Сара Белински

ОТЕЛЬ СЁТАКОН

(перевод: Маша из Кунцева)

Пятиклассник Саша жил в значительном и промышленном городе на одноэтажной улице Жемчужникова. Крытый шифером кирпичный дом, в котором проживала их семья у перекрёстка, одним окном выходил на улицу создателя Козьмы Пруткова, а другими двумя — на такую же одноэтажную улицу Пятигорскую.

Сашиного отца звали Василий Федотович, он водил «Камаз»; а мать, Нина Афанасьевна, работала кастеляншей в детском саду «Красная шапочка». Летом, когда детский сад закрывался, мать ухаживала за овощами в своём собственном саду и успевала до осени продать на городском рынке и капусту, и картофель, и петрушку, и яблоки.

Саша рос послушным и тихим, он был миловиден, с длинными каштановыми локонами; мать радовалась Сашиной помощи по хозяйству и с удовольствием брала сына с собой на рынок.

Когда к Нине Афанасьевне подходили покупатели и рассматривали крупные клубни картофеля, Саша глазел на взрослых из-за прилавка, совсем не мигая своими широко открытыми изумрудными глазами с длинными пушистыми ресницами.

— Какой сынишка-то у Вас! Прямо с клумбы!.. Завесьте пару кило, что ли.

— А сейчас, сейчас. Сашенька мне помощник, - гордилась мать сыном и вручала ему наполненную сумку.

Саша, краснея, выносил сумку покупателю и ждал, пока тот отсчитает монеты для матери. Мать спрашивала между прочим, в каком районе покупатель живёт, и если слышала в ответ названия окрестных улиц, посылала Сашу донести покупку до ворот.

Саше нравилось очень ходить по незнакомым улицам; в конце пути его обычно приглашали в дом, созывая домочадцев полюбоваться красивым и нежным мальчиком, и давали ему гостинцев.

Видя Сашу, сосущего петушка на палочке, товарищи Нины Афанасьевны по цеху старались угостить её скромного сынишку тоже. Грузин Гиви вручал ему чурчхелу, узбечка Назира отсыпала урюк, Костя из Сибири набивал ему карманы кедровыми орехами.

31 августа, в двенадцатую пятилетку, Нина Афанасьевна положила себе закончить работу раньше. Саша печалился, что кудрявое зелёное лето убегает прочь от наступающих длинных скучных уроков. Покупателей было мало, мальчик печально грыз семечки. Сквозняк доносил в их ряд свежий и прохладный воздух.

«Либо начать прямо после вот этой старушки собираться домой», раздумывала Нина Афанасьевна, привечая появившуюся словно из-под земли бабушку в тёмном платке и чёрной безрукавке. Её спина была слегка согнута, лицо смугло и морщинисто, а узловатыми пальцами она перебирала капусту на прилавке.

— Хуйня-то всё какая-то; вот раньше были помидоры при старой власти! - вполголоса ругалась бабка, а сама всё шерстила пучки петрушки, аккуратно перевязанные ниткой.

— Правда Ваша, помидорами не торгую я, - развела руками Нина Афанасьевна. - Разве вон в конце ряда посмотрите, там у женщины кубанские хорошие.

— А что ты тогда здесь торчишь, если у тебя нет ни хуя?

Саша заглянул в старухины глаза и поразился: её взгляд сгущал темноту, властвовал, страшил чем-то неизведанным, как тёмные окна на вечерней улице. А Саша-то любил освещённые окна рассматривать. Всё-таки он приподнялся с дощатого ящика, на котором сидел, и произнёс, заикаясь и по-девчачьи сюсюкая:

— Женщина! Выбирайте выражения вообще!

— Я сюда пришла выбирать не выражения, а кочаны. Хорошенькие такие кочанчики, чем милее, тем лучше; у кого они есть, разумеется. Все пойдут у меня в дело, все захрустят, как миленькие. Ишь! - старуха на прилавке сгрудила тугую капусту с выпирающими толстыми жилами и достала из кармана кошелёк.

Нина Афанасьевна взвесила; она была смущена, чувствовала свою вину как будто и желала уже её загладить, отчего и принялась уговаривать сына, чтобы он помог бабушке донести купленное. Ей было так неловко, что она даже не осмелилась спросить у старушки адрес. «Хотя бы даже она далеко проживает, пусть уж Сашутка её умаслит; а тогда и сдам весы, и домой пойдём; ещё форму надо погладить на завтра...»

Саша прослезился, но храбро взял сумку со звонкой капустой. Старуха самодовольно хмыкнула, развернулась на своих старомодных крепких туфлях и пошла вдоль рядов к выходу; Саша следовал за нею, строго выдерживая расстояние в три шага, но и прилагая все силы, чтобы не отстать. Нина Афанасьевна смотрела. К ней больше никто не подошёл в тот день.

Старуха и Саша вышли из рынка и так и пошли прямо по улице. Солнце закрывали облака, прохладные порывы ветра раскачивали деревья, первые жёлтые и красные листья изредка падали на асфальт. Понемногу Саша успокоился и, по своему обыкновению, начал рассматривать здания по сторонам дороги, за которыми поодаль возвышался белый элеватор. Башня элеватора была хорошо видна из любого квартала города. Саша не мог отвести от неё глаз, словно зачарованный. Он воображал, что элеватор с высокими округлыми хранилищами на берегу Студенца — не мукомольный завод, а старинный замок, окружённый таинственным бетонным забором и водяным рвом, и обитают там эльфы.

Саша на полном ходу ударился головой в спину старухи, остановившейся у светофора.

— Ай! - вскрикнул он, больно ударившись носом.

— И чего ты только всю жизнь пялишься на эту Егоровскую мельницу! - старуха обернулась и как будто улыбнулась. - Ведь не видишь ничего, а пялишься!

Она вдруг щёлкнула пальцами у самого носа Саши. Боль мгновенно стихла. Саша растерянно трогал нос. Старуха медленно произнесла:

— Вот теперь можешь смотреть.

Саша оглянулся и увидел, что знакомая ему белая башня изменила цвет, побагровев, а на небе стали собираться тучи.

Старуха шла по мосту, а Саша боялся отстать, и всё-таки смотрел на башню. Где-то раздался гром, мост затрясся, а башня вдруг стала пульсировать и разбухать. Небо потемнело.

Саше стало так страшно, что он едва не схватил старуху за руку. Башня, как живая, ходила ходуном, от земли до самого верха на ней обозначились вздувшиеся жилы, а все двадцать четыре бетонных хранилища совсем уж округлились и сжались, прижались к земле.

Башня стала раскачиваться из стороны в сторону. Она всё краснела и краснела, словно раскаляясь изнутри. Самый конец её раскалился добела и напрягся до невозможности, дрожа в вышине. Вновь раздался ужасный грохот, всё вокруг затряслось, а крыша на башне разошлась и из проёма изнутри хлынул удивительный сверкающий поток прямо вверх, к тучам.

Пошёл какой-то необычайный дождь, Сашу окатило, как из ведра, но очень скоро перестал, небо прояснилось, и только Саша с удивлением рассматривал свою куртку и брюки, на которых выступили мокрые серебристые чешуйки.

Ступив с моста на берег, старуха вновь замедлила шаг, обернулась к Саше и щёлкнула опять пальцами перед его носом.

Нос сразу же стал саднить, одежда стала сухой, а элеватор теперь, как и обычно, белел за домами. За весь дальнейший путь Саша не произнёс ни слова. Лишь когда старуха прошла между двух деревянных столбов, поддерживающих электролинию, которые стояли образуя букву Л, мальчик тряхнул головой, повернулся и обошёл столбы по вытоптанной в траве тропинке.

