... — Дэвид поднялся и осторожно пошел в свою комнату, стараясь ничем не выдать свое возбуждение. Его все еще трясло, а член и не думал успокаиваться.

Такие события, происходящие в том хрупком возрасте, когда мальчик превращается в юношу, оказывают на неокрепший организм незабываемое влияние, меняя мировоззрение и формируя сексуальные предпочтения. В общем, годам к пятнадцати Дэвид стал испытывать сильнейшее влечение к зрелым красивым и сексапильным женщинам, с которыми он сталкивался в жизни: к матерям своих одноклассников, маминым подругам и коллегам, учительницам своего колледжа. У него в голове формировалась целая галерея таких женских образов. Вечером, лежа в кровати, он думал о них, представляя себя султаном в гареме, тасовал их как карты, фантазировал о них, заставляя их удовлетворять себя, то по отдельности, то всех вместе самым причудливым образом, — конечно же, неистово мастурбируя. Но самой первой и самой желанной из них была его мать.

Но как бы кому не казалось, Дэвид ее очень любил, наверно больше чем кто-либо другой на его месте. Сыновья любовь к ней как к матери, ставшая еще сильнее благодаря безотцовщине, тесно переплелась в нем с любовью и влечением к ней как к женщине. Парадоксально, но чем бóльшее почтение он испытывал к ней как к матери, тем сильнее он хотел ее как женщину, — хотел страстно, неизбывно и мучительно, — зная, насколько недостижимым является этот запретный плод. И несмотря на все, сильнейшее потаенное главное чувство к ней, сидевшее глубоко внутри него, все так же влекло, с годами становясь только сильнее...

И вот сейчас Дэвид сидел в баре, зная, что отныне все изменилось навсегда. Он переступил эту черту, и сон стал явью. По воле случая он стал тем немногим избранным в этом мире, познавшим сладость запретного плода. Но размышляя о случившемся, он вдруг понял, что здесь что-то не так. Что-то он упустил, не придал значения. Какая-то постоянно ускользавшая деталь не давала ему покоя, и он никак не мог ее ухватить... Наконец, так ничего и не вспомнив, парень, мотнув головой, дал знак бармену принести ему еще одну порцию виски.

******

Работа в престижном финансовом учреждении приучила ее всегда быть готовой к любым неожиданностям. Там, где крутятся огромные деньги, нет места для ошибок. Сверхурочные переработки; внезапные ночные вызовы на работу, когда надо было сломя голову бежать в офис, чтобы исправить какие-то цифры в отчетных документах перед утренним советом директоров; бесконечные аудиты и перелеты из одного регионального офиса в другой; новые люди, бумаги, колонки с цифрами на экране компьютера, перекусы на ходу, кофе из бумажных стаканчиков — все это давно стало неотъемлемой частью ее жизни.

Такой бешеный ритм не оставлял места на личную жизнь. Эмма задумалась — а, собственно, когда она у нее была, личная жизнь? Не считать же таковой непродолжительный роман с одним из преподавателей в университете Корнелл, где она изучала статистику. При воспоминании о том периоде своей жизни женщина нахмурилась и постаралась прогнать неприятные мысли, до сих пор причинявшие ей боль. А ведь тогда она, наивная дурочка, считала это любовью.

Потом она юной стажеркой пришла в «Чейз Манхеттен банк», — амбиций у нее тогда оказалось больше, чем у кого бы то ни было, и рекрутеры это оценили — и все это время Эмма грудью пробивала себе дорогу вперед. Ну, если быть до конца честной, не только грудью...

Даже то, что она вот уже три года торчит на должности начальника отдела финансового анализа, было чистой случайностью — эта стерва Эшли успела запрыгнуть в постель к руководителю департамента первой. Тот на весь банк прослыл известным бабником, не пропускавшим ни единой симпатичной юбки, и Эмма инстинктом опытной женщины почувствовала, что это лишь дело времени, когда он на нее западет. Но видимо Эшли Паркер и впрямь владеет какими-то особыми сексуальными практиками, если после того памятного корпоратива, с которого она ушла вместе с мистером Джонсоном, тот больше на Эмму даже не смотрел, ограничившись сугубо деловыми отношениями.

