Воздух был густым, как сироп — смесь дорогих духов, пота, алкоголя и чего-то химически-сладкого, что висело тяжелым шлейфом над танцполом. Стробоскопы резали темноту, выхватывая мелькающие тела, искаженные гримасой веселья. Музыка била в грудь басами, заглушая смех, крики и звон бокалов. Клуб разрывался от молодой элиты. Вернее, от тех, кто считал себя элитой по праву кошельков родителей. Золотая молодежь, наследники состояний, сливки общества в своем собственном, искривленном зеркале.

Выпивка и наркотики текли рекою. Бармены не успевали наливать коктейли за сотни евро. По углам, в полумраке VIP-зон, шел тихий, наглый обмен: маленькие пакетики, таблетки в ладонях — плата за искусственную эйфорию. Эта река создавала хаос и празднование, где границы таяли, а чувство безнаказанности росло с каждой новой дозой.

И в самом эпицентре этого безумия, на огромном диване, словно на троне, восседал Брендон Боулес. Его грязно-белокурый вихор торчал во все стороны, ярко-голубые глаза блестели неестественным блеском. Он откинулся, расстегнутая дорогая футболка открывала накачанный торс, нога в модном кроссовке ритмично била такт. Рядом визжали девчонки — конечно, с выдающимися «сиськами», как он любил — пытаясь привлечь его внимание. Его «друзья», такие же отпрыски, поддакивали каждому его слову, наполняли его бокал, суя под нос то кокаин, то экстази.

Непослушный мальчишка. Да, именно так. Он жил в своем мире, где правила писались им самим. Родители? Они были лишь источником средств и досадной помехой. Ставить их в расчет? Смешно. Умение манипулировать ими было его козырем. Особенно матушкой. Ее тревожные звонки он сейчас проигнорировал, отправив в вечность одним движением пальца. Он знал ее голос — жалобный, полный беспокойства: «Брендон, дорогой, ты где? Отец волнуется...» Волнуется? Ха! Отец только и умел, что быть на нервах и ругаться. Их последняя ссора была жаркой. Старик опять взорвался из-за какой-то суммы на счету, из-за разбитой машины (ну подумаешь, купит новую!), из-за его «безответственности». В итоге — блокировка счетов. Наказание. Смешное наказание.

Парню приходилось уезжать на время из дома. Ну и что? У него полно мест, где его ждут. Он пропадал у друзей, жил на их халяву, зная железную истину: малодушная матушка решит вопрос с деньгами. Она не выдержит. Она не сможет видеть его «страдания». Она будет ныть Джонатану, плакать, говорить о «единственном сыне», о том, что он «одумается». И — о чудо! — спустя пару дней его счет вновь восстановят. Как по мановению волшебной палочки материнской вины.

Этот день не отличался от предыдущих. Завтра — разблокировка. Сегодня — друзья наливают за него! Он поднял бокал с каким-то неоново-голубым пойлом: «За нас, королей вечера! И к черту всех зануд!» Толпа вокруг взревела в ответ. Он чувствовал себя непобедимым. Бессмертным. Законом.

Брендон обожал этот разгульный образ жизни! Тусовки — его кислород. Девчонки — игрушки, украшения на его руке, объекты для похвальбы. Сиськи, задницы, постоянное веселье — вот его идеал. А работа? Учеба? «Не ударить палец о палец» — это был его девиз, вышитый золотом на гербе лени. Он наблюдал, как его «друзья» суетятся, пытаясь его развлечь, и внутренне презирал их. Они были фоном, статистами в его собственном шоу.

Старшему родителю Джонатану Боулесу его тунеядство раздражало до белого каления. Брендон это видел, чувствовал, и это лишь подстегивало его. Каждая его выходка, каждая потраченная впустую тысяча — был плевок в лицо отцовским амбициям, его контролю, его безупречности. И это доставляло ему извращенное удовольствие. Пусть злится, старый. Завтра счет снова будет полон, а матушка прикроет.

Он закинул голову, смеясь над какой-то пошлой шуткой. Хаос клуба, химический кайф, власть над окружением — все это было его стихией. Он не видел тени, сгущающейся над ним. Не видел холодных, серых глаз, наблюдающих из глубины VIP-ложи. Не думал о том, что долги «друзьям» — это не просто бутылка шампанского, а счет, который ведет кто-то гораздо страшнее. И что завтра может наступить совсем не так, как он планировал.