Старуха жила совсем не близко; они добрались на другой край города, и в конце тихой и пустынной, заросшей муравой улицы с одноэтажными домами то под жестяными, то под шиферными крышами, то с берёзой, то с рябиной у окна с резными наличниками, старуха остановилась у ворот, крашеных масляной охрой, достала причудливо изогнутый кованый железный крюк, вставила его в отверстие в высокой калитке, повернула, подцепив изнутри засов, дверь отворилась, и Саша вступил вслед за старухой во двор, где шелестел в сумерках сад.

Тут уже пахло осенью и яблоками. Саша вздохнул и повиновался знаку старухи, которая поманила его в дверь дома. Они вошли и разулись.

Изнутри дом показался Саше просторней, чем снаружи. Прямо вёл широкий, устланный светлыми квадратными ковриками коридор, в конце которого находилась веранда. В этом коридоре могло бы уместиться комнат пять. Веранда выходила прямо в сад, в проёме между нескольких высоких деревянных столбов можно было видеть деревья. Саша затаил дыхание и выпучил глаза: деревья цвели розовыми лепестками, лепестки плавно осыпались вниз, а весь сад пронизывали яркие лучи солнца.

«Это, наверное, кино», подумал Саша, не отрывая глаз от цветущих деревьев.

— Хочешь посмотреть мой садик? - старуха была довольна тем впечатлением, которое произвёл на мальчика сад. - Давай сюда сумку.

Саша двинулся по коридору, с одной стороны которого также возвышались деревянные столбы, совсем не круглые, а с четырьмя гранями, без никакой краски, так что все разводы и сточенные сучки были на виду. Стены состояли из пересекавшихся деревянных реек, филёнки были оклеены какими-то тонкими полупрозрачными белыми обоями. Эти обои пропускали свет! А окна отсутствовали. Саше очень хотелось провертеть пальцем дырочку в бумаге и заглянуть туда, чтобы понять, от каких лампочек взялось столько света, но он вёл себя прилично.

Тут стены с другой стороны коридора начали отодвигаться, как двери в купе вагона, и к старухе выскочили чёрные котята. Уйма котят увивалась у ног старухи, прыгая ей на юбку и мяукая. Саша присел было поиграть, но решил всё-таки выяснить вначале тайну цветущего сада.

Мальчик подошёл к веранде. Вблизи оказалось, что это такие же столбы, что и в коридоре, только между ними вынули стенки. Он осторожно выглянул из дома наружу. Крыша опускалась своим скатом довольно низко, образуя тень. За углом отсутствовала какая бы то ни было кирпичная кладка, а стена выглядела такой же клетчатой, как и изнутри. В синем небе светило солнце. На зелёной траве лежали в разных местах большие камни, поблизости была горка, из-за которой вытекал ручеёк с цветами по берегам. Повсюду росли деревья. Их ветви усыпали розовые цветки.

Саша сел на коврик, следя, как с деревьев медленно, чуть кружась, падают розовые лепестки и тают, полежав на траве, как будто снежные хлопья. Было тепло, тихо и так красиво, что у Саши возникла мысль остаться здесь навсегда. Здесь находилось то, что он постоянно желал отыскать на улицах города.

Мальчик рассматривал подолгу какой-нибудь предмет в саду, пытаясь понять его красоту, размышляя над тем, какую часть его внутренней жизни этот предмет мог бы внешне олицетворять, затем он рассматривал другой предмет, третий; он хотел потом зажмурить глаза и вдруг открыть их, чтобы сразу воспринять всю внешнюю красоту в целом.

К нему подошла молодая женщина в изумрудном халате и поинтересовалась, понял ли он уже всю красоту сада целиком. Саша поднялся и ответил, что пока ещё нет.

— Тогда на сегодня хватит пока. В следующий раз ещё поглядишь. Закрой сад.

Саша подтащил клетчатые стенки и вставил их между столбов. Через десять уже минут веранда стала коридором, в матовых филёнках которого по всем стенам сочился рассеянный свет. Мальчик огляделся:

— Где же кошки? И где бабушка? Мне либо домой пора.

Женщина отвечала:

— С моими кошками ты скоро познакомишься, а вот живу я здесь одна, и долгое время, а больше здесь никого нет.

С этими словами она пригласила его выпить чаю.

Саша колебался; возвращаться домой и собирать учебники в школу ему совсем не хотелось. С другой стороны, он надеялся, что всё случившееся с ним сегодня получит наконец свою разгадку.

Женщина, не глядя на Сашу, поправила халат и отодвинула решётчатую стенку в сторону. Там открылся коридор, ещё длиннее, чем тот, в котором они находились.

Саша последовал за женщиной. Её халат был блестящий, по виду шёлковый, и такой тонкий, что мальчик всю дорогу рассматривал её двигающиеся лопатки и ягодицы. Они опять вошли в раздвинутую стенку и прошли ещё по одному длинному коридору, в конце которого уже за отодвинутой решётчатой дверцей оказалась комната, освещённая с одной стороны молочным светом не из окна, а из самой филёнчатой стены, оклеенной белым. На полу лежали прямоугольные тонкие коврики, у стены стоял очень низкий столик, справа и слева от которого были подушки. Рыночная сумка находилась тоже здесь. На столике Саша увидел тёмный чайник и две чашки.

Женщина ступила внутрь комнаты и села на подушку, поджав ноги под себя. Саша сел напротив неё точно так же, опустившись попой на пятки. Женщина разлила чай по чашкам:

— Я уже давно тут всё себе устроила. И дом, и сад. Меня зовут Сукасима.

«А меня - кобель Саша», подумал мальчик.

— А я просто Саша.

— Очень смешно. Учителя наверняка в восторге от твоих способностей.

— Да; у меня только четвёрка по пению.

У Сукасимы были иссиня-чёрные волосы, собранные в необычную причёску, из которой виднелись не заколки, а прямо-таки спицы. Её заметно смуглая кожа на лице была побелена, а щёки оттенял румянец. Ещё она делала себе какую-то очень густую подводку на бровях и ресницах. Саше нравилось разглядывать и круглые колени, и плечи, и грудь сидевшей напротив него красивой женщины. Он, полагая, что чай уже достаточно остыл, отпил из своей чашки. Вкус оказался необычно душистым и пряным, хотя и не сладким.

— Вы очень красивая, - сказал вдруг Саша и покраснел. - И немного напоминаете всё-таки бабушку там, на рынке. Вы превратились, да?

Сукасима помолчала, потом налила себе ещё чашку.

— Превратилась. Спасибо тебе, кстати, за помощь. Целый мешок хуёв мне принёс.

— Каких ещё... гм. Это же капуста!

— Нету! Зачем мне капуста? Не веришь, сам погляди.

Саша потянулся к мешку и приоткрыл его. Там и вправду оказались золотисто-розовые крупные хуи. Мальчик вновь покраснел и отпрянул к столу, вытирая ладони о брюки. Чтобы собраться с мыслями, он выпил ещё чаю. Но мысли его, наоборот, начали путаться, веки почему-то отяжелели, он зевнул:

— Но почему?.. Как Вы это делаете?..

— По кочану! У кого кочан есть, тот и молодец. А мне нравятся другие. - Сукасима внимательно наблюдала за Сашей, а потом, встав, отодвинула дверцу стенного шкафа и вынула оттуда длинную подушку, похожую на перину. Она положила подушку на пол:

— Да ты уже спишь совсем, Саша. Ложись, сосни.

— Зачем это... у кого это... соснуть?.. Ах, впрочем, как Вам угодно.

Сукасима, сидя на корточках, проворно расстегнула у мальчика куртку и брюки, раздела его догола приятными тёплыми руками и вместе с ворохом одежды вышла, задвинув за собой дверь, после чего Саша повалился на перину, свернулся калачиком и заснул.