Женщина вздохнула. Оставался ни к чему не обязывающий секс со знакомыми и коллегами; случайные встречи в отелях, где она останавливалась в командировках; и периодический освежающий минет своему шефу по утрам («Чтоб он провалился, этот сморчок...»). Иногда, правда, вице-президент по финансам знакомил ее с какими-то важными деловыми партнерами, от которых якобы «зависела судьба компании», и просил оказать ему небольшую услугу. Это была строго оберегаемая тайна — кроме них двоих, в банке об этом никто не знал. Нет, нет, никакой проституции, все очень благопристойно — обеды в дорогих ресторанах, прогулки на яхтах, шикарные отели. Все эти бизнесмены неизменно были в восторге, но кроме весомой денежной премии («за перевыполнение ключевых показателей», конечно же), больше никакого удовольствия ей это не приносило, и Эмма еще долго не могла смыть с себя этот липкий приторно-сладкий запах тех мест, в которых ее трахали всякие высокопоставленные и очень важные особы.

Все это лишь помогало на некоторое время снять напряжение, которое через несколько дней нарастало вновь. В перерывах приходилось мастурбировать, — быстро, накоротке, до изнеможения, стискивая зубы только чтобы не закричать от боли и пустоты.... Ведь в сексе с самим собой неудовлетворенных не бывает.

******

Все произошло на День Независимости. Ничто не предвещало подобного драматического поворота событий, поэтому случившееся и стало таким шоком для обоих. Накануне, в погожий июльский вечер, Эмма просто позвонила сыну и спросила:

— Дэвид, какие у тебя планы на праздничный уик-энд? Давно тебя не видела. Не хочешь приехать ко мне, проведем вместе пару дней?

Дэвиду к тому времени уже стукнуло 22, он тогда сдал свои последние зачеты и готовился к защите дипломной работы бакалавра, но когда он услышал мать, в нем что-то ёкнуло. Может это была игра его воображения, но в ее глубоком бархатном голосе он уловил едва заметную двусмысленность, которая и заставила его ответить утвердительно. Вот после этого все и произошло. Событие, изменившее их жизнь — полностью, бесповоротно и навсегда.

А может быть, дело было в другом, — просто так сложились обстоятельства. У него давно не было девушки (если быть честным до конца, он не испытывал к ним особого влечения, не понимая, как юная пылкость может сравниться с опытностью зрелой женщины), и все эти мятущиеся, давно подавляемые желания сложились в единое целое и сыграли свою роковую роль. Как бы там не было, все устроилось как нельзя более кстати, и приехав в Нью-Йорк, Дэвид вечером забрал мать у «Чейз Тауэр», после чего они вместе купили бутылку шампанского, фруктов и отправились домой.

— Закажем на ужин что-то на вынос? — спросила Эмма. — Ты как относишься к итальянской кухне?

Дэвид посмотрел на нее. Как всегда, она была в одном из своих деловых костюмах, — строгая, и одновременно вызывающе сексуальная. Несмотря на летнюю жару и поздний вечер, на ее дорогой одежде не была нарушена ни малейшая складка. Скосив взгляд ниже, он увидел глубокое декольте упругих грудей, видневшихся под расстегнутой сверху блузкой; затянутые в ткань упругие бедра; поджатые колени в ажурном шелке чулок, и от этой эротической картины у него почему-то невыносимо защемило сердце, а внизу живота начал разливаться похотливый жар.

******

«Надо было сразу догадаться, что у него на уме, — укоряла она сама себя, невидящим взором глядя в окно. — Шампанское, фрукты, “ты сегодня как-то по-особому красива...” и вот это вот все... Какая же ты дура! Ты что, не видела, как он на тебя смотрит? Ты, которая на работе вертишь мужиками, как хочешь; от которой без ума начальник, а у вице-президента по финансам при твоем появлении всегда оттопыриваются брюки, а изо рта начинает капать слюна, — и ты не смогла просчитать и понять собственного сына!?»

После случившегося немного болела промежность и сводило ноги. Сын проявил такую силу и страсть, что едва не разорвал ее на части. Эмма чуть поменяла позу, чтобы немного облегчить боль и чтобы не затекали ноги, и снова потянулась за сигаретами. На душе было гадко.

