Вася пригибает Толину голову к потному матрасу, его ладонь шлёпает по жирной, трясущейся заднице, оставляя алый отпечаток. Звук хлопка сливается с хлюпающим ритмом их соития - влажным, непристойно громким, как будто два животных сцепились в грязи.

— Ааа... сука-а-а! — Вася взвизгивает, не в силах контролировать голос. Его член, пульсирующий и воспалённый от подростковой ярости, вгоняется глубже, растягивая Толино нутро, будто помечая территорию. — Ты... ты вся трясёшься, как последняя дворняга на случке! Нравится, да?

Толя не отвечает — он только хрипит, его щеки дрожат, слюна тянется с губ на простыню. Его огромное тело покрыто липкой плёнкой пота, складки на животе и бёдрах слипаются, а груди, похожие на женские, колышутся при каждом жёстком толчке. Он не человек сейчас — он просто самка, принимающая самца, и в этом есть что-то первобытное, грязное и невероятно возбуждающее.

Вася чувствует, как его яйца натягиваются, горячие и переполненные, и он впивается зубами в Толину лопатку, сдерживая рёв. Он близко — слишком близко, и его тело не слушает разума, только инстинкт. Он не может остановиться, даже если бы захотел.

— Я... я ща кончу... в тебя, жирную шлюху... — он хрипит, и его бёдра начинают дёргаться в хаотичном, неконтролируемом ритме. — Получай, сука, получай!

Васю буквально трясёт — его мускулистое тело напряжено до предела, как у бойцовского пса в момент кульминации. Глаза дико блестят, слюна капает с оскаленных зубов, а пальцы впиваются в мягкие бока старшего брата так, будто хотят прорвать этот жирный бок до самых внутренностей. Он уже не просто трахает — он заполняет, помечает, оплодотворяет, как зверь в брачный период.

— А-а-аргх! Сука-а-а! — его рёв больше похож на лай, чем на человеческий голос. Яйца судорожно сжимаются, и он вгоняет член до самого основания, чувствуя, как горячие струи вырываются из него, заполняя дыру старшего брата. — На, получай, шлюха, получи всё-ё-ё!

Толя закатывает глаза, его огромное тело дрожит, как желе, а жирные ляжки судорожно сжимаются вокруг Васиных бёдер. Он чувствует, как его нутро заливается горячим семенем, и это вызывает новый приступ животного удовольствия — его собственный член, маленький и жалкий, дергается, выстреливая прозрачные капли на простыню. Он даже не кончает по-мужски — просто сочится, как перевозбуждённая сука.

Вася падает на потную спину брата, его дыхание прерывистое, тело покрыто мурашками. Он ещё не отошёл — звериный инстинкт всё ещё шепчет ему, что нужно продолжать, что самка должна быть покрыта до конца. Но его силы на исходе... пока что.

Комната наполнена их смешанным запахом — пот, сперма, что-то дикое, сумашадшее.

Вася прижимается к спине старшего брата, его мускулистое тельце дрожит мелкой дрожью, как у измотанного зверька. Губы подрагивают, выдыхая прерывистые, хриплые звуки — не то скулёж, не то рычание. Глаза полуприкрыты, влажные от переизбытка чувств, но в них всё ещё мелькает диковатый блеск.

— М-м-м... а-а... — он стонет сквозь зубы, чувствуя, как его яйца, ещё секунду назад туго налитые спермой, теперь пульсируют пустотой. Больно. Слишком резко, слишком много, слишком зверино. Но это приятная боль — та, что напоминает: он сделал это. Покрыл. Наполнил.

Его член медленно выскальзывает из Толиной попы, обмякший, но всё ещё подрагивающий. Тёплая сперма тут же начинает вытекать обратно, смешиваясь с потом на толстых, дрожащих бёдрах старшего брата. Вася машинально тянется рукой, засовывает два пальца обратно внутрь — чтобы не вытекло, чтобы осталось там, где должно быть — и слабо рычит, чувствуя, как Толя вздрагивает под его прикосновением.

— Ты... моя... — он цепляется зубами за бок брата, оставляя красный след, метку, и тут же облизывает его, как бы извиняясь за резкость. Его тело сейчас — сплошное противоречие: агрессия и нежность, боль и удовлетворение, осознание мерзости и нужда сделать это снова.

Он валится на бок, прижимаясь к боку старшего брата, ищущий тепла, как щенок.