Ему снились странные сны. Будто из мешка выскочили хуи и, подлетев к нему, начали к нему приставать, тыкаясь ему в губы по очереди. Саша и отворачивался, и отбивался от них, но они, вдруг залупившись, стали такие упругие, такие горячие и настойчивые, что он всё-таки уступил, разжал зубы, и хуй проворно заёрзал у него во рту, нетерпеливо тёрся о нёбо и щёки, заставлял мальчика проглатывать залупу и в конце-концов задрожал и брызнул терпкой жидкостью. Не успел Саша сглотнуть, как его уже обхаживал следующий, а потом и ещё один, а потом двое попеременно, - мальчик только и успевал пить у них густую жидкость. Под конец устали и хуи, убравшиеся восвояси, и Саша, который вновь растянулся на перине и вновь задремал.

Потом будто Саша, открыв глаза, застыдился своей наготы посреди пустой комнаты. Он повернулся на живот, прижавшись писькой к перине, и тут почувствовал, что у него появился длинный кошачий чёрный хвост с белым пятнышком на конце, и он даже помахал им в разные стороны. Испугавшись, что превращается в Апулея, и ощупав себя, мальчик обнаружил на макушке пару кошачьих ушек. С ними он и впрямь стал слышать острее: за решётчатой стенкой слышалась какая-то возня и царапание. Вдруг дверца отъехала, и в комнату набежали такие же хвостатые и ушастые, только они были одеты в форменные чёрные платьица с белыми манжетами, белым воротничком; поверх у них были повязаны белые фартуки и чёрные ошейники. Саша лежал на животе и обалдело махал хвостом. Для него достали из шкафа такое же платье и помогли одеться. Пока они вертелись в комнате, Саша успел разглядеть, что под короткими платьями у котят ничего не было, кроме одного того, что делало их мальчиками. Они повели его к Сукасиме.

Потом будто Сукасима надела на Сашу ошейник и провела его по всему дому, показав своё хозяйство и объяснив обязанности горничных при многочисленных гостевых комнатах, которых она и оказалась хозяйкою. С того времени Саша начал убирать комнаты в гостинице, стирать бельё, мыть на кухне посуду, учиться готовить суси с соусами для хозяйки и её гостей.

Будто Сукасима наказывала своих котят за провинности, замысловато привязывая их к столбам и устраивая им порку, но и занималась с ними помногу разными учениями, и не препятствовала рассматривать сад, а перед сном, прежде чем разойтись по своим комнатам, собирала их всех в огромной деревянной лохани с горячей ароматной водой, в которой они сидели вокруг своей хозяйки среди фонариков и наслаждались теплом, ароматом и видом смуглых блестящих грудей хозяйки гостиницы.

Однажды будто Сукасима, оценив прилежание Саши, оставила его у себя и долго ласкала. Потом достала из ниши ящик, открыла его и вытащила чёрный хуй. Сукасима приподняла короткий подол своего халата и приставила чёрный хуй себе к смуглой пизде. Чёрный хуй прирос и сразу встал, нацелившись на Сашу.

— Залупи, - сказала негромко Сукасима, придерживая руками халат.

Голый Саша, сидя у ног хозяйки, осторожно взялся за свою письку и оттянул девственную удлинённую кожу назад.

— Да не письку свою залупи! Хуй мне мой залупи! Горе ты моё луковое...

Мальчик покраснел, тотчас же спрятал письку, сжав бёдра, и, прильнув к Сукасиме, отважно обхватил чёрный хуй ладонями. Из чёрного хуя натужно выскользнула фиолетовая залупа.

— Молодец! Стань теперь к окну передом, а ко мне задом, и немного нагнись.

Саша повиновался. Хозяйка обняла его за бёдра, притянула к себе, и мальчик почувствовал, как в ложбинке у него между ягодиц подрагивает чёрный хуй. Саша ойкал и айкал, а Сукасима медленно и терпеливо лишала его девственности, входя в его попу чёрным хуем. Чёрный хуй начал понемногу двигаться, дыхание у хозяйки участилось, она стонала и, хотя старалась ебать мальчишку в первый раз вполсилы, очень возбудилась и, протяжно вскрикнув, кончила одновременно с чёрным хуем. Саша, весь красный от смущения, стоял на коленках, с хвостом трубой; сперма стала из него вытекать одновременно со слезами. Запыхавшаяся Сукасима, запахнув халат, отделила и вымыла чёрный хуй в серебряной ендове, заперла его в ящике, а ящик спрятала в нише, где висел рисунок с иероглифами.

Потом будто Саша не раз оказывался в комнате хозяйки и отдавался ей поначалу с обязанностью, а затем и с удовольствием, так что впоследствии, бывало, и кончал сам-третей.

Будто Саша, пройдя младшее обучение котят, был допущен в горничные, прислуживавшие самим гостям. Саша, постучавшись, приносил гостю чай в комнату, наливал в чашку, скромно ждал, потупив глаза, не будет ли каких поручений, открывал при необходимости сад, закрывал его по приказу гостя, готовил всё для обеда, музыки, чтения, сочинения, бани и ночлега. Обычно гость, немного передохнув в гостинице, искал наслаждения в обществе горничной. Желания гостей редко повторялись, у каждого была своя манера для приручения котёнка. Одни нетерпеливо набрасывались на Сашу, торопливо мяли его и, не сняв с него платья и чулок, быстро ебали его стоя, а стремительно кончив, уж больше не сближались с ним, занимаясь просмотром и написанием бумаг. Другие, напротив, раз вставив хуй Саше в рот, не отпускали его ни на шаг от себя, и мальчик принуждён был услаждать гостя всё время его пребывания в гостинице, так что иной раз послушная горничная могла утолить свой собственный голод лишь по отбытии своего старшего собеседника. Саша старался всем угодить, ему нравилось быть в центре внимания, с одинаковым прилежанием отдавался он и искусной порке, после которой не мог сразу и поблагодарить гостя, валяясь влёжку, трепеща кончиком хвоста, пока не схлынет волна удовольствия; и искусному связыванию различными верёвками в самых разных положениях, когда он оставался так привязан к столбам часами голый, сладко мучаясь и капая слюной из-под кляпа, боясь пописать и не в силах уже удерживаться; и другим изощрённым пыткам с капанием ли расплавленным воском или с щекоткой холодной острозаточенной сталью.

Будто хозяйка, довольная службой Саши, всех своих важных гостей препоручала уж только ему, и часто беседовала с ним наедине.

Будто Саша больше пятилетки провёл в чудесной гостинице.

Однажды хозяйка отлучилась, и Саша, зайдя в её комнату по делу и убрав стенки, закрывавшие сад, в задумчивости приблизился к нише. Оттуда он взял в руки ящик, повертел его, сидя на полу лицом к саду, и вдруг неожиданно для самого себя открыл крышку. Саша знал, что внутри находится чёрный хуй и что пользовалась им одна Сукасима. Журчал ручей, упавшие лепестки прибивало к берегам, заросшим сверкающими цветами. Вдруг к звуку ручья прибавился шум с крыши от начавшегося дождя. Впервые за семь лет Саша видел сад мокрым, это удивило и взволновало его: он хотел бы понять, что такого необычного происходит внутри его сердца. Размышляя под упругий стук свежих водяных струй по камням, ветвям и доскам, Саша внезапно достал чёрный хуй. Он держал его двумя руками в полумраке комнаты, в конце которой мягко светился приглушённым серовато-молочным светом проём, в котором и происходило основное действие всё то время, что он неподвижно сидел на коленях. Саша, нахмурив брови, приподнял подол, как некогда Сукасима, и приставил чёрный хуй себе в пах прямо поверх письки. Молниеносно он ощутил чёрный хуй и его страстное желание как своё собственное. Чёрный хуй выпрямился и властно отогнул подол платья.