Солнечный луч, острый как бритва, впился в веки. Брендон застонал, вжимаясь лицом в подушку. Голова гудела чертовым роем, виски сжимала стальная удавка. Каждый удар сердца отдавался в черепе тупым молотом. Похмелье. Опять. Он судорожно прикрыл глаза, пытаясь удержаться в липком небытии сна. Но тело уже просыпалось, предательски напоминая о вчерашнем пиздеце.

Он лежал навзничь, обнаженный. Тело — вот единственное, что не подводило его в эти утра. Для 19 лет — слишком накачанное, почти искусственное. Грудь — выпуклые плиты, прорисованные дорогим тренером и химией. Плечи — широкие, шарообразные дельты, рельефный бицепс, напрягшийся даже сейчас. Пресс — кубики, выдавленные потом в зале, но уже слегка смазанные алкоголем и барной едой. Талия узкая, бедра сильные. Статуя греческого бога, отлитая в спортзале и испохабленная жизнью. Загар подчеркивал мускулатуру, контрастируя с белизной простыней.

Он дёрнул рукой, пытаясь отгородиться от света, и наткнулся на что-то теплое, мягкое, дышащее рядом.

— Твою мать... Что за... нахер? — хрипло выдохнул он, с трудом разлепляя слипшиеся веки. Голос был сиплым от сигарет и криков. — Когда, блядь, мне начали нравиться белокурые суки? — добавил он с отвращением, грубо пихнув ногой под бок спящей фигуре.

Девушка сонно крякнула, перевернулась на спину. Одеяло сползло, обнажив ее тело — молодое, но уже потрёпанное ночью. Большие груди, тонкая талия, но кожа была в красных пятнах — от грубых ладоней или укусов. Синяки на бёдрах, следы от ногтей на запястьях. Брендон скользнул равнодушным взглядом ниже живота. Ее вагина была красной, опухшей, с потрескавшейся кожей. Анус — растянутый, воспаленно-розовый, обильно заляпанный засохшей, белесой спермой. Его спермой. Он явно не ограничился одним заходом и не был нежен. Следы похождений были и на простынях — жирные пятна, высохшие капли, вонь секса и пота висела в воздухе тяжким духом.

— Че, накончал в твою дырку? — фыркнул он, тыча пальцем прямо в ее растянутый анус, чувствуя под ногтем липкую корку. Его голос звучал не вопросительно, а констатирующе, с презрительным любопытством.

— Да... — прошептала она хрипло, прикусив распухшую нижнюю губу. В ее глазах мелькнуло что-то — боль, стыд? Но она быстро прикрыла это вульгарной полуулыбкой и потянулась к нему, пытаясь поймать его губы своими липкими, несвежими. — Сильнее, чем кто-либо...

Запах ее дыхания — перегар и что-то сладковато-гнилое — ударил ему в нос. Отвращение, острое и физическое, подкатило к горлу.

— Тогда пошла нахуй отсюда, блядь! — рявкнул он, голос сорвался на визгливую ноту. — Ты уже списанная с пользования... давалка! Отвали! — его ладонь резко, со всей силы, уперлась ей в грудь и толкнула.

Девушка с глухим стоном и визгом кубарем свалилась с кровати на пол, ударившись голой спиной о холодный паркет. — А-а-аргх! Идиот! — выкрикнула она, слезы боли и ярости брызнули из глаз. Она подскочила на ноги, голая, дрожащая от злости и унижения. — Ты конченый ублюдок!

Она металась по комнате, как раненое животное, швыряя в сумку свои вещи — порванное кружевное белье, растянутое платье, туфлю на шпильке. Ее тело, еще недавно казавшееся Брендону желанным, теперь выглядело жалко и пошло в холодном утреннем свете. Она не смотрела на него, только бросила один последний взгляд — не ненависть, а что-то глубже, почти животный страх и омерзение. Она знала, чей он сын. И это знание, видимо, было сильнее желания разбить ему голову той самой туфлей. Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью так, что стекла задребезжали.

Брендон плюхнулся на спину, закинув накачанные руки за голову. Простыня была липкой и мерзкой под лопатками. Голова гудела. Во рту — как после помойки.

Не прошло и пяти минут, как его похмельный ступор взорвался оглушительным звонком в дверь. Потом — стук. Не просто стук — яростный, тяжелый, как удары кувалды по гробу. Дребезжали замки, тряслась вся дверь.

— Да я щас тебя, прибью, драная сука! — заорал Брендон, подрываясь с кровати. Гнев перебил похмелье на секунду. Кто смеет?! Кто посмел?! Он шагнул к входной двери, рука потянулась к ручке.

