Утро просыпаюсь, а в голове — она. Валентина.Бабушка. Её тело ночью, её стоны, её кожа, мягкая, как подушка, в которую хочется уткнуться. На столе — бутерброды с колбасой, пахнет свежим хлебом, кофе из старой турки. Она хлопочет у плиты, но глаза прячет. Неловко нам, будто украли что-то друг у друга. Она уже покормила отца, обтёрла его мокрой тряпкой — я помог перевернуть. Он смотрит — мутно, странно, будто знает, что мы натворили ночью. Молчит, хрипит, но взгляд его — как, мороз по коже.

— Сашуля, в сельсовет пора, — говорит она тихо. Идём по улице, пыль липнет к ботинкам, куры кудахчут, где-то корова мычит. Она вдруг, шёпотом, чтоб никто не услышал:

— Саш, ты не жалеешь? Ну, о том, что ночью было?

— Не, бабуль. Всё супер было, мне было так приятно с тобой, — бормочу, глядя в землю.Она улыбается.

— И мне, внучек, — шепчет, голос тёплый, но с хрипотцой. — Такое удовольствие, давно не чувствовала. Только неловко, что отец рядом лежал. Надо нам местечко укромное, а?Она улыбается, её глаза блестят, как у молодой, но морщинки вокруг них выдают годы. Тут на дороге идет тётя Маша, её одноклассница, с корзиной ягод.

— Валя, ты прям как девчонка стала, помолодела ! — хмыкает, щурясь. Внук твой по хозяйству наверное здорово помогает?Бабушка покраснела, кивает.

— Ага, молодец он. И с отцом, и по дому. (Знала б ты, Маша, как он мне ночью помог, как его молодой член во мне был.)День в сельсовете — как вечность. Ворошу бумаги, а в голове — она. Её бёдра, полные, тёплые, под выцветшей юбкой. Её грудь, тяжёлая, когда она наклоняется. Хочу её, аж внутри всё ноет. Она в обед ушла домой — отца покормить, корову подоить. Я остался, пялюсь в монитор, будто он мне подскажет, как подойти к ней.Прихожу домой — борщ на столе, пахнет укропом, уютом. Говорим о пустяках — про кур, про дожди, — но слова пустые, а глаза её горят. После ужина пошли в сарай, гнёзда проверить. Она нагибается за яйцами, юбка обтягивает её зад — округлый, сочный, как спелый персик, и я зависаю, кровь стучит в висках и снизу. Она оборачивается, ловит мой взгляд, и улыбка её — лукавая, как у той, что знает все твои грехи.

— Сашуля, — шепчет, так тихо, что даже куры не слышат. —Думаешь о том, что вчера было с бабушкой?Молчу, киваю, горло сдавило. Она ставит корзину на пол, подходит, её руки — на руки на мою грудь, они тёплые, чуть потные.

— И я думаю, внучек, — говорит, голос хриплый, как после долгого дня. Весь день зудит между ног, как вспомню тебя. Неправильно, знаю, но… не могу остановиться. Хочу тебя, Саш. Если невтерпёж, можем тут. Я правда, в душе не была, потная, но… если ты не брезгуешь, то можна и тут. ..?Я киваю, как дурак, а она смеётся. Начала целовать меня — жадно, её губы мягкие и не молодые, горячие, язык скользит во рту, и я отвечаю, неумело, но желанно. Она опускается на колени, прямо на солому, пальцы, натруженные, с мозолями, стягивают мои шорты с трусами, и мой член выскакивает, твёрдый и с каплей на головке. Я застыл, от неожиданности, а она смотрит снизу, глаза — полные желания.

