Тренажерный зал «Джонсон» был когда-то полон шума и энергии. Сейчас он напоминал пустыню. Пыль клубилась в лучах закатного солнца, падающих на потрескавшиеся зеркала. Александр стоял посреди пустого зала, сжимая в руке повестку о неплатеже по аренде. Через неделю зал закроют. Он перепробовал все: брал дешевых клиентов, снижал цены, работал один без помощников. Ничего не помогало. Два сына на руках, ипотека, кредиты — стены сжимались.

Дверь зала со скрипом открылась. На пороге стоял мужчина в безупречном костюме, его серебряные волосы были гладко зачесаны назад. Джозеф Кинг. Его холодные серые глаза медленно осмотрели помещение с видом хищника, оценивающего добычу.

— Мистер Джонсон, — его голос был тихим, но каждое слово било точно в цель. — Мне сказали, что здесь готовят лучших. Жаль, что лучшие остаются без поля для битвы.

Александр, польщенный и настороженный, кивнул.

— Времена трудные, мистер Кинг.

— Джозеф. — Тот подошел ближе, его взгляд скользнул по мускулатуре Александра, оценивая его как вещь. — Я могу сделать так, что об этом зале будут говорить не только в нашем городе, но и по всей стране. Новое оборудование. Рекламная кампания. Контракты для твоих сыновей. Все проблемы решаются одним росчерком пера.

Сердце Александра забилось чаще. Это был шанс. Тот самый, о котором он мечтал.

— И что требуется взамен? Доля от прибыли?

Джозеф усмехнулся, беззвучно. Он подошел вплотную, нарушая личное пространство. Его пальцы легли на бицепс Александра, почувствовав твердость мышц под кожей.

— Прибыль? Нет, Алекс. Можно я буду называть тебя Алекс? — Его голос стал шепотом, сладким и ядовитым. — Взамен требуется кое-что более... личное. Твоя лояльность. Твое полное доверие. И твое время, проведенное со мной. Наедине.

Александр отшатнулся, как от удара током. Он все понял. Ужас и обида подступили к горлу. Он был боксером, тренером, отцом, а этот человек смотрел на него как на проститутку.

— Убирайтесь, — прошипел Александр, сжимая кулаки.

— Конечно. — Джозеф развернулся и сделал несколько шагов к выходу, затем остановился. — Но подумай, Алекс. Твой старший сын, Итан... У него талант. Без поддержки он станет одним из многих. А с ней... он может стать олимпийским чемпионом. Ты готов отнять у него это будущее из-за своей гордости? — Джозеф закончил мысль, не оборачиваясь. Он достал из внутреннего кармана пиджака визитницу и положил ее на ближайшую скамью. — Гордость — это роскошь, которую могут позволить себе богатые и бездетные. У тебя, я смотрю, нет ни того, ни другого.

Дверь мягко закрылась, оставив Александра в гробовой тишине зала. Воздух, еще недавно наполненный властными нотами дорогого парфюма Джозефа, теперь казался спертым и тяжелым. Он подошел к тому месту, где лежала визитка. Простой белый картон. Имя. Номер. Больше ничего — ни компания, ни должность. Лаконичность, граничащая с наглостью, будто этот человек покупал и продавал целые жизни, не нуждаясь в рекламе. В узких кругах о Джозефе Кинге ходили темные слухи, шепотом передаваемые за закрытыми дверями. Теперь этот шепот превратился в оглушительный гром, прозвучавший в его собственном зале, вульгарное предложение, прозвучавшее как приговор.

Той ночью Александр не сомкнул глаз. Он сидел на кухне, и его терзала одна и та же мысль, от которой закипала кровь: какой была бы их жизнь, если бы его жена была жива? Она была бы их опорой, их тихой гаванью. Его единственные мальчики, его кровь и гордость, спали в своих комнатах, безмятежные и не подозревающие, что самую их крышу над головой вот-вот отнимут. Ведь платить за ипотеку и кредиты было нечем.