Дверь приоткрылась.

Адская боль. Белая, ослепляющая, как взрыв магния. Пронзила солнечное сплетение, выгнула его дугой. Воздух вырвало из легких одним мучительным хрипом. Глаза полезли на лоб.

— Да вы... — сипло, слюной и желчью, выдавил он, пытаясь вдохнуть, но боль в сломанной грудной клетке сжимала все туже, как тиски. Ребра. Сломаны? Мысль мелькнула сквозь панику.

Его вытолкнули внутрь. Не вошли — втолкнули грубой силой. Он пошатнулся, попытался удержаться, но мир заплясал. Поднял взгляд, затуманенный слезами боли — силуэты. Двое? Трое? В черном. Лица — каменные маски. Профессионалы.

Новый удар. Точный. Жестокий. Кулак или нога? Под самые ребра, туда, где уже горело огнем. «Уффф!» Воздух снова выбило. Он согнулся пополам, падая вперед, мир расплылся в серую муть, звон в ушах заглушил все. Рухнул на колени, давясь, пытаясь втянуть хоть глоток воздуха. Удушье. Паника сжала горло ледяным кольцом.

Сильные руки. Железные. Схватили его за запястья, скрутили за спину с неестественной, болезненной силой. Залом. Сухожилия на плечах взвыли, суставы пальцев хрустнули. Он стиснул зубы, но скулеж боли все равно вырвался наружу — жалкий, животный. Раздражение сменилось ледяным ужасом. Они молчали. Ни слова. Ни угрозы. Только эффективные, безжалостные движения. Они знали, что делают. Делали быстро, точно, без разговоров. Как мясники.

Его повалили лицом вниз на прохладный ламинат. Запах пыли и собственного пота. Потом — рывок. Волоком. К большому, белоснежному ковру в центре гостиной. Один из них — тот, что пошире в плечах — подошел к его ногам. Брендон дернулся, инстинктивно пытаясь вырваться, но было поздно. Скотч. Широкий, серебристый. Зашипел, наматываясь на голые лодыжки с бешеной скоростью. Туго. Больно. Перерезая кожу. Щиколотки слиплись в один тугой комок.

Грубая рука вцепилась в его грязно-белокурый вихор, дернула голову назад, заставляя выгнуть шею до хруста. Лицо оказалось в сантиметрах от другого лица. Темнокожий мужик. С обезличенными чертами и холодным, пустым взглядом. На губах — кривая усмешка.

— Зайка, — голос был низким, хриплым, как скрип несмазанной петли, — это были твои последние дни на воле! — сказал одноглазый.

Взрыв боли в челюсти. Свет погас. Не медленно, а сразу. Чернота. Тишина.

Сознание вырубилось.

Двое в черном работали молча, слаженно. Белоснежный ковер был большим, дорогим — еще одна безделушка, купленная на папины деньги. Теперь он стал саваном. Они раскатали его рядом с бесчувственным телом. Перекатили Брендона на середину. Красный шарик-кляп — резиновый, с ремешком — был вставлен в его полуоткрытый, окровавленный рот. Ремешок туго затянули на затылке, впиваясь в кожу. Голова безвольно упала на ворс.

Они свернули ковер с телом внутри. Быстро, умело, как ковер сворачивают грузчики. Концы связали пластиковыми стяжками. Получился длинный, белый сверток. Человеческой формы. С едва заметным бугром там, где была голова.

Парадная дверь многоэтажки открылась. Двое крепких мужчин в черном вынесли свой груз. Несли легко, как мешок с тряпьем. Белый ковер болтался между ними. Прохожие, если и видели, то отводили глаза. В этом районе знали — не свое дело не делай.

Черный внедорожник с тонированными стеклами был припаркован вплотную к подъезду. Багажник открылся. Они забросили сверток внутрь. Гулкий, тяжелый стук тела о металл прозвучал слишком громко в утренней тишине. Совершенно не церемонясь. Как будто кидали мешок мусора.

Третий мужчина — тот, что бил — уже сидел за рулем. Двое запрыгнули в салон. Двери захлопнулись.

Двигатель взревел. Внедорожник рванул с места с визгом шин, оставляя на асфальте черные следы протектора. Слишком резко. Слишком вызывающе. Люди на тротуаре замерли на мгновение, недоуменно глядя вслед. Что это было? Ремонтники? Переезд?

Они не успели осознать. Машина уже нырнула в ближайший переулок, растворившись в лабиринте серого мегаполиса. Словно ее и не было.