— Мм, солёненький, — шепчет, коснувшись губами головки, и я вздрагиваю, как от тока. У твоего отца горький больше. Иногда рукой не получалось довести, брала ртом, чтоб ему легче было. А с тобой, Сашуля…все по другому. Между ног мурашки от тебя, теку как молодая от деда твоего, я так рада, что между нами теперь нету секретов. Её слова понравились мне, были приятны. Она работала ртом — медленно, тёплые губы обхватывают, язык дразнит и скользит по головке, мои пальцы в её волосах, и я смотрю на нее с верху, желая кончить в рот. Минуты через две, она встаёт, и шепчет мне :

— Боялась раньше, ты увидишь, как я с отцом. Раз как то хотела на нём сверху, а ты спал рядом, не решилась, не знала твою реакцию. Стыдно было, но… и хотелось, я хоть и старая, но там все еще желания есть, Саш. А с тобой сейчас, не стыдно. Хочу, чтоб ты меня брал, как свою девушку или жену. Со временем, я тебе все буду позволять, пока у тебя жена не появиться. Она встаёт, упирается руками в старый деревянный стол, скрипящий под её весом. Задирает юбку, оголяя жопу — полную, мягкую, как тёплое тесто, с лёгкими морщинками и складками, что выдают её годы. Она наклоняется ниже, раздвигает ноги, и я вижу её — тёмные, густые волоски между бёдер, слипшиеся от влаги, её вагину, розовую, мокрую, раскрытую и маленькое колечко ануса.Я касаюсь её пальцами, она мокрая, горячая, и она вздрагивает, стонет, тихо, но жадно.

— Внучек, входи давай, — шепчет, голос бабушки. — Хочу тебя в себе, не могу уже терпеть.

Я пристраиваюсь, мой член, мокрый от её слюны, скользит по её вагине, дразнит её, пока она не выгибается, не подаётся назад, умоляя. Вхожу медленно, чувствуя, как её горячие стенки обхватывают меня, сжимают, как будто не хотят отпускать. Она стонет, её грудь под блузкой колышется. Я двигаюсь, сначала медленно, наслаждаясь каждым толчком, каждым шлепком её жопы о мои бёдра. Её вагина — мокрая от соков, пульсирует, и я чувствую, как её влага стекает по моим яйцам, как её тело отвечает мне. Я хватаю её за бёдра, впиваюсь пальцами в мягкую кожу, ускоряюсь, стол скрипит, пыль с него сыплется на солому. Через семь минут я не выдерживаю, кончаю, горячая струя спермы бьёт в неё, заполняет её, и она дрожит, стонет, её тело содрогается, как будто она тоже кончает, сжимая меня внутри.Она опускает юбку, поворачивается, целует меня в губы — мягко, по-матерински.

.— Спасибо, родной, залил меня всю... — шепчет, прижимаясь лбом к моему. — Ныло там, сил не было терпеть, Саш. Пойдём отсюда, а то куры разбегутся.

Наступил вечер. Поужинали вместе борщ, картошка, всё как всегда. Отец лежит, бабушка возле него. Я на раскладушке, глаза открыты, в темноте вижу тени. Она с отцом — шёпот, скрип кровати. Потом теньи её рука гладит его между ног, потом голова уходит под одеяло. Его стоны — невнятные, хриплые, как будто он где-то далеко. Минуты через три, и я слышу её шёпот, ласковый, но с ноткой вины. Потом она садится сверху, не полностью, не всем весом, чуть приподнимаясь, качается медленно, её силуэт в темноте меня начал заводить. Она стонет, громче, знает, что я вижу, и это её заводит — я чую это в её голосе, в её движении. Через пять минут отец хрипит сильнее и кончает, туда, откуда был рожден. Она сидит ещё на нем, целует его, потом медленно слезает, поправляет одеяло и идет ко мне.

— Не спишь, Сашуля? — шепчет, подходя ко мне, ночнушка колышется, а тёмные соски проступают сквозь ткань. — Уснёшь тут, когда такое?

— Я понимала, что ты все слышишь и видишь, и от этого еше больше была заведена.

Её рука нырнула под моё одеяло и нашла мой член, уже твёрдый, как камень. Стягивает трусы с меня и садится сверху, задрав ночнушку.

