НАСТАХА (новая версия)

Предпредисловие. Учитывая замечания читателей и собственные новые мысли, я решил внести изменения в данный рассказ, а конкретно – в его концовку и заодно создать почву для возможного продолжения. Действительно, было бы неправильно представлять европейских дворян лучше отечественных в плане отношения к простолюдинам в целом и к девушкам в частности и сам я ни в коем случае так не считаю, однако, из старой версии данного рассказа, можно сделать и такой вывод, ну и со вмешательством французского маркиза, слишком уж закрученный сюжет получился, а это тоже ни к чему. Поэтому, для тех, кто читал старую версию данного рассказа, я скажу, что из версии новой, я убрал иноземное вмешательство, а конкретно, изменения начнутся с момента, где Настя лежит выпоротая и оттраханная в рот в сарае. Также, я подредактировал предисловие к данному рассказу.

Предисловие. Идея написать данный рассказ пришла ко мне под впечатлением от романа Алексея Чапыгина “Разин Степан” 1927 г. В Части 2 “На Волгу” в параграфах (наверно это именно параграфы, слишком уж коротенькие они для глав) 10 и 11 (страницы назвать не могу, поскольку читал этот роман только онлайн в электронной версии) фигурирует крепостная девушка по имени Настя, или, как её ещё там называют – дворовая девка Настаха. Автором подробно описана сцена порки этой девушки её хозяевами – воеводой и его супругой. Пороли они её розгами на лавке по голой попе. Несмотря на то, что роман является классикой советской литературы, в описании сцены порки девушки явно прослеживается эротический подтекст. Так, воевода, несмотря на возражения супруги всё-таки настаивает на своём присутствии при наказании девушки.

— Ты иди-ко, хозяин, негоже воеводе самому зреть девкин зад.

— Умыслила тож! Да мало ли холопок бьем по всем статьям в приказной?

— То гляди - мне все едино!

Не иначе как изнывая от нетерпения увидеть порку девушки, он раньше супруги начал приготовления к ней.

“Воевода из-под лавки выдвинул низкую широкую скамью:

— И не видал хозяин, а знает, на чем девок секу...

— Козел бы тебе, Максимовна, поставить в горенке. Плеть тоже не худо иметь.

— Ужо, Петрович, заведу”.

Перед началом порки, он, не иначе как возбудившись в предвкушении от предстоящего созерцания полосуемого розгой голого девичьего зада и опять же, игнорируя возражения супруги, зажигает все свечи в комнате, явно для того, чтобы лучше лицезреть сиё действо.

Воевода высек огня на трут, раздул тонкую лучинку, зажег одну свечу, другую, третью.

— Буде, хозяин! Не трать свет.

— Свет земской: мало свечей - старосту по роже: соберет...

И, наконец, не выдержав возбуждения, он уговаривает супругу позволить завершить порку ему:

— Мало ерепенится... Должно, не садко у тя идет, Дарья?

— Уж куды садче - глянь коли.

— Дай сам я - знакомо дело!

Причём сечёт он девушку гораздо больнее, чем его супруга.

“Воевода взял у девки новый пук розог, мотнул в руке, крякнул и, ударив, дернул на себя.

— А-ай! О-о-о! - завыла битая.

— Ну, Петрович, ты садче бьешь!

— Нет, еще не... вот! а вот!” – здесь видно, как в процессе порки воевода возбуждается и входит во вкус.

“Воевода хлестал и дергал при каждом ударе.

— Идет садко, зад у стервы тугой”.

И “К двадцати ударам девка не кричала. Воевода приказал вынести её во двор и полить водой”.

Он запорол девушку до потери сознания (вряд ли с двадцати ударов, при том, что розгу у супруги он перехватил на четырнадцатом, скорее всего, при обозначенном изначально наказании в 20 розог, он начал порку заново). Две другие дворовые девушки, которых воеводша отправила за Настей, во время порки стоят рядом с лавкой и считают удары. Автором отмечается красота девушки: “Настя – приземистая, полногрудая девушка”. Отмечается также попытка ухаживания за девушкой со стороны кабацкого ярыги (помощника хозяина кабака), вплоть до обещаний спасти её от последующих порок, если она ответит ему взаимностью.

“Парня знала Настя: он ей не раз подмигивал, пробовал взять за руку мимоходом и шептал:

— Эх, милка, полюби!

Ярыга не таился Насти, считал ее своей, при ней говорил в избе, на кого указано довести воеводе”.

"Жил да был малоумной парень... родители у него были старые. А был тот парень, как я, холостой, и жениться ему пора было. - Ярыга посмотрел на Настю, она потупилась.