******

После ужина они переместились на диван, где расположились за десертом с шампанским. Эмма была в прекрасном настроении, она болтала и смеялась, расспрашивала его об успехах в университете, и ничуть не возражала, когда сын говорил ей комплименты или слегка ее касался. Дэвид вспомнил, как она в машине подкрасила губы: легкий, небрежный, но по-женски отточенный жест, преисполненный глубоким эротизмом — губы чуть расходятся, обнажая кончик языка; помада скользит по атласной поверхности, чуть увлажняя ее, поблескивая, когда на лицо падает отблеск света от рекламных щитов и уличных фонарей; едва слышится звук «па...», когда мама чуть поджимает губы и потом слегка потирает ими.

Сейчас Дэвид сидел на диване рядом с той женщиной, которую долго и безнадежно хотел. Это был один-единственный животный порыв, первобытный рефлекс, внезапно накрывший его; все, что все эти месяцы копилось в нем, вдруг вырвалось наружу демоническим потоком. Он резко напрягся, вцепившись пальцами в диван, и Эмма, видимо, что-то почувствовала — то ли по едва сдерживаемому напряжению тела, то ли по застывшему взгляду, — остановилась на полуслове и глянула на него.

— Дэвид, что с тобой?

Но было уже поздно. Точно так же, как захватывал свою добычу древний воин, так же и Дэвид схватил свою мать и, крепко прижав к себе, прильнул своими губами к ее рту. Эмма от неожиданности на секунду опешила, но потом возмущенно замычала и забарабанила руками по его груди, однако ее растерянность оказалась роковой. Парень быстро поднял ее с дивана, развернул и, приподняв за попу, потянул к подлокотнику, одновременно подтягивая наверх юбку. И только оказавшись разложенной на широкой плоской кожаной поверхности, женщина поняла, что происходит, и резко задергалась, взвыв от осознания того, что сейчас с ней будут делать...

Дэвид уложил ее на край, чтобы попа чуть повисла в воздухе, а ноги как можно шире разъехались по обе стороны от него, и с силой прижал ее тело к мягкой коже.

— Дэвид, ты что делаешь!? Отпусти меня немедленно!!! — Эмма яростно трепыхалась, пытаясь освободиться от стальных объятий. Но в ответ до нее доносился только утробный животный рык обезумевшего от похоти молодого самца.

Послышался треск разрываемой белоснежной блузки, юбка гармошкой была собрана на бедрах, и она почувствовала между ног горячую мужскую ладонь, схватившую ее интимное устье. «О, Боже! Нет!!!» — мелькнула в голове мысль. Она попыталась было сжать ноги, чтобы хоть как-то избежать неизбежного, но цепкая рука резко раздвинула ее ягодицы и безжалостные пальцы проникли в обе ее интимные дырочки. В глазах потемнело от резкой боли.

Сын вошел в нее одним сильным ударом, сразу и до конца, совершенно не заботясь об ощущениях своей жертвы. Женщина почувствовала, как ее словно вспарывают горячим инструментом, насаживают на острое копье, разрезая на части, и, еще раз резко дернувшись, громко застонала — не столько от возникшей боли, сколько от позора и унижения. Ее, суровую бизнес-леди, вселяющую страх и трепет в подчиненным в самой крутой финансовой компании мира, в ее же квартире насиловал собственный сын!!!

Но Дэвид ее не просто насиловал. Распяленую на диване Эмму, с задранной юбкой и разорванной на ошметки блузкой, он драл ее, долбил со всей силы, употреблял так, как древний викинг пользовал пленницу, захваченную в какой-то прибрежной деревне во время разбойничьего набега, спеша реализовать все свои комплексы и страхи, продемонстрировать всю свою мужскую силу, излить в нее безумную первобытную похоть и страсть.

После того, как ее насадили на горячий твердый детородный орган, сопротивление Эммы ослабло. Еще немного подергавшись, она прикрыла глаза и просто тихонько подвывала, прикусив губу, пытаясь не думать о сильных и частых глубоких ударах сзади, и о крепких руках, державших ее. Женщина ритмично скользила на подлокотнике дивана, кожа которого стала мокрой от пота и любовного сока, а твердый стержень беспрепятственно проникал в нее до самой матки. Громкие хлопки плоти о плоть, раздававшиеся одновременно с мужским рычанием и приглушенными подвываниями насилуемой женщины, лишь добавляли развращенности в этот торжественный гимн величественного грехопадения.