В ней жарко, мокро, я чувствую её влагу, смешанную со спермой отца, и это заводит меня, как будто мы делим её, как будто она наша.Её сиська — тяжёлая, полная, болтается у моего лица. Я беру один в рот правый сосок и сосу, и она стонет ещё громче, не стесняясь, будто хочет, чтоб я, или даже папа, знал, как ей хорошо. Руками держится за спинку раскладушки, приподнимается, давая мне двигаться более свободно. Я трогаю её везде, бёдра,, между ног — мокрую и горячую пизду, пальцы скользят по её волоскам, касаются ануса, и она вздрагивает, но не отстраняется, стонет ещё жаднее.

— Ох, Саш, — шепчет, голос бабули, как после долгого крика.Мой мальчик, —, наклоняясь, целует меня, жадно, её язык во рту хаотично двигается, а я двигаюсь быстрее в нейе, чувствуя как её стенки влагалища, то сжимают, то отпускают. Кончаю, заливая её старую письку, горячая струя моей спермы стреляет в нее, и она ощущает это — её глаза блестят, тело дрожит, сжимает меня, как будто хочет всё в себя вобрать. Она лежит на ме, тяжело дышит, целует, мягко, как мать.

— Сперма двух моих самых родных мальчиков во мне. Чувствую вас в себе, только, натёрли мне вы мою дырочку, не привыкла я к такому.Завтра пускай отдохнет.Если захочешь, я что-нибудь придумаю. Ничего, что я отцу… так помогаю? Ты же видел меня сверху на нем, да?Я смущённо киваю.

— Ничего, — бормочу. — Я все понимаю, мы все семья. Ему хорошо, мне и тебе тоже, это главное.

— Ложимся спать, кровынушка, — шепчет, смеясь тихо. Устала я, мальчики мои. Завтра на работу, хозяйство, а я вся… размякла.

Она уходит к своей кровати, а я лежу, глядя в темноту. Отец хрипит — видел ли он? Понимал, что я вторую ночь подряд трахаю бабушку, возле него? Я засыпал, думая, о том, что хочу её снова, только в другую дырочку...

Утро было душное, я спал крепко, после ночи с бабушкой, её бёдра и хриплые стоны всё ещё в голове. Стыд жрёт, — отец хрипит на кровати, а я трахаю его мать, и всё равно хочу её.Просыпаюсь на раскладушке, на столе ждёт миска с гречкой и чай в треснутой кружке. Отец уже помыт и покормлен. Валентина хозяйничает у плиты, в длинном халате, что липнет к её полным бёдрам. Она подходит, её рука, натруженная, тёплая, гладит меня по спине

.— Сашуль, хорошо поспал? — спрашивает, её голос мягкий, с игривой ноткой. — А то я спала как убитая, после отца… и тебя.

— Хорошо, бабуль, как видишь, проспал.

— Кушай и собирайся на работу, а то опоздаем

.Мы быстро собираемся и выходим на улицу, пыль липнет к кроссовкам. Нас догоняет тётя Маша, одноклассница Валентины. Её лицо загорелое, в морщинках, она худее Валентины, жилистая, кожа на шее дряблая, но движения быстрые, как у молодой

.— Валя, Саш, — говорит, щурясь. — Сашка, ты ж парень крепкий, подзаработать не хочешь? У меня дел мужских накопилось — забор подправить, крышу подлатать, траву покосить. Заплачу, три сотни дам, и накормлю. Деньги вам с отцом не лишние?

— Если Саша не против, то я за, деньги точно не лишние, да и пускай тебе поможет...

— Саш, ты не против?

— Да нет, бабуль, заскочу к вам, тёть Маш, после работы, помогу чем смогу.

— Вот и ладно, накормлю, заплачу, не обижу.

Мы расходимся — она домой, я в сельсовет. День тянется долго, думаю все время о бабушке, её мягкое тело, её запах, очень хочу повтора нашей ночи. После работы иду к тёте Маше. Её дом — старый, с покосившимся забором, запах полыни и пыли витает вокруг.

Она встречает в лёгком платье, цветастом, таком тонком, что видно грудь — чуть поменьше, чем у Валентины, обвисшая, но не сильно. Её волосы, тёмные, с сединой, распущены, лицо раскраснелось от жары, морщинки у рта и глаз будто нарисованы. Я замечаю, что под платьем — пустота, ни намёка на лифчик.