Саша услышал шаги в коридоре. Дверь отодвинулась, и в комнату хозяйки стали один за другим запрыгивать котята. Саша вскочил и попятился к шумевшему дождю, но горничные окружили его, махая хвостами, и встали на колени. Их глаза горели, они тянулись к чёрному хую руками; наконец одна из горничных подобралась к Саше совсем близко и прильнула к чёрному хую своим ртом. Чёрный хуй толкнул её, а вместе с нею и Сашу, заставив их двигаться то вперёд, то назад. Горничная сидела на коленях с закрытыми глазами и увлечённо двигала головой. Её рот был занят чёрным хуем, но она всё равно умудрялась стонать. Саша удивлённо смотрел вниз; он чувствовал у себя возбуждение, как если бы котёнок сосал не чёрный хуй Сукасимы, а письку самого Саши. Саша придвинулся ближе к горячим губам и ощутил, что чёрный хуй проглочен, а язык горничной елозит вдоль. Саша отстранился, и язык заходил с удвоенной силой. Тут чёрный хуй распалился не на шутку и потянул Сашу тереться о нёбо горничной; та глубоко дышала и стонала, звонко причмокивая языком. Чёрный хуй напрягся больше обычного и выбрызнул сперму на губы и щёки зажмурившегося котёнка, удовлетворённо замурлыкавшего и откинувшегося назад. Его место на полу живо занял следующий, чей хвост так и хлопал по бёдрам.

Чёрный хуй, ослабевший было, снова быстро налился и впился в губы миленькой горничной. Саша почуял неладное: судя по опустошению в теле, кончил только что не чёрный хуй, а сам Саша. Саша не понимал, как ему удаётся использовать уже вторую горничную без перерыва. Вкруг залупы чёрного хуя вновь начались сладкие тающие движения языка, и Саша захотел на всякий случай отстраниться, но быстро убедился, что отделаться от чёрного хуя он не может. Тогда он перестал сопротивляться и полностью отдался движениям чёрного хуя во рту смакующей его горничной, пока её порозовевшее и вспотевшее лицо так же не попало под брызги чёрного хуя. Саша со страхом понял, что опустел ещё на одну меру, а мгновенно восставший чёрный хуй уже тянула себе в рот очередная горничная с горящим взглядом из-под длинных ресниц. Саша стал вырываться из круга котят, но чёрный хуй не пускал его, заставляя наслаждаться, наслаждаться и пустеть после каждой хорошо обвафленной горничной.

Наконец все котята, довольно облизываясь и мурлыкая, устало лежали на ковриках, и Саше удалось оторвать чёрный хуй от своего тела. Внизу живота он чувствовал такую пустоту, такую лёгкость, что мог бы, казалось, лететь. А грудь его, наоборот, давило и теснило; он прерывисто дышал. Освободившись, Саша стремглав выбежал в коридор, в смятении пронёсся в полумраке вдоль решёток и обессиленный впорхнул в свою комнату, упав без чувств на подушку.

Саша проснулся в полутёмной комнате и подумал: «Какие странные сны!» Его голова была так занята размышлениями о снах, что он не удивился, что, кажется, его тело порядком затекло от спанья на полу. Тем не менее он неловко поднялся на ставшие чужими ноги, наощупь отыскал дверь, задевая руками себя за грудь, и, косолапо разворачивая бёдра при каждом шаге, вышел в коридор. В полумраке он быстро отыскал дорогу к выходу, решив, что уйдёт не попрощавшись со странной старушкой.

За порогом Саша надел свои туфли и вышел во двор под моросящий дождь. Он обернулся на едва видневшиеся в сумерках яблони, отодвинул засов калитки и вышел на улицу.

— Поспешу-ка я на рынок. Что-то я припозднился, - звонко проговорил на ходу Саша, вспоминая снова и снова кружащиеся лепестки в красивом саду. Фонари в этой части города почему-то не светили, и Саша то и дело спотыкался в выбоинах на асфальте.

Он шёл быстро, сворачивая с тротуара на дорогу, когда видел сразу нескольких парней, сидевших на корточках с огоньками во рту. «Эй, красавица, куда торопишься?» - слышал он с их стороны. «Пойдём побеседуем, вина попьём, шашлыка покушаем.»

В другой раз он бы и сам поглазел на красавиц, но ему очень не хотелось расстраивать мать, оставшуюся за прилавком. И притом он боялся больших мальчишек.

Один раз на дороге рядом с ним остановилась машина необычной формы, заграничная, и шофёр изнутри сказал с хриплым смехом: «Садись, шалава, подвезу. За щеку возьмёшь?» Саша, покраснев, как помидор, не стал даже оглядываться на шалаву, которая, как видно, занималась тем же, что и герои его снов в доме у старухи.

На большом перекрёстке Саше повезло увидеть сразу несколько заграничных машин. В сквере за те пару часов, что он спал у старушки, убрали красный плакат «миру — мир!» с изящными позолоченными серпом и молотом наверху, а вместо него вкопали какую-то аляповатую цветастую картину со вздорной красной бутылкой, видимо, против пьянства, а странная надпись, насколько мог Саша разобрать в сумерках, гласила: «Пей, соси - сова». Саша вновь вспомнил свои сны и вновь покраснел до слёз. Дурацкая темнота!

— Говно какое-то; какая-то ещё сова, - произнёс Саша вслух негромко. - А где же мир во всём мире?

В центре города Саше встречались девушки, одетые сплошь в короткие облегающие куртки, невероятно обтягивающие лосины героев Отечественной войны 1812 года, а некоторые ещё и в сапоги; напоминая пешие патрули молодцеватых драгунов или гусаров. Видимо, пока он гостил да дремал, начался карнавал или фестиваль встречи нового учебного года.

На рынок в отсутствие Саши прибыл целый поезд с грузинами, они стояли и сидели повсюду, и то и дело вносили коробки и мешки. Откуда-то раздавались разухабистые песенки, почему-то все подряд на английском языке. «На радио учебную программу включили», догадался Саша. Нина Афанасьевна перебралась в самый угол, наверное, уже собралась уходить. С осунувшимся лицом сидела она печально не за прилавком, а возле, на ящике. Овощи она перенесла с прилавка на газету, расстеленную прямо на полу.

— Мам, я вернулся! - воскликнул Саша, поправив локон.

Нина Афанасьевна подняла голову и оглядела Сашу с каким-то сочувствием и даже жалостью.

— Бухая, - вполголоса произнесла сидевшая по соседству зеленщица в рваной куртке, отводя глаза.

— Откуда ж ты вернулась-то? - Нина Афанасьевна сложила руки на подоле.

— Да ты же меня сама посылала капусту донести бабуле, а она, оказывается, в Первомайском районе живёт!

Соседка вздрогнула и что-то беззвучно зашептала. Нина Афанасьевна беспомощно молчала, потом, решившись, тихо сказала:

— Эх, дочка, если б ты только знала, что со своим розыгрышем ты угадала. Вот уж семь лет минуло, как мой сын пропал: как раз я его и послала помочь бабушке, чтобы донёс ей сумки.

— Как семь лет! Как пропал! - Саша опустился на корточки и тут только заметил, что его коленки обтянуты чулками, а бёдра покрывает подол чёрного платья с кокетливым белым передником, широкие бретельки которого ведут к плечам. Кто его переодел? Во сне? Розыгрыш? Точно такая же форма была в его снах у старухи! - Сукасима!

Саша взвизгнул и как ошпаренный, боясь взглянуть на окружающих, с пылающими щеками вылетел из рынка. Лучше бы он был вовсе голый, чем одетый в женское платье! Саша не мог взять в толк, как ему удалось прошагать через весь город в таком непотребном виде, и его не забрали в милицию. Впрочем, теперь, кажется, получили своё объяснение все эти случаи по пути сюда, когда в Сашином присутствии жители обсуждали то красавицу, то шалаву. Но что же это за семь лет, о которых упомянула его мать? И что же получается, он и вправду служил семь лет Сукасиме, одетый в женское форменное платье? И это был не сон?