В избу вбежали две девушки:

— Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти...

— Вот наше житье, - сказал кто-то, - уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.

— Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, - крикнул ярыга.

Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы”.

К сожалению, больше на протяжении романа эта девушка не встречается, а мне так хотелось узнать её дальнейшую судьбу и побольше о ней самой, узнать, пороли ли её ещё, удалось ли ей вырваться из крепостного рабства и покинуть проклятую холопью избу, увенчались ли успехом ухаживания за ней кабацкого ярыги и т.д. Да и сама девушка Настя, признаюсь честно, запала мне в сердце. И вот, под влиянием этих обстоятельств, я и решил написать данный рассказ, в котором попробовал раскрыть личность девушки Насти и её дальнейшую судьбу. Я не знаю, полностью ли вымышленный она Алексеем Чапыгиным персонаж или же есть у неё реальный прототип, но этот свой рассказ, я посвящаю ей – прекрасной девушке Насте, несмотря на своё крепостное состояние не утратившей своей девичьей красоты, обаяния и сексуальности. Итак...

Настя постепенно осваивалась на новом месте и с новым для неё статусом холопки или, как их ещё называли – дворовой девки. По большому счёту, для неё мало что изменилось, ведь она итак от рождения была крепостной, только раньше она жила в своей деревне, с родителями и просто работала по хозяйству, чтобы вовремя выплатить оброк, иногда воевода, бывший для них всех и барином, забирал её отца и других мужчин в деревне для каких-то срочных работ, а в остальном, они жили своей жизнью, то теперь, она становилась уже личной рабыней воеводы, живя в его имении, в большой и шумной, вечно набитой людьми холопьей избе среди прочей дворовой челяди.

Настя горько скучала по родителям, по своим подружкам. Несмотря на своё крепостное состояние, там она всё же чувствовала себя девушкой – за ней ухаживали, ей делали комплименты. Парни, смотревшие на неё с вожделением, брались выполнять за неё тяжёлую работу. Стоило ей только распустив волосы неспешно пройти по тропинке или траве, шаловливо улыбаясь, покачивая бёдрами и медленно сгибая в коленях босые ноги, как любой парень был у её ног. Особенно её забавляло, когда искупавшись (а перед купанием немного походив голышом взад-вперёд по берегу, делая разминочные движения, что, разумеется, делалось намеренно), она обнаруживала ближайшие к озеру кусты забрызганными мужским семенем.

Здесь же, всё было иначе. Здесь на неё тоже смотрели как на объект вожделения, но только с чисто животной, потребительской точки зрения. Заглянуть под подол, подсмотреть во время переодевания, задержать взгляд на босых ногах стремились все обитавшие в холопьей избе мужчины, но ни комплиментов, ни ухаживаний не было ни от кого из них. Настя, Настенька, Настюша – так её называли в родной деревне, здесь же она стала дворовой девкой Настахой. И уж тем более, никто не собирался делать ей скидки как девушке при выполнении тяжёлых работ. Не было также речи и о том, чтобы как-то поухаживать за ней, угостить её чем-нибудь сладким или даже обычной едой поделиться, помочь донести коромысло с наполненными водой вёдрами. Но ещё хуже ситуация обстояла в отношениях с женской частью обитателей холопьей избы. Злоба, зависть, злословие, клеветничество, доносительство были их визитными карточками. Женщины в возрасте были злобными стервами, давно утратившими красоту и обиженными на весь окружающий мир. Молоденькие же девушки были, хотя и весьма симпатичными, но при этом унылыми, подавленными, озлобленными и смотрели на всех волчицами. Пытаться подружиться с ними было бесполезно и даже опасно.

А ещё, в отношении дворовых людей, включая, естественно, и девушек (и даже прежде всего, девушек), практиковались телесные наказания, за провинности их жестоко пороли, а конкретно девушек секли розгами на деревянной скамье, голыми и привязанными. И именно порки Настя боялась больше всего, как, собственно и остальные обитавшие в доме девушки, только если тех пороли регулярно, то ей такая воспитательная процедура предстояла впервые, а в том, что это обязательно случится, Настя нисколько не сомневалась, другие девушки уже нашептали ей, что воевода и воеводша не признают несечёных девушек, считая, что без регулярной порки те погрязнут во грехе. И больше всего, дворовые девушки боялись попасть под розгу воеводе, который, в отличие от воеводши, превращал порку девушек в своеобразный садистский ритуал. И хотя, считавшие в слух удары и подающие ему свежие розги девушки и замечали выпиравший у него в штанах бугорок, но надо отдать ему должное, воевода никогда девок не насильничал, а порке отводил сугубо воспитательную функцию и даже обязательное его требование к наказываемым девушкам раздеваться до гола было призвано усилить наказание последних при помощи стыда. Хотя, конечно же, природу обмануть было невозможно даже такому убеждённому пуританину, как воевода, о чём свидетельствовал и упомянутый выше выпирающий из штанов бугорок в процессе порки, и, если порола воеводша, буквальное пожирание глазами полосуемого розгой девичьего зада и тот факт, что когда порку осуществляла воеводша, он зажигал все свечи в избе, явно для того, чтобы лучше созерцать воспитательный процесс, при том, что после того, как воеводша заканчивала пороть несчастную, он, под разными предлогами добивался одобрения супруги на добавку и продолжал порку сам.