— Сашка, молодец, пришёл, — говорит, её голос мягкий, но с хитринкой, пойдём, покажу, что делать.

Я чиню забор, латаю крышу, кошу траву, пот стекает по спине, рубашка липнет, а тётя Маша — работящая, весь день крутится рядом, то цветы поливает раком, то что-то носит, то грядки полет. Один раз нагнулась, и я заметил, что она без трусов, между ног чёрно-седые волосы, редкие, блестят от пота.

Не знаю, специально ли, но сердце ёкнуло, а член в штанах приподнялся. Валентина говорила, что Маша прямолинейная, всё в лоб, любит выпить после работы, но человек хороший, справедливый. Муж её давно умер, дети в городе, редко приезжают, и она одна, тянет хозяйство, как может.Она возится на грядках, наклоняется, платье задирается, и я вижу её жопу — не такую полную, как у Валентины, но мягкую, с лёгкими складками, и вагину, розовую, с чёрно-седыми волосками. Она оглядываетсяи улыбается

.— Жарко, Саш, да? — говорит, вытирая пот со лба, смотри, не сварись на солнце. Рубашку сними, не стесняйся меня

.— Не, тёть Маш, все нормально.

Она хмыкает, наклоняется снова, и я опять вижу её вагину, мокрую, зовущую, и чуть не роняю косу.

— Осторожней, Сашка, — смеётся она, а то руку отхватишь, и на что ты мне тогда?Я краснею и молчу, но она знает, что я видел. Закончив с работой, тетя позвала меня в дом.

— Ну всё, хватит, — говорит наконец. — Пошли, покормлю тебя, работяга.В доме пахнет жареной картошкой, укропом, чуть прокисшим компотом. Она ставит тарелку — картошка с салом, солёные огурцы, хлеб, толстыми ломтями. Садится напротив, её платье задралось, и я вижу её бёдра. Она достаёт бутылку самогона, мутную, с потёртой этикеткой

.— Саш, выпьешь со мной? — спрашивает.Дома небось не дают, а? Валя строгая, знаю, не по алкоголю она. А тётя Маша угостит, не бойся, и не скажет ни кому.

— Я… не пью, тёть Маш. Но она наливает в две рюмки, напиток пахнет сивухой и травами

.— Да ладно тебе, Саш, ты уже большой мальчик — говорит, подвигая рюмку. — Одна не повредит. За работу, за твои руки сильные. Пей, не ломайся.Я беру рюмку и выпиваю залпом. Горло жжёт, а в голове мутнеет, а она только смеётся

— Молодец, Сашка, за тебя — говорит, сама и выпивает.

— Ну, расскажи, старушке, а чего ты не женишься? Такой парень, красивый, а один?Интересно, даже в деревне говорят

— Да некогда, тёть Маш, и не на ком, девок нормальных мало, да и дел много, хозяйство, папа, бабушке помочь нужна.Она хмыкает, наклоняется ближе, её грудь почти вываливается из выреза, кожа пахнет потом и травой.

— Так ты ещё мальчик, что ли? — спрашивает, её голос с порочной ноткой. — В твоём возрасте уже дважды женаты бывают.

Я краснею, молчу, не хочу говорить про Валентину, и наш секс, а она улыбается.

—Сынок, мне б лет сорок скинуть, я б за тобой приударила, — говорит она.

— Да зачем скидывать, тёть Маш, — вырывается у меня, самогон развязал мне язык. Вы и так… хорошо выглядите.

— Хочешь сказать, что хотел бы со старухой стать мужиком?Не побрезговал бы ?Ты шутишь? — шепчет, а её глаза блестят.

— Я… не шучу, вы очень красивая, еще огого — бормочу я. — Всё от вас зависит.

— Неужто я в своих шестьдесят с лишним ещё хороша? — говорит она, придвигаясь ближе, её щека касается моей, от нее пахло самогоном и её потом. — Ну, пошли тогда в спальню парень.

Она тянет меня в спальню, где старая кровать скрипит и пахнет старым деревом.