Саша решил, что, раз никто не против его новой одежды, он может не беспокоиться хотя бы по этому поводу; но почему его не узнала мать? И узнает ли его когда-нибудь отец? Только теперь он вспомнил, что у Сукасимы в доме не было ни одного зеркала. Ему захотелось как можно скорее посмотреть, как он выглядит, и он подошёл к большой витрине рыбного магазина, уставленной изнутри консервами. При свете фонаря на Сашу в полумраке глядела вполне развитая девица. Саша со смутным предчувствием ужасной разгадки поднёс руки к груди, но тут он заметил в проходившем мимо мужчине знакомые черты лица:

— Костя! Помнишь меня?

Это был Костя, всегда угощавший Сашу орехами, и теперь Саша желал схватиться за него, как за соломинку, в надежде, что вся эта страшная история мгновенно рассеется, как дым.

Костя вздрогнул и рывком сунул правую руку в карман куртки, вцепился там во что-то и вытащил, оглядываясь, светивший тусклым металлическим блеском пистолет. Подойдя ближе к Саше, он успокоился, сунул пистолет в карман, и ухмыльнулся:

— Что, на второй год оставили тебя, милка? Двоечница, наверное?

— Да нет, это не для школы. Костя, помнишь, ты мне орехи давал?

— Чего я тебе там ещё давал? А, ну да; значит, должна мне. Ты с какого района? Дашь мне? Место есть.

— Да я не это... я не такая, - удивляясь самому себе, выговорил Саша. - Можно у тебя узнать, что вообще происходит?

— Конечно! Пошли поболтаем, тут недалеко.

Костя отставил локоть, кивнув Саше. Саша вздохнул и взял Костю, у которого теперь была совершенно не то лысая, не то бритая голова, под руку. Они обогнули рынок и свернули к какому-то подвалу с темневшим низким проёмом, куда едва доставал свет фонаря.

— Здесь? - удивился Саша, - что это за пещера?

Костя не отвечал. Саша заметил, что тот уже давно как-то странно себя ведёт и дышит, как будто волнуется. Точно так же возбуждались на него гости в снах у Сукасимы. «Ну нет, подумал Саша, хватит этих глупостей.» Саша попытался вырвать свою руку, но Костя мгновенно скрутил его, резко ударил кулаком в бок, и втащил в полутёмный подвал.

Очень быстро Саша обнаружил себя прижатым к стене; под его платьем Костя вовсю шарил руками, и это было бы совсем привычно для горничной из снов, если бы не одно ужасное открытие, сделанное поневоле Сашей. У Саши пропала писька и дико увеличилась грудь с набухшими сосками. Он оцепенел и прислушивался к своим ощущениям всё то время, что Костя лапал его между ног: там ничего не было. Даже наоборот, судя по действиям Кости, между ног у Саши появилось отверстие, потому что в нём то и дело пропадал палец Кости, вызывая у Саши то сладкую дрожь, то острую боль. «Чёрный хуй превратил меня в женщину!»

Голова у Саши кружилась, он безучастно отдавался бесцеремонным действиям Кости, который расстегнул свои брюки, приспустил трусы и освободил длинный хуй. Саша уже было покорно нагибался перед Костей, как вдруг хуй у Кости начал неимоверно и мощно расти. Он у него не просто напрягся, но ужасно увеличился в длине, как будто из ширинки у него выползала толстая змея. Костя выпучил глаза и заорал, глядя, как это щупальце, раскачиваясь, поднималось всё выше и выше, остановившись, наконец, перед его собственным лицом.

Саша сидел на корточках с задранным платьем, прислонившись к холодной стене, и совсем не чувствовал холода. Он заворожённо смотрел, как удлинившийся хуй Кости с размаху влетел в его же рот, и начал его натурально ебать, входя так глубоко, что Костя махал руками, приплясывал и кашлял. Ебля продолжалась несколько минут. Видно было, что она изрядно утомила Костю, и он был рад, когда хуй кончил ему прямо в рот, размазывая сперму по губам и небритому подбородку. Костя с отвращением то глотал, то отплёвывался, кашляя и матерясь освободившимся ртом. Он боялся взяться руками за собственный хуй, как и Саша боялся ощупать сам себя.

Костя потянулся за своими полуснятыми брюками, думая натянуть их и скрыть произошедшие изменения с хуем, но тут его хуй изогнулся между его ног и стал тыкаться ему сзади в попу. Костя заверещал от ужаса. Он кричал во весь голос, а хуй тем временем входил в его попу толчками, от которых всё тело Кости сотрясалось. Видимо, стремясь уменьшить боль, Костя пробовал принять разные положения, то разгибаясь во весь рост, то опираясь руками о стену, то становясь на колени. Эта часть беседы в подвале оказалась продолжительнее первой. Наконец, Саша понял, что хуй кончил опять. Хуй вышел из попы Кости, ослаб и стал быстро уменьшаться.

Воя и шатаясь, Костя на карачках выползал из подвала на улицу. Его бил озноб. Он не заботился о снятых брюках, не замечал, что его мокрый хуй волочится по земле. Вскоре его голос удалился и затих. Саша всё так же сидел, вжавшись в стену, хотя умом и понимал, что опасность миновала, и даже, возможно, и в будущем всякая такая опасность станет обходить его стороной благодаря чарам Сукасимы.

Всю ночь Саша горько проплакал. Было тихо и спокойно, хотя и несколько прохладно. На рассвете Саша сидя пописал из своей новой письки, распрямил затёкшие ноги, снял белый передник и в одном платье отправился в городскую гостиницу. Его походка была уверенной, лицо неприступным, глаза сухими, а причёска — слегка растрёпанной.

Саша прогулялся по городу, отметив для себя все произошедшие за эти годы жуткие изменения в окружающем мире и утешившись своей собственной переменой, свернул на набережную, похрустев опавшими листьями, и вошёл в гостиницу как раз к началу работы администрации.

— Девушка, Вы по какому вопросу? - спросила Сашу секретарша со стеклянным взглядом.

— Мне надобно обсудить ряд важных вопросов с директором. Вы его секретарь? - Саша вспомнил всё, чему его учила Сукасима.

— Приходите в приёмный день, пожалуйста, - с некоторым нажимом проговорила секретарша и раскрыла яркий журнал со странным обилием неестественно и глупо улыбающихся лиц.

— Как раз сегодня, - Саша прочёл на двери надпись «Директор Бессонов Н.В.» и постарался представить себе имя и отчество, которые соответствовали бы его теперешнему внутреннему миру. - Сегодня Николай Васильевич меня и пригласил. Это у Вас что, прейскурант гостиницы?

Саша, наклонившись перед секретаршей, взял с её стола синюю книжечку, показывая своё намерение идти в кабинет. Секретарша поёрзала в смешно крутящемся кресле, потом по необычному плоскому телефону позвонила директору.

— Николай Васильевич, к Вам девушка пришла для обсуждения вопросов... Поняла... Пожалуйста, проходите. - Секретарша встала и открыла Саше дверь, косвенно улыбаясь.

Саша задел её локоть грудью и закрыл за собой дверь. Директор в красном пиджаке оценивающе смотрел на Сашу.

— Здравствуйте, я хотел... я хотела бы управлять гостиницей. - Саша выступил на середину и скромно сложил руки за спиной, опустив ресницы.

Директор расхохотался.

— Я только за. Никто на расстрельную должность идти не хочет. Как звать?

— Саша.

— Шурочка, а зачем тебе гостиницей? Давай телом будешь управлять своим? За капусту; отвечаю!