Несмотря на строгую, пуританскую позицию самого воеводы и его супруги, дворовые девушки, всё же, не были полностью защищены от сексуальных домогательств. Мужчины и парни, обитавшие в холопьей избе, помимо того, что не стесняясь рассматривали их, подглядывали во время переодевания, задерживали взгляды на босых ногах, также норовили при каждом удобном случае заглянуть под подол, шлёпнуть, ущипнуть (находя это забавным, особенно, если девушка была недавно выпорота, причиняя несчастной резкую боль и гогоча дебильным смехом) и просто прикоснуться, а ввиду своего низкого интеллектуального развития делали это всё нагло и грубо. Предпринимались ими и открытые попытки домогательств, нередко заканчивавшиеся изнасилованием девушек. Последние же, вместо хоть малейшей солидарности предпринимали постоянные попытки подставить, оклеветать, вложить господам подругу по несчастью, высшей же радостью для них было подвести другую девушку под порку.

У бедной Насти сложилось ощущение, что в холопью избу слили со всех окрестных деревень самых уродов, как мужского, так и женского пола и она никак не могла понять, как, а главное, за что она здесь оказалась. Она уже твёрдо решила для себя, что выберется отсюда во что бы то ни стало, только пока не знала, как именно. Бежать? Но куда? Домой в случае побега было не вернуться, там в первую очередь начали бы искать, а мир за пределами родной деревни, был для неё пугающим и неведомым.

Среди домогавшихся до девушек имбицилов особенно выделялся некий Ванька – кабацкий ярыга (помощник хозяина кабака), находящийся, благодаря своей должности, в более привилегированном положении в отношении других обитателей холопьей избы. Во-первых, он работал только в кабаке, а потому был избавлен от хозяйственных работ, питался от пуза, воевода его не трогал, чтобы не портить отношения со своим другом-кабачником, поскольку кабак находился в городе, то в отличии от остальных обитателей, он не прозябал в этой холопьей дыре, уходя в кабак рано утром и возвращаясь поздно вечером, а то и оставаясь там ночевать, ну и конечно же, он периодически приносил стащенные из кабака продукты, в частности, мужикам - водки, девкам - пряник и т.д., да и деньги у него тоже водились, поэтому, все старались дружить с ним.

Однако была у него ещё одна яркая особенность, у парня зашкаливало либидо, стояк был хроническим, не спадая даже во сне (поскольку и сны были соответствующего содержания), за что он и имел прозвище Ванька-встанька. И всё бы ничего, но ситуацию серьёзно омрачала одна деталь, его пенис нестерпимо вонял, вызывая порой даже у опытных кабацких шлюх рвоту, а о простых девушках и говорить нечего. Причину этого не понимал никто, даже уездный доктор развёл руками. Скорее всего, его наградила неведомой болезнью одна из работающих в кабаке жриц любви. Не помогало даже тщательное мытьё с мылом, через час-другой, пенис снова начинал нестерпимо вонять, а уже через полдня покрывался налётом смегмы и ещё какой-то вонючей слизи. Однако на этом болезнь и останавливалась, не переходя в дальнейшее осложнение, что также немало удивляло упомянутого выше доктора. И как назло, из всех видов секса его тянуло именно на оральный (лишь изредка практикуя анал, классику же он не признавал вовсе) причём в самой жёсткой его разновидности – иррумации (не нежный минет, а грубое трахание рта, глубокая глотка). Увидев любую девушку, он сразу становился одержимым мыслью, как бы погрубее оттрахать её в рот и как бы поглубже засунуть ей в глотку своё хозяйство. И если привычных ко всему кабацких шлюх за отдельную (причём немалую) плату ещё удавалось склонить на подобный кошмар, то с дворовыми девками была целая проблема, чтобы воплотить задуманное с ними, он прибегал не только к щедрым подаркам, но и к откровенному шантажу, в случае отказа, ябедничая воеводе или воеводше и обрекая этим несчастную на жестокую порку.

