Мы с Леной живём в доме на окраине деревни. Семь лет вместе, и всё у нас ровно: она хлопочет по хозяйству, смеётся, болтает о пустяках. Я привык к её теплу, к её лёгкости, но иногда кажется, что дни слились в один, как колея на дороге.

София, её сестра, начала заезжать к нам пару лет назад. Обычно с сыном, мелким сорванцом, который гонял наших кур. Она не такая, как Лена. Смуглая, с тёмными глазами, что будто видят тебя насквозь. Её взгляд цеплял, но я гнал эти мысли. Я ловил себя на том, что думаю о ней в самые неподходящие моменты — когда рубил дрова, когда сидел с Леной за ужином, когда ложился спать, чувствуя, как её сестра, спящая в соседней комнате, будто притягивает меня через стены. Это было как наваждение. Её смуглая кожа, округлые бёдра, тёмные волосы, падающие на плечи, — всё это стояло перед глазами, и я, черт возьми, не знал, как с этим справиться.

Лена ничего не замечала. Она была весёлой, хлопотала по дому, болтала о каких-то пустяках, а я только кивал, пряча взгляд. Но когда Софа объявила, что приедет снова, на этот раз на целую неделю, у меня внутри всё перевернулось. Я не знал, чего хочу больше — чтобы она приехала или чтобы её визит отменился. Но баню я затопил заранее, ещё за день, будто какая-то часть меня уже всё решила.

Вечер её приезда был тёплым, июньским, с запахом цветущей сирени и далёкими раскатами грозы. Софа приехала одна, без сына — его оставила у бабушки. Она была всё та же: улыбчивая, с лёгким загаром, в лёгком сарафане, что обтягивал её фигуру чуть сильнее, чем следовало. Я старался не смотреть, но её движения, её смех, её привычка поправлять волосы, откидывая их назад, били по мне, как молот. Лена, как обычно, затеяла застолье, и мы сидели втроём за столом, пили домашнее вино, ели шашлыки, а я чувствовал, как моё сердце стучит, когда Софа случайно касалась моей руки, передавая тарелку.

Баню я натопил жарко, зная, что при такой температуре дверь придётся оставить приоткрытой. Все помылись по очереди — сначала Лена, потом я, а Софа осталась последней. Я вышел на улицу под предлогом принести дрова, хотя дров было полно. Ночь была тёмной, безлунной, только окно бани светилось, как маяк, маня меня ближе. Я подкрался, сердце колотилось так, что я боялся, оно выдаст меня. Дождя не было, но воздух был влажным, и я чувствовал, как рубашка липнет к спине.

Я заглянул в окно, и, господи, она была там. Софа стояла, вся обнажённая, её кожа блестела от воды, что она лила на себя из ковша. Свет лампы играл на её теле, подчёркивая каждый изгиб — высокую грудь с тёмными сосками, тонкую талию, округлые бёдра, и тот чёрный треугольник внизу живота, что сводил меня с ума. Она двигалась медленно, будто наслаждаясь теплом.

Но потом случилось то, что заставило меня замереть. Софа вдруг повернулась к окну, её взгляд скользнул по стеклу, и, клянусь, мне показалось, что она посмотрела прямо на меня. Её губы дрогнули в лёгкой улыбке, едва заметной, но от этой улыбки у меня кровь застыла в жилах. Она знала. Знала, что я здесь, что я смотрю. И вместо того чтобы прикрыться или отвернуться, она продолжала мыться, её движения стали ещё медленнее, ещё чувственнее. Она провела руками по груди, по бёдрам, будто нарочно дразня меня, будто приглашая.

Я не мог отвести взгляд. Моя рука сама собой скользнула к поясу, пальцы дрожали, когда я расстёгивал ремень. Я знал, что это неправильно, что это грех, но её тело, её улыбка, её наглость — всё это лишало меня воли. Я смотрел, как она наклоняется, как вода стекает по её спине, по её ягодицам, и чувствовал, как моё дыхание становится тяжёлым, как жар разливается по телу. Я был на грани, готовый потерять контроль, когда вдруг она сделала шаг к двери.

Дверь приоткрылась, и я замер, чувствуя, как мир рушится. Софа стояла в проёме, всё ещё обнажённая, её кожа парила в прохладном воздухе, а глаза блестели в свете лампы. Она не кричала, не возмущалась. Она просто смотрела на меня, и её голос, тихий, чуть хрипловатый, прозвучал как гром:

— Если хочешь смотреть, заходи. Или ты только на это способен?