В багажнике, в кромешной тьме, среди пыли и запаха резины, Брендон Боулес начал приходить в себя. Сквозь тупую боль в челюсти, ребрах, висках. Сквозь удушье кляпа. Сквозь панический, животный ужас от тесноты, темноты и неясности!

Тяжелая дубовая дверь кабинета распахнулась без стука. Двое в черном втащили внутрь длинный, белый сверток и с глухим «бух» бросили его в самый центр комнаты, на персидский ковер ручной работы, точно тушу животного к ногам охотника.

— Хозяин, мы его привезли! — доложил один из них, голос слегка напряженный.

За массивным черным деревом стола, Логан Пирс оторвался от бумаг. Его губы растянулись в медленной, хищной улыбке, обнажая острые клыки. Серые глаза, холодные как лунный свет на лезвии ножа, скользнули по свертку.

— Развернуть, — приказал он тихо. Голос был ровным, но в кабинете вдруг стало холоднее.

Мужики быстро разрезали стяжки, раскатали ковер. Внутри, как испорченный подарок, лежал Брендон Боулес. Обнаженный. С легкими ссадинами на запекшихся губах, помятый, с уже проступающими синяками на боку и челюсти. Но больше всего Логана взорвало именно обнажение. Неуважение? Глупость? Или... его взгляд задержался.

Тело. Молодое. Накаченное. Грудь — выпуклые плиты. Плечи — мощные. Пресс — кубики, прорисованные даже в этом жалком положении. Легкий загар подчеркивал каждую мышцу. Сексуальное. Сильное. В его вкусе. Гнев смешался с внезапным, острым возбуждением.

— Это еще что? — спросил Логан. Голос оставался тихим, но холод из него лился волнами, заставляя двоих доставивших непроизвольно напрячься. Третий, стоявший чуть в стороне — Джаред, с грубым шрамом через правый глаз — оставался спокойным, как скала.

Один из мужиков заерзал:

— Прошу прощения за его непристойный вид, Хозяин! Он уже был обнажен, прежде чем мы его скрутили! — он нервно глотнул, бросая взгляд на Джареда. — Мы решили действовать быстро... и вот... он у вас.

Джаред спокойно кивнул. Жест означал: Говори правду, не трясись.

Логан не сводил ледяных глаз с Брендона. Он заметил едва уловимое движение век. Парень приходил в себя. Его пальцы ног, слегка шевельнулись. Он оценивал обстановку через щелочки прикрытых глаз. Хитрый щенок.

— Я разрешал калечить мой товар? — спросил Логан. Каждое слово падало, как капля жидкого азота. Его взгляд, нашпигованный смертельным спокойствием, скользил по синякам на теле Брендона, по ссадине на губе, но задерживался ниже — на напряженном прессе, на линии бедер.

Тишина повисла тяжелым свинцом. Темнокожие замерли.

Ответил Джаред, его голос был низким, глуховатым, но абсолютно уверенным:

— Прошу прощения, Хозяин. Мы сделали это осознанно. Чтобы он не успел ни крикнуть, ни разглядеть наши лица. — Его единственный глаз бесстрастно скользнул по Логану, сидевшему за столом. И тут Джаред заметил. Точнее, услышал. То, чего не слышали другие из-за приглушенного звука и расстояния.

Из-за стола Логана доносилось тихое, едва уловимое... чавканье. Слабое, мокрое. И Джаред увидел кончики босых пальцев ног, торчащие из-под массивной столешницы. Кто-то прямо сейчас был под столом у Хозяина. Кто-то, чьи губы и горло были заняты чем-то гораздо более важным, чем объяснения.

Логан закатил глаза, слегка откинув голову на спинку кресла. На его скулах проступил легкий румянец, губы чуть приоткрылись в беззвучном стоне. Возбуждение накатывало волной, смешиваясь с гневом и властью. Его пальцы вцепились в подлокотники кресла, костяшки побелели.

— Джаред... — выдохнул Логан, голос срывался на хрип, — ты знаешь... что с ним... делать...

Фраза прерывалась. Чавканье под столом стало чуть громче, настойчивее. Джаред кивнул, его шрам на лице не дрогнул. Он прекрасно знал. Знакомый ритуал. Новый «товар» требовал подготовки. Очистки. Слома. И... представления Хозяину. По-настоящему.

— Да, Хозяин, — глухо ответил Джаред, его глаз скользнул к Брендону, который замер, притворяясь бесчувственным, но напряжение в его молодом теле было видно невооруженным глазом. Он слышал. Он понимал.