— Ой, нет! Только не капусту! Я пион... я комсомолка, расстрела не боюсь. - Саша подумал о Зое, мимо памятника которой он только что прошёл. Зоя, слава Богу, ничуть не изменилась и всё так же смело оборачивалась на ходу, со своей короткой стрижкой и грозной бронзовой винтовкой за плечом. - Дело в том, что у меня большой опыт обслуживания клиентов в гостинице, она меньше, конечно, чем Ваша. Я знаю, как удовлетворять гостей, и хочу так организовать учебный процесс, чтобы горничные под моим руководством оставляли у постояльцев самые лучшие воспоминания.

Директор молчал. Он будто сам стал вспоминать что-то, потом нахмурился, провёл ладонью по обритой голове, достал из кармана какой-то пульт управления без провода, повертел его и спрятал.

— Сделаем, Александра, так: дуй сейчас в двенадцатый, готовь там всё, а к обеду встречай гостя, он у нас с ночёвкой. Утром я с ним перетру, и по результатам рассмотрим вопрос о твоём трудоустройстве... Ну? Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил?..

— . ..«Есть!», - ответил Саша и вежливо покинул кабинет.

Разбираться с гостиничным хозяйством оказалось интересно и довольно легко. Саша навёл порядок в двенадцатом номере, дверь в который то и дело приотворялась, чтобы впустить местных горничных. Они не столько любопытствовали, сколько притягиваемы были к Саше неведомыми чарами. Каждой появляющейся горничной Саша давал то или иное задание, или просил рассказать о гостинице. В завершение его передник был отстиран от давешних слёз и безупречно отглажен усердными горничными, не отводившими сияющих глаз от новой сотрудницы.

В полдень по коридору прошёл важный товарищ в тёмном костюме. Саша сидел за столом в комнате дежурной по этажу, низко наклонив голову. Он услышал, как замедлились шаги приезжего напротив комнаты, а затем в конце коридора у двенадцатого зазвенел ключ и щёлкнул замок. Через пять минут замок вновь открылся, шаги товарища остановились у порога комнаты, но Саша листал учётную книгу, не поднимая глаз, подведённых тушью, оказавшейся у одной из наиболее ластившихся горничных.

— А буфет есть у вас тут? Не хочется что-то сразу с вокзала в ресторан.

Саша повернулся. У товарища были залысины по углам высокого смуглого лба, красиво обрамлённые серебром. Голубые глаза глядели, выражая не столько покой, сколько скуку и даже тоску; тонкие губы темнели вишнёво и почти блестели; под острым подбородком от сглатываний двигался кадык, упираясь в бледный галстучный узел.

Саша сразу опустил ресницы.

— У нас на втором этаже буфет.

Товарищ обвёл взглядом помещение.

— А чай Вы не делаете случайно?

— Это можно.

Товарищ равнодушно развернулся на каблуках и удалился к себе.

У Саши уж всё было заранее заготовлено. Он, помедлив минуту, поставил на поднос заварившийся чайник с двумя чашками и отправился обслуживать гостя. Тот сидел напротив окна в кресле, вытянув ноги, и разглядывал поблекшие луга за Цной и багряный Пригородный лес. Саша, ставя поднос на низкий столик, не стал наклоняться, а скромно присел. Товарищ всё равно обернулся, и Саша понял, что тот заранее продумал этот жест, как бы представляя собой сейчас великолепную картину в кресле со своими глазами первоначальной осени на фоне сонной природы.

— Что ж, давно ли Вы тут работаете?

— Недавно, - ответил Саша. У горничных нашёлся только один более-менее приличный аромат, который Саша и нанёс себе на правое запястье одной каплей. Теперь он, ставя чашку с чаем перед гостем, отпустил руку со слегка подтянутым рукавом и плавно вернул её к себе, послав воздушную волну с запахом прямо в центр осенней картины. Ноздри товарища дрогнули, он глубоко вздохнул:

— Ах, как порой приятно оказаться вдали от столиц. Полуденный покой...

Он вдруг спохватился, словно испугавшись, что чересчур разоткровенничался в провинции перед незнакомой дурочкой. Его щёки порозовели, он прямо сел в кресле и стал пить, опустив глаза в чашку.

Саша, стоя у двери с руками за спиной, негромко прочитал:

В высокой зелени колокола

раскачивают полдень,

и запрокинутая голова

средь облаков не тонет.

И для пастушки там над родником

сдвигают с места камень,

и перед зацелованным лицом

там гроб пустой господень.

Товарищ отставил чашку. Его взгляд засверкал, грудь вздымалась. Он, безуспешно пытаясь скрыть удивление, сплёл пальцы, обняв колено.

— О, это неизвестные мне строки. В нашем департаменте всё больше по Тютчеву. Но каков переход: колокола вполне себе земные, да и облака, - он порывисто встал и подошёл к окну, и произнёс, не оборачиваясь:

— А гроб пуст. Вы верите в Бога?

— Да.

— Пожалуй, пожалуй... Что ещё и остаётся в такой международной обстановке... Знаете, с Вами интересно беседовать. Я боюсь обидеть Вас чаевыми; а мне между тем пора на заседание.

Товарищ подхватил с пола кожаный портфель.

— Надеюсь, Вам понравится у нас, - сказал Саша, отступив к двери.

Они едва не столкнулись и вышли вместе в коридор.

Саша вздохнул с облегчением: он больше всего боялся, что важный товарищ вдруг возбудится и кошмарно пострадает из-за него, Саши.

Оставшийся день прошёл в разнообразных хлопотах. Саша установил вполне тёплые отношения с горничными и в целом представлял уже себе, как устроено здесь хозяйство, и постепенно раскручивал это колесо. Вечером Сашу позвали к директору.

— Ну, Александра, удивила ты меня, не скрою! - директор щурился, не в силах скрыть своё довольство. - Удалось мне в перерыве переговорить с нашим гостем, таких похвальных рекомендаций по части персонала я ещё не слыхал. Занимай должность, твоя по праву!

Саша полюбил работать в гостинице. Чем больше ему приходилось улаживать дел по хозяйству, тем меньше у него оставалось времени для осмысления мира за окном и мира под его платьем. Он словно сам превратился в симпатичный сад, и если у него и появлялись порой мучительные мысли, они таяли так же верно, как лепестки в заколдованном саду. Младшие горничные тянулись к Саше и всегда были готовы услужить ему. Саша учил их с удовольствием; иногда директор брал новеньких, и Саше приходилось их опекать.

Однажды Саша выбирал на рынке продукты для гостиничного ресторана и его внимание привлекла бледная светло-русая девица в короткой юбке, беспрестанно торчавшая у ворот. Расплатившись и заказав доставку, Саша направился к выходу. Поравнявшись с девушкой и вглядевшись ей в лицо, он вдруг присвистнул:

— Женька!

— Чего тебе? Ты кто такая? - манерно отозвалась та. - Мы где-то с тобой вместе гусей пасли?

— Да нет. - Саша рассматривал Женю, с которым вместе учился за одной партой, и не мог никак решиться изменить погоду в своём саду, чьё цветение одурманивало его и лишало всякой воли. - Зря ты веснушки замазываешь, они тебе, между прочим, всегда шли.

Саша увидел, что Женя, правдоподобно облачённый во всё женское, вздрогнул. Саша ровным голосом прибавил:

— Я в гостинице работаю, на набережной. Не хочешь к нам горничной устроиться?

Женя растерянно кивнул.

Саша поспешил удалиться. Он был взволнован, едва ли не в первый раз в своей новой жизни. Он побоялся назваться, побоялся раскрыть свою тайну и тайну Жени, но всё же надеялся, что каким-нибудь удивительным образом все эти загадки найдут своё счастливое разрешение.

На следующий день в кабинете директора Саша вновь увидел Женю, облачённого в платье ещё более вызывающей длины.

— Вот, Александра, представляю тебе новую сотрудницу. Мими. А что? Вполне по-домашнему, и на новый лад, так сказать. Покажи ей всё, и можешь её на четвёртый этаж ставить. Как считаешь?

— Хорошо, Николай Васильевич, я сейчас этим и займусь. Мими, пойдём.