— Погладь мне там, Саш, погладь, так приятно, — шепчет, её щека трётся о мою, тёплая, чуть шершавая.Она берёт мою руку, запускает под подол платья, и я чувствую её пизду — мокрую, горячую, с чёрно-седыми волосами, липкими от влаги. Я глажу её, пальцы скользят по волосам, по влажной щели, и она стонет, тихо, хрипло, её бёдра дрожат.

— Вот так, мальчик мой, — шепчет, её голос срывается. — Да сними ты штаны, а то твой дружок не может вырваться на свет.

Я приспускаю штаны, руки дрожат, а член ужетвёрдый, с каплей на головке. Она обхватывает его и мнёт, натягивая кожицу, её пальцы, натруженные, я стону, а она шепчет:

— Ты готов стать мужиком, парень?Она поднимает платье, и я вижу её вагину, розовую, с чёрно-седыми волосками, блестящую от влаги.

— Я готов, — шепчу я, мой голос дрожит, как у мальчишки, хотя это вторая пизда, которую я вижу. Она поворачивается задом, и наклоняется, её жопа — не такая полная, как у бабушки, но мягкая, с морщинками. Я беру её за бёдра, пытаюсь попасть, тычусь между её половинками, но всё не туда, хуй скользит по её влажной пизде, но случайно задевает анус, тугой и тёплый. Она вздрагивает и оборачивается, глаза блестят.

— Туда нельзя, Саш, пока нельзя, я не готова. Но может, потом дам тебе и туда.— Не торопись ты так, — говорит она . — Прислони его ко мне.Я прижимаю член, она рукой направляет, её пальцы скользят по моему стволу. — Чуть ниже, — шепчет. — Ещё ниже, вот, давай, всовывай.Я давлю, член упирается, туго, как в узкую щель. Её вагина обхватывает меня, мокрая туже, чем у Валентины, как будто голодная. Она стонет, нагибается сильнее, её бёдра дрожат.

— Ох, Сашка, хорошо, — хрипит она, её голос срывается. — Входи дальше, не бойся, трахай тётку, теперь ты мужик.Я двигаюсь медленно, её стенки сжимают меня, каждый толчок — как в горячую мякоть. Она подаётся навстречу, её жопа шлёпает о мои бёдра, кровать скрипит, простыня сбивается.

— Давай, Саш, хочу тебя. .., — бормочет, её пальцы впиваются в простыню. — Чувствую твой хуй, какой он молодой и твёрдый… ох, как давно мне так не было хорошо.Я ускоряюсь, её стоны громче, хриплые, как будто она забыла про стыд. Её вагина течёт, влага стекает по её бёдрам, пахнет её потом.

— Ещё, Сашка, — шепчет она, её голос дрожит. — Не жалей тётю Машу, трахай, сильно, оххх как хорошо. Её стоны сливаются в протяжный вой, она подмахивает, её жопа дрожит, грудь трётся о простыню, соски твёрдые, как бусины. Её вагина сжимает меня, пульсирует, и я не выдерживаю — кончаю, заливая её, горячая и молодая сперма бьёт в неё, она стонет, её тело вздрагивает, как будто она тоже кончает, её бёдра сжимаются, простыня под ней мокрая.

—Быстро, но ничего, ничего, первый раз так и бывает, — говорит она. — Постой так, подержи его там. Ты ж теперь мужик, приятно быть твоей первой.

Мой член выпадает, сперма течёт по её бёдрам и капает на простыню. В груди —, стыд, как будто натворил что-то непоправимое и предал бабушку.

— Сашуль, так хорошо, хочу еще, пока ты у меня, вдруг ты больше не будешь у меня — спрашивает, она.

— Иди сюда, сына.

Она снимает платье полностью, и ложится на кровать, её грудь — не такая полная, как у Валентины, чуть меньше, но красивая.

— Снимай всё, — говорит, постукивая по простыне. Я сбрасываю одежду, ложусь рядом, обнимаю её,, она смотрит на мой член, вялый после первого раза, и говорит.

— Давай-ка я помогу нам снова поднятся.