Толино огромное тело сотрясают мелкие судороги, потные складки живота колышутся, а толстые ляжки рефлекторно сжимаются, будто пытаясь удержать внутри себя каждый драгоценный миллилитр Васиной спермы. Его розовая, растянутая от жира задница пульсирует вокруг опустошённого отверстия, смачно хлюпая при каждом движении — тёплая сперма медленно вытекает по его дряблым ягодицам, оставляя липкие дорожки на простыне.

"Будь я женщиной. Беременный... Я бы был... беременным..."

Эта мысль, грязная и запретная, раскатывается в его голове, как гроза. Его живот, и без того огромный, кажется сейчас ещё полнее, ещё тяжелее — будто там уже что-то есть. Будто Васино семя не просто заполнило его кишки, а проникло глубже, нашло то самое место, которое у женщины превращается в колыбель для ребёнка.

— А-ах... Вася... — он стонет, голос дрожит, как у размякшей бабы, только что получившей своё. Его рука, толстая и потная, скользит вниз, к животу, неуверенно поглаживая жировые валики.

И от этой мысли его жалкий, никчемный член дёргается, выдавливая ещё пару капель прозрачной жидкости. Он даже кончать нормально не может — просто сочится, унизительно, по-бабьи.

А Вася... Вася лежит рядом, горячий, липкий, его мускулистая грудь тяжело вздымается. Он ещё пахнет зверем, победителем, кобелем. И Толя, не в силах сопротивляться, прижимается к нему всей своей тушей, ища тепла, защиты...

Комната пропитана тяжелым запахом секса, пота и спермы. Вася, его мускулистое юношеское тело всё ещё покрытое испариной, прижимается к Толиному жирному боку, ощущая под пальцами дрожащую, влажную от пота и выделений кожу. Разница в размерах почти карикатурна — хрупкий, но крепкий 18-летний кобель, покрывший собой огромную, расплывшуюся тушу своего «мужчины».

Вася закидывает ногу поверх Толиных жирных бёдер, прижимая его ещё сильнее, как будто метя территорию. Его рука скользит по потному животу брата, пальцы слегка вязнут в жировых складках — "моё, всё это теперь моё". В голове уже нет той звериной ярости, только усталое, но глубокое удовлетворение. Он победил. Подчинил. Сделал этого громадного, жалкого человека своей самкой.

— Ты теперь моя, — шепчет он, и голос у него уже не рычащий, а скорее устало-властный, как у хозяина, который знает, что его слово — закон.

Толя не сопротивляется. Наоборот, его огромное тело ещё сильнее прижимается к Васе, словно ища защиты, тепла, подтверждения своего нового статуса. Он больше не мужчина, не старший брат — теперь он просто Толя, Ванина самка. И от этого в самой глубине его жирного, развращённого тела вспыхивает что-то тёплое, почти... счастливое.

— Да... — выдыхает он, и в этом звуке — вся его покорность.

И так они лежат — Вася, уставший, но довольный, и Толя, его огромная, потная, беременная в своих фантазиях самка. Грязно. Пошло. Совершенно.

Вася закусывает губу, его пальцы непроизвольно сжимаются на Толином боку, оставляя белые отпечатки на жирной коже. Мысль о Марианне — словно ледяной клинок в раскалённом сознании. Он ненавидит её. Ненавидит не просто как невесту брата, а как соперницу, которая осмеливается претендовать на его собственность.

"Она трогает его. Целует. Может, даже..."

— Ты с ней... тоже так? — его голос звучит резко, почти как рычание, но в нём явно проскальзывает что-то неуверенное, детское. — Она... трогает тебя?

Толя замирает, его жирное тело напрягается под Ваней. Он не ожидал такого вопроса. Не хочет отвечать. Но Васины пальцы уже впиваются в него болезненнее, требуя правды.

— Н-нет... я... мы не... — Толя бормочет, краснея. — Она не знает, что я... такой...

Вася прижимается к нему ещё сильнее, его горячее дыхание обжигает шею старшего брата. Чувство ревности — дикое, иррациональное, — заставляет его сердце биться чаще. Его самку трогает кто-то другой. Даже если только для виду.

— Ты мой, — он шипит, цепляясь зубами за мочку Толиного уха. — Даже если она думает иначе. Ты всегда будешь... моей самкой.

Толя вздрагивает, но не сопротивляется. Наоборот — его огромное тело сладко отзывается на эти слова, как будто где-то в глубине он и сам уже поверил в это.

Но Вася не успокоится. Он добьётся своего.