Женя покорно застучал каблуками вслед за Сашей.

Они прошли по всем этажам, по всем закоулкам; Женя только кивал головой в ответ на лекцию Саши о хозяйстве, и его волосы рассыпались по плечам, как будто у снопа ячменя невзначай развязалось свясло.

— Ну вот, Мими, здесь ты и будешь работать, - сказал Саша, остановившись на четвёртом этаже.

— Спасибо Вам... Александра. - Женя потупился, его плечи остро торчали, почти полностью голые ноги подрагивали.

— Вообще меня все горничные зовут Сашей.

— Сашей? У меня друг детства был Саша, учились в одном классе, пока он не пропал.

— Это я.

Женя недоверчиво глядел в глаза Саше, пытаясь понять эту шутку. Саша же думал, как красивы матовые плечи, прерываемые бежевыми бретельками, чтобы перевоплотиться в притягательные ключицы, будто и впрямь изогнутые ключи к двери в далёкий сад. Он произнёс медленно:

— В карьере зимой в четвёртом классе, когда мы катались на зимних каникулах вдвоём на лыжах, большие мальчишки поймали нас и заставили сосать хуй. Я согласился, а ты нет, и тебя побили.

Женя побледнел ещё больше, потом внезапно покраснел. В глазах его блеснули слёзы, он быстро отвернулся к окну. Коридор был пуст.

— Я из-за тебя и не хотел сосать, чтобы тебе было, с кем дружить. Хотя потом пришлось-таки изучить введение в языкознание, как видишь. - Женя с горящим взглядом повернулся к Саше, его маскарадные груди колыхались. - Немец один, херр Веттербок, уж так он меня обхаживал, так на массаж к себе домой зазывал. Ну и соблазнил, лишил девственности; точнее, мужественности. Как заколдовал, старый херр. После него я уж девчачье снять не могу, как прилипло ко мне, после каждого клиента только новые да новые платья себе покупаю. С бабами нет желания никакого. А тебя кто?

Саша рассказал про Сукасиму.

— Ой, и не говори, подруга, плакать хочется. - Женя приобнял Сашу как бы слегка, но тому сразу же передалось желание Жени приласкаться и посекретничать наедине. Кончики пальцев Жени проскользнули под Сашины груди, сразу замерев. - Ты что, настоящая?

Саша вздохнул:

— Ну кому я всё это только что рассказывала?

Саша взял руку Жени и положил себе между ног. Женя отпрянул с вытаращенными глазами; Саше стало его жаль:

— Ну ладно, Мими, я пошутила, я тебя не знала до вчерашнего рынка.

Весь день всё валилось у Саши из рук. Зайдя в полночь в самый дальний туалет, он закрылся и расплакался. Всё же он был рад, что заклятие Сукасимы на этот раз не сработало; он решил впредь быть более осмотрительным. В коридоре его встретил бледный Женя:

— Сашка, у меня комната до утра свободная, пошли посидим, что ли?

Саша улыбнулся через силу:

— Быстро же ты освоился на новом месте.

Они сели по разным углам комнаты, не зажигая люстру. Женя начал:

— Я весь день думала... Думал. Я должен тебя проверить. Не может быть, чтобы ты могла узнать о таких подробностях нашей дружбы.

Саша терпеливо отвечал на Женины вопросы, сжав ноги изо всех сил, обняв колени ладонями. Он боялся признаться самому себе, что Женя волнует его. Он не мог понять, когда это началось, но это чувство явно отличалось от его всегдашнего отношения к школьному другу. Саша вспоминал, чем закончилась его близость с мужчиной совсем недавно, и не мог допустить, чтобы и со вторым его другом случилось то же самое. Он старался быть максимально холодным и равнодушным, вёл себя подчёркнуто скромно и прилично, силился не дать никакого повода к сближению.

Женя же, убедившись, что перед ним действительно Саша, хотя и в других, более пышных формах, размышлял, как возобновить былые взаимоотношения. Разумеется, он предпочёл бы видеть прежнего друга, однако изменить его теперешнее девичье тело представлялось ему совсем уж невероятным. Он и так находился в ошеломлении, едва веря своим глазам и ушам. Он готов был бы даже увлечь в постель Сашу, отдавшись ему. Но и такой способ был теперь невозможен.

Оба молчали, разглядывая в окне луну. Саша спросил:

— Не устал в первый-то день?

— Да чего там! Всяко не на панели торчать. Странно вот, что здесь нормального чая не найти, один зелёный на всех этажах.

— Много ты понимаешь! Зелёный — это как раз нормальный чай и есть.

— Ты считаешь? Ну не знаю, я русский всё-таки, я чёрный чай привык пить.

На следующий день Саша принёс для Жени чёрный чай. Они часто теперь сталкивались в коридорах гостиницы, и Саша немного успокоился в отсутствие выползающих из ширинки щупалец, и стал вести себя не так скованно с Женей. С удивлением он обнаружил, что чем естественней и свободней он общается с другом, тем больше приятности вносит эта дружба в его сад.

Они чаёвничали и болтали запросто. Саша начал замечать в себе томление. Он уже не мог без Жени. Он думал о нём, заботился о нём, пожалуй, больше, чем о других горничных. Как-то, набравшись храбрости, Саша взял Женю за руку и тотчас же словно электрический разряд прошёл через их тела. Запахло озоном. Женя раскраснелся. Саша обречённо ждал выползания зловещего хуя, но всё оставалось в рамках приличий. Помедлив ещё пару минут, Саша не оборачиваясь умчался в свой кабинет; счастливая улыбка не сходила с его лица. С ним определённо что-то происходило, а в саду повеял ветерок.

В это самое время директор и объявил Саше о приезде пиндосского консула.

— Ну, Александра, пришёл наш час. Весь Пиндостан на нас смотрит. В нашей гостинице останавливается, честь-то какая. Не ударь в грязь лицом смотри, ты главная у меня будешь по нему.

И действительно, через три дня поздно вечером прибыл, важно переваливаясь, консул Пиндосии. Из-за объёмного чрева он не мог приложить руки ко швам, и расхаживал врастопырку, тучно загораживая весь коридор. За ним следовал мрачный губернатор города. Чиновники в обеих свитах разыгрывали сложные выражения на лицах.

Директор сам встретил и проводил новых гостей в ресторан. Саша учтиво перевёл пиндосам меню и заметил, что консул положил на него глаз, потому что и во время, и после обеда искал всяческие поводы приблизить к себе хозяйку гостиницы. Саша делал своё дело, устраивал непринуждённую атмосферу, шутил и раскрывал сердца, но всё же волновался, как бы заклятие Сукасимы не произошло публично.

— У нас в Пиндосии мы делаем всё на паях. Пай с черникой, к примеру, - каламбурил консул за десертом. За стёклами его очков прятались поросячьи глазки, которые осознавали свою недалёкость, а оттого злобились. - Нет, серьёзно. Зачем вам социализм? Надо быстро продать все предприятия в умелые руки. Мы поможем; мы дадим вам свои деньги. Вы будете покупать у нас мясо, молоко, компьютеры и кондомы. Высвободившиеся колхозники и рабочие отправятся работать на наши заводы. Или не отправятся... Я не хочу больше видеть в этом городе вывески «Аппарат», «Полимермаш», «Комсомолец», «Ревтруд», «ТВРЗ», «Гипроорхим».

Пока Саша переводил губернатору, тот, сжав кулаки, хмуро смотрел на рюмку с водкой, резко опрокинул её в рот, и сказал в ответ:

— Переведи этому козлу, что мы с уважением воспринимаем его ценные советы и примем программу по демократизации народной промышленности в ближайшем будущем.

— Надо жить настоящим, мой друг, - пиндосский консул хлопнул губернатора по плечу. - Завтра я жду тебя к полудню на подписание.