Я не знал, что ответить. Мои ноги будто приросли к земле, но её взгляд, её нагота, её слова тянули меня вперёд. Она отступила назад, в баню, оставив дверь открытой, и я, будь я проклят, почувствовал, как делаю шаг, потом ещё один, переступая порог. Жар бани обжёг кожу, но её присутствие обжигало сильнее. Она стояла, скрестив руки под грудью, и её улыбка стала шире, почти хищной.

— Ну что, — сказала она, подходя ближе, так близко, что я чувствовал её тепло. — Смотри вблизи. Или сделай что-нибудь.

Её пальцы коснулись моей груди, лёгкие, но уверенные, и я понял, что уже не смогу остановиться.

Она шагнула ближе, её грудь почти коснулась моей, и я почувствовал, как её дыхание, горячее, скользит по моей шее. Её пальцы, уверенные, потянули за край моей рубашки, расстёгивая пуговицы одну за другой, медленно, будто смакуя каждый звук. Я хотел что-то сказать, остановить её, но горло сжалось, а слова растворились в этом влажном, душном воздухе. Мои руки, словно сами по себе, легли на её талию, и её кожа, гладкая, скользкая от воды, обожгла меня. Я сжал её сильнее, чем хотел, и она тихо выдохнула, её губы дрогнули в той же хищной улыбке.

— Вот так, — прошептала она, придвигаясь ещё ближе, так, что её бёдра коснулись моих. — Не притворяйся, что не хочешь.

Я хотел. Господи, как я хотел. Её тело, её наглость, её запах — всё это было как яд, который я пил, зная, что он меня убьёт. Мои руки скользнули ниже, к её ягодицам, округлым, тёплым, и я почувствовал, как она чуть выгибается под моими пальцами, как её дыхание становится глубже. Она наклонила голову, её губы коснулись моего подбородка, потом шеи, и я, не выдержав, притянул её к себе, целуя её так, будто это могло заглушить все мои сомнения. Её губы были мягкими, податливыми, но в её поцелуе была сила, как будто она брала надо мной верх, и я, черт возьми, не сопротивлялся.

Баня, казалось, сжималась вокруг нас, жар бил в виски, а звук её дыхания, тихих стонов, когда мои руки исследовали её тело, заглушал всё — совесть, страх, чувство вины. Я оторвался от её губ, мои глаза скользнули по её телу — по груди, тяжёлой, с тёмными сосками, по животу, по тому чёрному треугольнику, что манил меня из окна. Она заметила мой взгляд и, не отводя глаз, взяла мою руку, направляя ниже, туда, где кожа была горячей, влажной не только от воды. Я почувствовал, как она вздрогнула под моими пальцами, как бёдра чуть раздвинулись, и это было слишком — слишком много, слишком реально.

— Софа… — хрипло выдавил я, не зная, что хочу сказать. Остановить её? Попросить продолжать? Но она только покачала головой, её пальцы впились в мои плечи, и она толкнула меня назад, к деревянной лавке у стены. Я сел, почти упал, а она, не давая мне опомниться, забралась ко мне на колени, её бёдра обхватили мои, её грудь прижалась к моей груди. Я чувствовал её тепло, вес, запах, и мои руки, будто сами по себе, сжали её ягодицы, притягивая её ближе.

— Не думай, — прошептала она, её губы коснулись моего уха, а руки скользнули к моему поясу, расстёгивая ремень с той же медленной, дразнящей уверенностью. — Просто бери, что хочешь.

Я не знал, чего хочу. Её? Забытья? Искупления? Мой разум метался, как загнанный зверь, но тело уже предало меня, подчиняясь её взгляду, её теплу, её наглой, манящей уверенности. Софа сидела на моих коленях, смуглая кожа блестела от пота и воды, тело, тяжёлое, живое, прижималось ко мне, и я чувствовал каждый её изгиб — упругую округлость её бёдер, мягкую тяжесть её груди, что колыхалась под тонкой влажной пеленой воздуха. Её волосы, чёрные, влажные, падали на плечи, цепляясь за кожу, и я видел, как капли воды скатываются по шее, по ложбинке между грудей, исчезая где-то внизу, где талия переходила в плавную линию живота, а ниже — тёмный треугольник, что манил меня, как запретный плод.

Её пальцы, тонкие, но сильные, коснулись меня, и я вздрогнул, чувствуя, как её ногти слегка царапают кожу, как она, чуть приподнявшись, направляет меня в себя. Она смотрела мне в глаза, её зрачки, расширенные, блестящие, не отпускали, и в них было всё — страсть, вызов, тень насмешки. Она опустилась на меня, медленно, мучительно медленно, и я почувствовал, как её тепло, влажное, обволакивающее, принимает меня. Влагалище, горячее, тесное, сжимало меня, будто живое, и я, стиснув зубы, выдохнул, пытаясь удержать контроль. Её стенки, мягкие, но упругие, скользили по мне, обхватывая, дразня, и каждый её медленный толчок вниз был как удар тока, как обещание, что я уже не выберусь из этой ловушки.