Логан Пирс провел языком по пересохшим губам, его серые звезды-глаза горели холодным пламенем похоти и абсолютной власти. Он смотрел на Брендона, но телом ощущал другое — теплое, влажное, покорное горло под столом.

Дверь захлопнулась за Джаредом и его людьми. Гулкий стук эхом отозвался в роскошном, но мрачном кабинете. Тишина навалилась, густая и тягучая, нарушаемая только глухими, мокрыми звуками из-под стола.

Логан откинулся в кресле, запрокинув голову на темную кожаную спинку. Глаза полуприкрыты, но не в расслаблении — в напряженном наслаждении. Его руки вцепились в подлокотники. Под столом, между его мощных бедер в дорогих брюках, работал раб. Рыжий мальчишка. Хрупкий, почти подросток. Его лицо было скрыто в паху хозяина, но конвульсивно вздымались тонкие плечи под дорогой шелковой рубашкой, которая была единственной его одеждой. Толстый, венозный член Логана исчезал в его маленьком, растянутом горле почти целиком. С каждой подачей вперед напрягалась тонкая шея раба, под кожей четко выпирал контур заулпы и ствола, будто рентген. Гортань спазмировала, пытаясь отторгнуть инородное тело, но годы дрессировки в подвалах особняка сделали свое дело. Горло набухло, неестественно растянутое, но послушно проглатывало член до самого основания, нос утыкался в лобковую кость, зарываясь в густом пушке речных волос.

Логан приоткрыл глаза. Его ледяной взгляд упал на вьющиеся, огненно-рыжие волосы, трепетавшие у его живота. Он заметил дрожь в тонких плечах, увидел, как судорожно сжимаются пальчики на его ляжках — не для стимуляции, а чтобы удержаться, не оторваться. И в мимолетно мелькнувшем взгляде снизу вверх, когда раб отводился на глоток воздуха, покрытый слюной и слезами, Логан прочитал знакомую смесь: животный страх и... голодный, извращенный интерес. Страх быть избитым за недостаточное усердие. Интерес к одобрению, к крохе «нежности» после, к тому, чтобы стать лучшей сучкой.

Рыжий оправдался. Его рот и горло работали с идеальным профессионализмом, вымуштрованные до автоматизма. Глубокие заглатывания, мощные сосательные движения языком по уздечке, щеками, создающими вакуум, легкие посасывания темной залупы. Он знал каждую чувствительную точку, каждую вену. Это был не секс, а идеально отлаженный механизм обслуживания, позволявший Логану отключиться. От рутинной жестокости бизнеса, от планов мести, от гнева. Расслабиться в тепле и влаге преданного, запуганного рта. В окружении своей вещи.

Но сегодня расслабиться не получалось. Даже в волнах накатывающего удовольствия, когда член пульсировал, наполняясь кровью до боли, в голове Логана крутился один образ. Блондин. Наглый, избалованный щенок, валявшийся минутами ранее на его ковре в синяках, но все еще излучавший ту дикую, неприрученную энергию, которая сводила Логана с ума. Он долго следил за Брендоном. За его наглыми выходками, за расточительностью, за тем, как он третировал своего аристократа-отца. В нем была дикая искра, которую Логан жаждал не погасить, а подчинить. Перековать в послушное, но яростное орудие. Не просто сломать, как других. Обучить. Сделать своей главной игрушкой, своей тенью, своей самой ценной собственностью.

Он желал его сам. Не отдавать на растерзание палачам в подвале, как обычно. Сам. Чувствовать, как эта накачанная, молодая плоть дрожит под его руками. Слышать, как наглый рот выдает первые стоны покорности. Видеть, как голубые глаза, полные ненависти, постепенно тускнеют до пустоты абсолютной принадлежности. Создать из него шедевр рабства.

И сейчас время было на его стороне. Брендон был здесь. В его логове. Беззащитный.

Хозяин резко двинул бедрами вверх, заставляя рыжего захлебнуться на глубоком заглатывании. Тот подавился, слезы хлынули ручьем, но не оторвался, продолжая сосать с отчаянным рвением.

— Глотай, сучка, — прошипел Логан хрипло, его пальцы впились в рыжие волосы, прижимая голову раба еще ниже, фиксируя ее в самом унизительном положении. — Глотай все до капли.