Естественно, новенькая Настя не могла не попасть в поле зрения больного (как физически, так и на голову) развратника, тем более, что она явно выделялась на фоне других дворовых девок красотой и обаянием. Девушка решила несмотря ни на что оставаться девушкой (хотя и не обязательно невинной, тут уж как придётся), во что бы то ни стало сохранить свою красоту и сексуальность. Как только не подкатывал к ней ярыга, даже вольную обещал выхлопотать у воеводы, но всё тщетно, всякий раз, Настя жёстко его отшивала. И вот, ярыге удалось насобирать на девушку компромат и подвести несчастную под порку...

Раздался страшный, полный боли крик, от которого заложило уши.

О-о-о-о-о, садко как пошла с протяжечкой-то! – довольно заключил воевода. И снова высоко взмахнул рукой, со свистом опуская розгу на голую попу девушки, с последующим медленным протягом на себя. И ещё, и ещё...

Обезумевшая от дикой боли девушка ревела белугой, срывая голосовые связки и переходя местами на захлёбывающийся хрип, извивалась всем своим привязанным к лавке обнажённым телом, пытаясь, за невозможностью соскочить, хоть как-нибудь отвернуть голый и уже изрядно поротый зад от этой страшной, ранящей беззащитное тело розги, судорожно теребя связанными жёсткой верёвкой между собой и крепко притянутыми к лавке босыми ногами, но верёвки надёжно удерживали несчастную на скамье. Поскольку широкая деревянная скамья была грубой и неотёсанной, во время вызванных болью неконтролируемых резких и дёрганных движений в голое тело, прежде всего, в груди, живот и бёдра вонзались занозы, усиливая и без того невыносимые страдания девушки.

Когда воевода опускал розгу, на голой попе загоралась яркая красная полоса, а когда тянул на себя, то кривой, сучковатый, с почками и при этом гибкий, благодаря вымоченности в солёной воде прут, сдирал частички кожи, на которой тут же появлялись капельки крови, а проникающая в образовавшиеся ранки соль причиняла наказываемой девушке дикую, нестерпимую боль. Впрочем, с другой стороны, соль же обеспечивала и дезинфекцию, препятствуя проникновения в рану инфекции. И если воеводша порола пучком, состоящим хотя и из нескольких, зато ровных и гладких прутьев, равномерно, стараясь охватить всю поверхность попы, причиняя тоже чувствительную боль и равномерно румяня голый зад, но всё же не нанося повреждений коже, то воевода, напротив, наметив несколько участков, старался попадать именно по ним, планомерно и целенаправленно раня, рассекая и сдирая кожу, что приводило к образованию на девичьей попе кровавых рубцов с воспалёнными краями, впоследствии долго не заживающих и причиняющих мучительную боль не только при попытке сесть, но и при каждом резком движении.

Стоявшие рядом со скамьёй застывшие от ужаса две девушки, переминаясь время от времени на босых ногах, с внутренним покорством и обречённостью во взгляде наблюдали как не по-человечески жестоко и невыносимо больно наказывают их провинившуюся подругу, послушно считая удары хором в слух и подавая распалившемуся воеводе после каждых десяти ударов свежую розгу и вспоминая, как каждая из них, в отличие от новенькой Насти, не раз уже проходила эту воспитательную процедуру и не сомневаясь, что не раз ещё пройдут её снова и снова и они, и Настаха.

Ладно, будет уже с неё, запорешь ведь девку. – недовольно пробурчала воеводша.

Ничего, лишняя розга девке босоногой только на пользу. – с удовлетворением резюмировал воевода, продолжая порку.

К концу порки, девушка дёргалась уже скорее импульсивно, нечеловеческий крик, от которого закладывало уши, превратился в сдавленный хрип с сипением. В конец обезумев от непрекращающейся дикой боли, она уже переставала воспринимать происходящее с ней...

Голая, выпоротая девушка лежала на животе на охапке сена в сарае. Некогда белоснежные ягодицы и верхняя часть бёдер превратились в одну большую рану – распухшую, тёмно-багровую, иссечённую, покрытую глубокими кровоточащими рубцами с воспалившимися краями. Голая попа девушки, на которую так заглядывались тайком парни (как, впрочем, и на всё её голое тело) когда она купалась, глотая слюни и орашая прилегающие к озеру кусты мужским семенем (которые потом девушка разглядывала с шаловливой улыбкой) представляла теперь собой безобразное, воспалённое, кровоточащее месиво. Остальное же тело девушки, некогда налитое –“кровь с молоком”, приобрело мертвенно-бледный оттенок, ведь все силы нежного девичьего организма уходили на борьбу с болью в попе. А ещё, было полное внутреннее опустошение, полное безразличие ко всему окружающему и даже к самой себе. Девушка была сломлена...