Она наклоняется, её губы шершавые и старые обхватывают мой член. Она сосёт медленно, смакуя, её язык кружит по головке, слизывает остатки спермы, обводит уздечку, скользит по стволу. Её слюна стекает, её волосы, седые у корней, падают на мои бёдра, щекочут кожу. Я стону, пальцы путаются в её волосах, член оживает, твердеет под её языком. Она посасывает глубже, её губы обхватывают туго, как будто хочет выжать из меня всё.

— Мм, вот так, дружок, — бормочет, отстраняясь, её губы блестят, уголки рта в слюне. — Молодой, быстро встал. Хочешь тётю Машу ещё раз?

Я киваю, а она улыбается, толкает меня на спину, и садится сверху, её бёдра обхватывают меня.

— Теперь тётя Маша сама всё сделает, — шепчет, её вагина, мокрая, горячая, трётся о мой член.

Она направляет его рукой, медленно опускается, её стенки обхватывают меня, тёплые и скользкие. Она стонет, её грудь колышется и соски трутся о мою грудь, она двигается, сначала медленно, смакуя каждый толчок, потом быстрее, её жопа шлёпает о мои бёдра, а кровать скрипит,, как старая телега.

— Ох, Сашка, — хрипит она, её глаза горят. Как мне хорошо, будто лет 20. Чувствую, тебя во мне.Я хватаю её за бёдра, её кожа скользит под пальцами,. — Ещё, Саш, мой мальчик, мой хороший — шепчет, её голос срывается. — Трахай тётю Машу, не жалей, хочу тебя молодого и голодного.Она замедляется, наклоняется ближе, её губы касаются моего уха, от нее пахнет сивухой.

— Нравится тебе, Саш? — шепчет, её грудь трётся о мою кожу, соски твёрдые, как бусины. — Пизда моя старая, а всё ещё горячая, да, как у молодой? Чувствуешь, как она тебя держит?

Я киваю, стону, она двигается быстрее, Её вагина сжимает меня, пульсирует, она прижимается ко мне, её бёдра дрожат, стоны срываются в хрип, как будто она не может остановиться. Она орёт, как ведьма, её тело вздрагивает и она кончает. Я не выдерживаю, кончаю второй раз, заливая её.

— Ох, Сашка, — выдыхает, её голос хриплый, но тёплый. — Залил тётку всю… хорошо так, как в молодости. Никому только не проболтайся, понял? А то в деревне языки длинные, и Валя твоя взбеленится.Я киваю, а у самого ноги ватные, а в голове — сумбур от самогона и её тела. Она целует меня в лоб.

— Молодец, парень, — шепчет, её глаза блестят. — Приходи ещё, если захочешь, "работы " для тебя много. Тётя Маша не против, поверь, теперь ты мужик. Только молчи, а то сраму не оберёмся.Она встаёт, её бёдра дрожат, сперма течёт по её ногам, капает на пол. Она натягивает платье, идёт на кухню, возвращается с пачкой мятых купюр. Кладёт на стол пять сотенных, хотя договаривались на три.

— Это тебе, Саш, — говорит, её голос мягкий, но с хитринкой. — За работу… и за тётку, что повеселил.Бабушке отдай 300, а себе 200 оставь. Бери, не стесняйся, тебе с отцом нужнее.Я краснею и беру деньги, пальцы дрожат. Выхожу из дома, в груди — тяжесть, как будто жене изменил. Самогон ещё кружит голову, а в штанах — липко от спермы.

До дома добираюсь, когда солнце уже садится, небо красное, как будто кровь разлили. Открываю дверь, пахнет картошкой мясом. Валентина сидит на кухне, в своём длинном халате, но лицо мокрое, глаза красные, слёзы текут по щекам. Она смотрит на меня, губы дрожат, но молчит. Я стою, как дурак. Что случилось? Она знает о нас с Машй? Или что-то с отцом?Отец сидит в углу, не как обычно, с пустым взглядом, а живой, глаза блестят, лицо розовое, как будто силы вернулись. Он смотрит на меня, впервые за долгое время, и голос, хриплый, но твёрдый, говорит:

— Ну привет, сын…