Я вцепился в её бёдра, мои пальцы впились в её кожу, оставляя красноватые следы на смуглых ягодицах, округлых, тёплых, что подрагивали под моими ладонями. Она двигалась, сначала медленно, её бёдра поднимались и опускались, и я видел, как мой член исчезает в ней, как её плоть обхватывает его, как её соки блестят в тусклом свете лампы. Грудь, полная, с тёмными сосками, колыхалась перед моими глазами, и я не выдержал, мои руки скользнули выше, сжимая её, чувствуя, как соски твердеют под моими пальцами. Она застонала, тихо, но этот звук, хриплый, глубокий, прошёл через меня, как нож, заставляя меня толкаться навстречу, глубже, резче, теряя себя в этом ритме.

Жар бани был невыносимым, он смешивался с жаром её тела, с дыханием, что обжигало моё лицо. Её волосы, влажные, цеплялись за мои щёки, падали мне на губы, и я вдыхал их запах — мыло, пот, она сама. Она ускорила движения, её бёдра двигались быстрее, влагалище сжимало меня сильнее, и я чувствовал, как её мышцы пульсируют, как они отвечают на каждый мой толчок. Я видел её лицо, полуоткрытые губы, влажные, дрожащие, глаза, в которых страсть мешалась с чем-то тёмным, почти жестоким. Она наклонилась, грудь прижалась к моей, и она поцеловала меня, жадно, её язык скользнул по моему, дразня, требуя, и я ответил, кусая её губы, впиваясь в неё, будто мог забрать её всю.

Я чувствовал, как её тело напрягается, как движения становятся резче, отчаяннее. Влагалище сжималось вокруг меня, горячее, пульсирующее, и я знал, что она близко. Её стоны стали громче, они рвались из её горла, смешиваясь со скрипом лавки, с моими собственными хриплыми выдохами. Я сжал её грудь сильнее, мои пальцы теребили соски, и она выгнулась, её голова запрокинулась, волосы хлестнули по моему лицу. Её тело задрожало, бёдра сжали мои, и я почувствовал, как оргазм накрывает её — влагалище сжалось, пульсируя, обхватывая меня так сильно, что я едва не потерял сознание. Она закричала, тихо, но этот звук, полный освобождения, боли, наслаждения, был как выстрел. Её тело сотрясалось, ногти впились в мои плечи, и я видел, как её лицо искажается, как губы дрожат, как глаза, полузакрытые, блестят от слёз или пота.

Это было слишком. Её оргазм, тепло — всё это толкнуло меня за грань. Я вцепился в её бёдра, мои пальцы оставляли синяки, и я толкался в неё, яростно, отчаянно, чувствуя, как моё собственное наслаждение поднимается, как оно разрывает меня изнутри. Мой оргазм был как взрыв — горячий, слепящий, он выплеснулся в неё, заполняя изнутри, и я рычал, хрипло, не узнавая своего голоса. Я чувствовал, как моё семя пульсирует в ней, как влагалище, всё ещё сжимающееся, принимает меня, и это было одновременно освобождением и падением. Моя вина, моё желание, мой страх — всё смешалось в этом моменте, в ней, в её теле, что всё ещё дрожало на мне.

Мы замерли, наши тела слиплись, влажные от пота, от воды, от нас самих. Её лоб прижался к моему, дыхание, рваное, горячее, смешивалось с моим, и я чувствовал, как её сердце колотится, как грудь вздымается, касаясь моей. Волосы, мокрые, липли к моему лицу, и я вдыхал её, не в силах отстраниться. Баня молчала, только где-то капала вода, да лампа гудела, как далёкое насекомое. Я смотрел на неё, на её лицо, всё ещё раскрасневшееся, на губы, что теперь казались такими уязвимыми, и не знал, кто мы теперь друг для друга. Она медленно поднялась, её движения были плавными, но в них чувствовалась усталость, и я почувствовал, как её тепло покидает меня, как её тело, только что бывшее моим, становится снова чужим.

Она подобрала полотенце, обернулась им, и, не глядя на меня, сказала:

— Иди. Лена, наверное, уже ищет тебя.

Я сидел, не двигаясь, чувствуя, как жар бани сменяется холодом, как её запах всё ещё цепляется за мою кожу, как её вкус остаётся на моих губах. Она вышла, оставив дверь приоткрытой, и я остался один.