Настаха проснулась от резкого и ужасно вонючего запаха. С трудом приподняв голову и разлепив веки, она увидела уставившийся прямо на её распухшее от бесконечных рыданий лицо мужской член. Резко отпрянув, она легко узнала его обладателя, это был Ванька-встанька. Присев на корточки возле её лица, он буквально пожирал глазами её голое тело и особенно, израненную выпоротую попу, неспеша и с наслаждением онанируя. Увидев, что девушка очнулась Ванька радостно подскочил, придвинувшись к её лицу.

Ротик, ну открой же свой ротик – заверещал ярыга. Девушка презрительно поморщилась.

Ну что, получила, тварь?! То ли ещё будет, это ведь я только про одну твою провинность хозяевам рассказал, а их у тебя ещё ой сколько, а уж как я их преподнесу, как распишу... Эх, быть тебе вечно поротой, Настаха, задница не будет успевать заживать! Но даже не это самое страшное, будут скоро проезжать через нас торговцы турецкие и шепну я воеводе на ушко, что неплохо было бы тебя, негодницу такую, в рабство туркам продать и всё, сгинешь ты на чужбине, подстилкой басурманскою – заливисто тараторил мерзавец, упиваясь производимым на несчастную впечатлением.

Конечно, ярыга бессовестно врал, никаких турецких торговцев ни в городе, ни, тем более, в их деревне никогда не было и не предвидилось, так же как и косяков особых за Настей тоже не водилось, но девушка, уже была сломлена и поркой, и царящей вокруг атмосферой, и горьким ощущением безысходности своего положения, а последний аргумент про турецкое рабство окончательно добил её и теперь, девушка была не просто сломлена, девушка сдалась.

Что ты хочешь – едва разлепив губы пролепетала несчастная, хотя прекрасно знала ответ на свой вопрос.

Ротик, - опять, как полоумный, затараторил извращенец, - ротик свой открой немедленно, тварь, ну же!!!

Сломленная девушка покорно открыла рот, в который тут же ворвался пенис извращенца. Жуткая вонь пронзила сознание, но девушке было уже всё равно, лижбы скорее закончился этот кошмар. Девушка, по требованию извращенца, покорно слизала с его пениса смегму и слизь и проглотила всё это, после чего тот, схватив девушку за волосы начал трахал её в рот, резкими движениями нанизывая на свой стоявший колом вонючий пенис девичью голову, которая покорно принимала свою участь, даже не пытаясь сопротивляться. Чувствуя приближающуюся разрядку, ярыга вытащил пенис изо рта девушки и обильно обкончал ей лицо.

А это тебе за твою гордость, будешь знать, как нос от меня воротить – и с этими словами, ярыка направил только что кончивший пенис на лицо и голову девушки и обильно помочился.

Остальные обитатели холопьей избы мужского пола, прознав про униженное и беспомощное состояние Насти, по очереди переходили к ней в сарай и жёстко оттрахали её в рот, попутно грубо облапав, а некоторые, также, как и ярыга, помочившись. Настя, как человек, была уничтожена...

После этого, Настю пороли часто, воевода придирался к каждой мелочи, чтобы иметь повод высечь её розгами, попа едва успевала заживать между порками. Определённо, ему понравился её округлый тугой зад, особенно эффектно смотрящийся благодаря широким бёдрам, да и всё её юное сладкое тело. Ярыга больше не пытался завязать с ней какие бы то ни было отношения, а тупо пользовал её, под угрозой разглашения воеводе и воеводше её провинностей, насилуя в рот, заставляя слизывать и проглатывать смегму и различные дурнопахнущие выделения со своего члена. Настя теперь была для него спермо (а когда и моче-) приёмником. Хотя и подарки он ей тоже делал, принося различные сладости или новый сарафан, хитрый ярыга понимал, что привязывать к себе девушку, даже в бесправном состоянии, надо не только страхом. Остальные обитавшие в холопьей избе мужчины, также её домогались и не всегда безуспешно. Внешне, Настя как будто бы смирилась со своей участью, но в глубине души, всё же лелеяла надежду вырваться из этого кошмара.