Вдруг в эту симфонию развратной безумной страсти ворвались громкие шлепки — Дэвид просто обезумел, шлепая ладонью по обнаженному задку своей матери, одновременно ускоряя свои движения. Эмма глухо замычала и вскинула голову, вновь стремясь сорваться с этого горячего похотливого крючка, но ее сын, словно предчувствуя приближение оргазма, просто схватил ее за волосы и начал еще сильнее вколачивать свой член в интимные глубины терзаемой матери. От такого напора Эмма закричала и чуть не слетела с дивана.

Казалось, парень спешил насладиться ею как можно быстрее, торопился так, будто все происходившее — это какое-то наваждение, аномалия, чудо, неожиданность, счастливый случай, который никогда более не повторится. Ему хотелось ощутить его до конца, пропустить это острое наслаждение через каждую клеточку своего естества, прочувствовать острое счастье физического обладания не просто зрелой и очень сексапильной дамы, а самого любимого человека на свете. Именно осознание того, что это его собственная мать, и придавало этому действию дополнительную, ни с чем не сравнимую, остроту.

Эмма полностью растворилась в жестоком развратном процессе, почти полностью утратив связь с реальностью. Ей казалось, что все это происходит не с ней, что она лишь безучастный зритель, который наблюдает за событием со стороны, казалось, что ее душа, разум и тело разъединились, оказавшись по разные стороны развращенного безумия. Но где-то на задворках своего сознания женщина уловила, что в то время как разум отстранился, не желая оказаться в водовороте греховного урагана, ее тело, наоборот, наслаждалось этим звериным трахом, черпая необычайное удовольствие в запретном, но таком сладостном, соединении.

Она же первой и почувствовала приближение конца. Женщина была раздавлена охватившими ее эмоциями, поэтому об оргазме даже не помышляла, но по едва уловимым признакам — по участившимся шлепкам, по резко ускорившимся движениям, по безумному напряжению входившего в нее мужчины, которое почти физически ощущалось в воздухе, — она ощутила неизбежный финал. «Нет, Боже, нет! Только не в меня!!!» — проскочила мысль, но не успела Эмма подумать об этом, как сын вошел в нее последний раз и, крепко вцепившись пальцами в ее ягодицы, начал бурно кончать, оглашая комнату утробными животными криками страсти. Женщина лежала неподвижно, едва заметно подрагивая, молча и безучастно принимая в себя безудержные потоки мужской спермы, которые, подобно наводнению, грозились ее затопить.

Излив всё, что в нем копилось все эти годы, Дэвид в изнеможении прижался к ее спине, на время затихнув, оставшись без сил и потеряв рассудок от внезапного освобождения. В комнате воцарилась тишина, пока два соединенных тела неподвижно лежали на диване, словно опасаясь упустить это потрясающе развратное и греховное мгновение.

Безумный мóрок, охвативший Дэвида, немного схлынул, и он смог немного отдышаться. Тут на него многотонным грузом обрушился весь ужас произошедшего... В ужасе он отшатнулся от неподвижно распростертого тела своей матери, и спотыкаясь, отскочил назад.

— Мама... Прости... Я... Я не хотел... Это какое-то наваждение... Прости меня, Прошу..., — нелепо забормотал он, судорожно схватил свою одежду и бросился в другую комнату.

А Эмма так и осталась лежать раздавленной на подлокотнике дивана, уткнувшись лицом в подушку, и лишь ее тело немного вздрагивало от испытанного напряжения. Последнее, что отпечаталось в памяти Дэвида, — это потоки его спермы, стекающие по округлым ягодицам и упругим бедрам женщины, поблескивающие в отражении лунного света.