Влажный хлюп, хриплые всхлипы, чавканье — звуки наполняли кабинет, как гимн его власти. Логан замер. Темное, мускулистое тело напряглось в струну. Каждая вена на могучих руках, сжимавших подлокотники, выступила рельефно. Член, и без того чудовищный, разбух до невероятных размеров, превратившись в пульсирующую, багровую махину, намертво закупорившую узкое горло рыжего мальчика.

Тот захлебнулся. Глаза дико вылупились, налитые кровью и слезами. Лицо посинело. Инстинкт требовал оторваться, отдышаться, выжить. Но страх был сильнее. Страх пыток, изоляции, медленной смерти в подвалах. Он замер, подавив рвотный спазм, ощущая, как огромная залупа распирает его глотку, как горло вот-вот лопнет от давления. Он терпел. Сквозь боль, сквозь удушье. Покорность.

Судорога. Первая, резкая, прокатилась по мощным бедрам Логана. Потом вторая, сильнее. Головка члена, запертая в глубине, вздрогнула, как зверь перед прыжком.

Выстрел. Густая, вязкая сперма мощным толчком вырвалась в спазмирующее горло. Не потоком — пулеметной очередью. Глубоко, куда не доставал воздух. Мальчишка забился в немом шоке, ощущая, как горячие липкие залпы заполняют его пищевод, бьют в стенки, вытесняя последний глоток воздуха. Его тело дергалось в конвульсиях, но рот оставался прикованным к корню члена.

Еще выстрел. И еще. Логан содрогался в экстазе, его низкое рычание заполнило комнату. Он вдавливал голову рыжего еще глубже, фиксируя ее в этом унизительном плену, заставляя принять все. Каждую каплю. Каждую порцию своего семени. Метка собственника. Глубоко внутри.

Затем — резкое движение. Темнокожий отодвинулся, выдергивая мокрый, блестящий член из захлебывающегося рта. Горячая сперма хлынула наружу, заливая подбородок, шею, тонкую рубашку раба. Горьковато-соленый вкус заполнил его рот. Он давился, кашлял, выплевывая липкие сгустки, слезы и слюни текли ручьями по измазанному лицу.

Рыжий сидел на корточках у ног хозяина, дрожа всем телом. Тонкая шелковая рубашка, единственная одежда, прилипла к телу, став прозрачной от спермы и слюны. Его простата болезненно пульсировала — внутри него, в распахнутом анусе, мощно вибрировала дорогая фаллоимитаторная игрушка, дистанционно управляемая Логаном. На его члене туго сидел металлический браслет-клетка, запирающий любое возбуждение. Ключ был здесь же, в кабинете хозяина. Напоминание о полном отсутствии контроля над собственным телом.

Логан равнодушно смотрел на эту жалкую картину. Его член, все еще полувозбужденный, блестел слюной и спермой. Он взял бледное, перепачканное лицо рыжего, как тряпку.

— Вылижи, — приказал он ледяным тоном.

Раб жалко высунул язык, покрытый белесыми потеками. Он начал лихорадочно слизывать остатки семени с огромного члена мужчины. Сначала головку, потом толстый ствол, вены. Чавкал, старался. Профессионально. Каждое движение языка, каждый ласкающий жест — результат жестокой дрессировки. Он начищал хозяина, как дорогой ботинок, от основания до кончика, стараясь не упустить ни капли. Страх быть наказанным за небрежность гнал его.

Когда член был вычищен до блеска, Логан легко оттолкнул его голову.

— Свободен, сучка, — бросил он, как кидают кость собаке. Голос был пустым, лишенным эмоций.

Лицо рыжего исказила жалкая, благодарная улыбка. Он тут же наклонился, прижавшись губами к отполированным черным ботинкам Хозяина. Поцелуй раба. Знак абсолютной принадлежности. Знак того, что он справился. Хотя бы на этот раз.

Логан не смотрел на него. Его холодные серые глаза уже были прикованы к белому свертку на ковре. Туда, где недавно лежал похищенный, но чье время начиналось сейчас. Блондин. Наглый, испорченный щенок с накачанным телом и диким огнем в глазах, который Логан жаждал погасить, чтобы зажечь по-новому — огнем покорности.

— Добро пожаловать в ад, блондинчик. — хищно сказал он, коротко взглянув на уходящего мальчишку.

Много ли желающих почитать следующую часть, может комментарии оставите? ;)

Если история нравится, сделайте мне приятно и поставьте пожалуйста хорошую оценку, спасибо💋

Желающих жду на моем ТГ канале: - https://t.me/+Xa_2Y-6lrQ01Yjky

А также, у меня есть свои комиксы по рассказам - https://boosty.to/zolotovmax