Свиты перешли в соседнюю комнату, губернатор, в вестибюле произнеся ни к кому не обращаясь «Пидорас горбатый!», уехал, а консул, взяв Сашу за талию, повлёк его по лестнице, грузно овладевая каждой ступенькой, поддерживаемый двумя массивными охранниками: один - белый, другой - негр.

Охрана расположилась в коридоре на диване, а консул нетерпеливо втолкнул Сашу в свой номер, ввалился следом, расстёгивая брюки сосискообразными пальцами.

Саша, трепеща от неминуемого ужасного зрелища, замер у стены. Он уставился глазами в угол. Раздалось удивлённое ругательство консула, вскоре сменившееся мычанием. Забулькало. «Глотает», догадался Саша. К его удивлению, консул почти сразу же вновь начал мычать; Саша не удержался и взглянул.

На полу толстяк со спущенными штанами воевал с щупальцем, выросшим у него из хуя, хватаясь руками и ногами за змею, которая, хищно изогнувшись, прижала его голову затылком к ковру и немилосердно жалила его в уже один раз обвафленные губы.

После непродолжительной борьбы консул выпил вновь, вертя головой из стороны в сторону, причмокивая и булькая.

— Пей, соси, сова, - заворожённо пробормотал Саша. Минет повторялся раз за разом; консул не сдавался, воюя со своим собственным хуем.

Саша заметил вдруг со страхом, что пиндос худеет. Каждый впрыск заметно уменьшал его дородное тело, словно из воздушного шарика выпускали воздух. У Саши зашевелились волосы, он оцепенев следил за усталыми отбивающимися движениями постройневшего мужчины, лежавшего на лопатках.

Наконец пиндосский консул сдался, бессильно вытянувшись и покорно облизнув последние капли. Его хуй подрагивал в вышине, едва не задевая люстру, потом вдруг резко полетел вниз, нырнул между ног, и пропал, будто его засосало внутрь. Вместо хуя у консула Пиндосии теперь розовела пизда. Саша ахнул. Голова у него кружилась, в ушах шумело, перед глазами заплясали искры.

Саша взял себя в руки. Он набросил одеяло на спящую, укрыв её до подбородка, а сам вышел в коридор, подмигнув охране, радуясь, что у пиндосов в языке мужской род не отличается от женского:

— Ваше начальство спит.

Негр понимающе потанцевал руками.

Саша прошёл по этажам, заполненным охранниками и официальными лицами. Его уважительно приветствовали. Саша совершенно не представлял себе, что ему делать дальше. При этом он осознавал угрозу, которая над ним нависла. На четвёртом этаже горничная сметала пыль с диванов, она обернулась: это был бледно-прекрасный Женя. Саша взял его за руку и повлёк в свободный номер. Он запер дверь изнутри. Кружение остановилось. Сад ронял свои последние лепестки. Саша обнял Женю и отчаянно-храбро поцеловал его в упругие губы.

Женя едва не задохнулся, схватил Сашу за плечи, стянув бретельки. Оба долго играли языками, потом Женя, расстегнув Сашино платье и поцеловав Сашу в обнажённый живот, взял хозяйку гостиницы на руки и перенёс в постель.

Саша расстегнул и снял бюстгальтер, он полулежал. Женя сноровисто раздевался стоя, рывками стаскивая с себя колготки, бешено прыгая то на одной, то на другой ноге, не отрывая взгляда от Сашиных покачивающихся грудей с возбуждёнными розовыми сосками.

Женя опрокинул Сашу на спину, с наслаждением властно прижался. На обоих были только трусы, всякое прикосновение к которым вызывало волны возбуждающей дрожи внутри и влажные пятна снаружи. Саша, захлёбываясь от чувств, стонал. Его дыхание то и дело сбивалось, когда Женя порывисто стискивал его в объятиях. Слюна перетекала у обоих изо рта в рот, неосторожно искусанные в страсти губы набухли; оба разгорячились и вспотели.

— Мне кажется, я у тебя первая, - промурлыкал Саша, выныривая на верх блаженства.

— Всё верно, несмотря на мой богатый опыт, - отрывисто прошептал Женя и стал целовать Сашу в ухо. - Видимо, я у тебя тоже первый?

Саша стиснул Женю ногами, потом, чуть помедлив, отпустил его, развернулся на бок и снял с него трусы. Женин хуй затрепетал, оказавшись в восхищённых ладонях Саши.

Саша, взяв Женю за мошонку, окунул его хуй в свой рот. Женя, умевший мучить мужчин не хуже Саши, оказался теперь беззащитен перед девичьим языком. Началась длительная пытка, конец которой положило желание Жени узнать тайны противоположного пола целиком. Он извернулся и вновь набросился на Сашу, измял его и отобрал его трусы, жадно всматриваясь в его пизду.

Саша с разведёнными ногами насмешливо присвистнул. Женя покраснел и поцеловал Сашу в губы. Саша свёл ноги, и Женя оглох, пока не освободил уши и не опрокинул Сашу, переставшего вдруг сопротивляться и только жалобно глядевшего влажными изумрудными глазами.

Женя прицелил свой хуй к Сашиной пизде и качнул поясницей.

— Ой, Женечка! - громко вскрикнул Саша, удивляясь, что хуй уже очутился в его пизде.

Тонкая алая струйка раскрасила простыню. Женя уже не мог остановиться, вставляя и вытаскивая свой хуй. Он нависал над Сашей, часто дышал, напряжённо всматривался в покорно распростёртое под ним тело.

Саша чувствовал боль, но и очень возбуждался от ритмичных прикосновений к своему животу. Женя хлопал его в промежность своей стянувшейся мошонкой, чувствуя, что не в силах управлять нарастающим наслаждением. Саша, улавливая это напряжение, и сам отдался во власть накатывающим волнам удовольствия.

Оба кончили одновременно. Сад вспыхнул и погас. В дверь громко стучали.

«Зачем они стучат в дверь? Ведь за нею уже ничего нет», умиротворённо думал Саша, лежавший навзничь рядом с Женей.

Раздался резкий удар, замок звякнул, дверь распахнулась. На пороге стояла толпа солдат с автоматами.

— Тут её тоже нет, товарищ полковник! Пидорасы какие-то!

— Мы не пидорасы, мы друзья, - с достоинством сказал Саша.

— Вот что, друзья. Чтобы через пять минут вашего духу здесь не было!

Дверь захлопнулась. Всё же вспышки яркого света из коридора оказалось для Саши достаточно, чтобы увидеть с радостью, что его хуй снова на месте.

— Сашка, это что такое? - Женя смотрел то на свой хуй, то на Сашин, и его волосы так и рассыпались по влажным белым плечам.

— Не время сейчас, Женя, семинары устраивать. Наука разберётся! - счастливым голосом воскликнул Саша. Он вскочил и полез в шкаф, выбросив оттуда два спортивных костюма.

Друзья быстро оделись и вышли в коридор. Повсюду стояли и ходили чиновники, обритые охранники, солдаты. На Сашу и Женю никто не обращал внимания, хотя на груди у обоих было написано красными буквами «СССР».

Они пробирались к выходу, слушая обрывки разговоров.

— Внедрилась в штат гостиницы... Устроила покушение.

— Япона-мать! Их разведка, не иначе. Мстили пиндосам за Хиросиму и Нагасаки.

— Мастерица сексуальных услуг, высосала из посла килограммов двадцать!

— Да не двадцать! Выпила у него всю кровь.

— Какая потеря для демократии. Ладно, хоть живой. Прибабахнутый только, всех шугается.

— Да, что русскому хорошо, то немцу смерть.

Беспрепятственно покинув гостиницу, Женя и Саша свернули на набережную и пошли куда глаза глядят.

Женя вскорости женился, Саша открыл гостиницу для кошек. Николай Васильевич, по слухам, ушёл в Трегуляевский монастырь.