******

«Докатилась, — женщина вдавила в пепельницу очередной окурок. — Венец всей моей сексуальной жизни — это грубое изнасилование собственным сыном». Эмма пока не разобралась, как ей нужно реагировать на случившееся и чем вообще закончится вся эта история. Но понимала одно: произошло нечто чудовищное, запредельное... Что-то, что запомнится навсегда, оставив неизгладимое ощущение позора. «Как будто тебя вывалили в грязи и выставили на всеобщее обозрение», — горько скривилась она. Безумный страх сменился глубочайшим стыдом, унижением и брезгливостью, и вместе с тем возникло жаркое, липкое чувство самого развращенного бесстыдства. Странным образом это ощущение одновременно и отталкивало, и манило, привлекало и притягивало к себе.

Эта мысль страшила ее, никак не отпуская. Эмма боялась признаться самой себе, что она еще никогда не испытывала такого взрывного наслаждения, и что ей... безумно понравилось! Давно угасшее, почти позабытое чувство, которое она старательно прятала глубоко внутри себя, которое подавляла, скрывая под маской холодной, расчетливой бизнес-леди, сейчас внезапно проснулось, подобно Везувию. Сам акт, когда ее, распластанную на диване, грубо натягивал взрослый сын, пробудил внутри нее тех самых демонов, которых, как она думала, она старательно похоронила еще в колледже. Тут Эмма впервые улыбнулась, — тот случай отпечатался у нее в голове с фотографической точностью: школьная лаборатория, куда ее, под предлогом проведения опытов по химии, заманили после уроков трое перевозбужденных одноклассников. Пустой колледж, приглушенный неяркий свет, щелчок закрываемой на ключ двери... От воспоминаний о том, что тогда происходило, и о том, какое удивление испытали эти неопытные мальчишки, Эмма неожиданно чуть не расхохоталась.

«Черт знает, что такое... Просто пора признаться себе, что ты просто маньячка... Извращенка... Ладно, уже все случилось, и прошлого не воротишь... Сама виновата, надо было следить за своим сыном. Но все равно разговора с ним не избежать, хотя наверняка вернется как побитая собака. Пусть приходит, там уже решим, как быть дальше». — тяжело вздохнув, женщина поднялась и на негнущихся ногах пошлепала на кухню.

******

Казалось Дэвид должен быть на седьмом небе от того, что сбылись его самые сокровенные мечты, но почему-то сейчас ему было настолько противно, что хотелось убежать от реальности, убежать навсегда, утопив все свои страхи и чувства в алкоголе. «Разве я после этого перестану быть ее сыном? Разве она перестанет быть для меня матерью и желанной любовницей? — уговаривал он сам себя, глядя на очередной стакан с виски, который поднес ему бармен. — Наоборот, запретный плод, который вкусил человек, становится еще слаще, и манит еще сильнее. И что с того, что родственники вступили в интимную связь? В конце концов, мы взрослые люди! Разве наша жизнь изменится? Мы просто сблизились еще больше, наши отношения стали еще ближе, усилились во сто крат, поднялись на недосягаемую высоту, на небеса, о которых любой смертный может только мечтать!»

Он решительно мотнул головой. Пусть опыт, который он только что пережил, считается явлением уникальным, необычным, и строго осуждаемым общественной моралью, но тот, кто испытал нечто подобное, охотно подтвердит, что это действительно удел избранных. И тут снова мелькнула та самая едва уловимая мысль, не дававшая ему покоя... Что-то он упустил, какую-то мелочь, но что именно — понять он толком так и не смог.

— Сэр... — раздался рядом голос бармена.

— А? Что? — встрепенулся Дэвид.

— Извините, сэр, мне очень жаль Вам говорить об этом, но, по-моему, Вам достаточно...

Парень снова посмотрел на янтарную жидкость в стакане. И тут до него дошло, что он напился, что уже очень поздно и что в баре больше никого нет.

— Да, да... Вы правы... Достаточно...

Он чуть покачнулся на стуле и вдруг в помещении пол с потолком поменялись местами. Дэвид почувствовал, что заваливается на бок и летит в какие-то глубины. И тут та мысль, которая занозой сидела у него в голове, вдруг на мгновение приобрела ясные очертания, и он понял, что ему показалось необычным — до него дошло, что когда он схватил свою мать и начал срывать с нее одежду, она была без трусиков. «Черт! Неужели она знала? Знала и ждала этого?», — успел подумать он прежде, чем потерять сознание.