Они обожали отца и изо всех сил старались ему помочь. Итан, его старший, в свободное от учебы время приходил в зал и работал с детскими группами, заражая их своим энтузиазмом. Но сейчас и этих групп не осталось... Городская администрация отказалась от сотрудничества с его школой бокса, и теперь он работал лишь с горсткой взрослых энтузиастов. И даже здесь его настигла беда — в городе появились сильные конкуренты с современными залами и агрессивной рекламой. Его собственный зал чах на глазах, медленно, но неотвратимо, пока не пришло то самое извещение, ударившее его под дых, как нокаутирующий удар. И самое ужасное, что его мальчишки до сих пор ничего не знали.

Три следующих дня превратились в мучительную пытку. До официального закрытия зала оставалось совсем ничего, считанные дни. Ему было нечем платить ни по кредитам, ни по ипотеке. Он с ужасом представлял, как его сыновей отчислят из их вузов, а их мечты — такие яркие и хрупкие — оборвутся, как натянутые струны.

И вот Алекс стоял в центре пустого, безмолвного зала, который когда-то был полон жизни и стал памятником его крушению. В его пальцах была та самая визитка. Простой кусочек картона, который весил сейчас больше, чем все гири в его зале. Он был границей между прошлой, честной, но провальной жизнью, и будущим, темным и унизительным, но единственным, что могло спасти его семью.

Он не боялся самого акта. Тело есть тело, а его собственное давно стало для него инструментом — сначала в спорте, потом в работе. Нет, его сковывал иной, леденящий душу страх — страх того, что в глазах своих сыновей он навсегда потеряет ореол отца, того самого сильного и непоколебимого мужчину. Он боялся стать для них унижением, живым воплощением слабости и компромисса, разменявшим свое достоинство. Эта мысль жгла его изнутри страшнее любого стыда.

Но, глядя на пустой зал — на его рухнувшую мечту, — он понимал: иного выхода нет. Это был не выбор, а приговор. Его пальцы, привыкшие сжиматься в кулаки, теперь дрожали, набирая роковой номер. Он поднес телефон к уху, и в тишине зала каждый гудок отдавался в его висках, словно отсчет последних секунд его прежней жизни.

— Я слушаю. — Голос Джозефа был ровным, спокойным и безразличным, будто он не просто ждал этого звонка все дни, а был абсолютно уверен в его неизбежности. В этом тоне не было ни торжества, ни нетерпения — лишь холодная констатация факта, от которой у Александра по спине пробежали мурашки.

— Я... я готов обсудить ваше предложение, — с трудом выдавил Александр, чувствуя, как каждый звук давит на грудь.

— Вы меня неправильно поняли! Это не обсуждение! Это ваше принятие... — поправил его Джозеф, и его голос стал тише, загадочнее, слова обволакивали сознание, словно ядовитый шепот змеи. Алекс понимал каждый скрытый смысл, каждый намек. — Восемь вечера. Пентхаус «Башни Омега». — И линия разомкнулась, оставив в ушах лишь гулкую тишину.

Это была не встреча. Это была явка с повинной. Цена, которую он должен был заплатить за право дышать дальше, за возможность сохранить для сыновей видимость привычного мира. Все, абсолютно все, что он делал сейчас, было ради них. Эта мысль стала его единственным оправданием и его единственным щитом.

— Можете проходить, вас ожидают, — мягко, почти беззвучно произнес он, распахивая дверь.

Алекс переступил порог, и массивная дверь бесшумно, но решительно закрылась за его спиной, словно щелкнул затвор тюремной камеры. Пути назад не было. Он оказался в просторной гостиной с панорамными окнами, за которыми простирался ночной город. И в центре этой комнаты, у бара, стоял Джозеф Кинг. На сей раз без пиджака, в дорогом жилете, подчеркивавшем его подтянутую фигуру. В его руках были два бокала.

— Рад, что ты ценишь пунктуальность, — произнес он, протягивая один из бокалов Александру. Его взгляд, холодный и оценивающий, медленным, властным движением скользнул по фигуре Александра с ног до головы, будто проверяя товар. — Снимай одежду. Давай не будем терять время на лишние церемонии.

Александр почувствовал, как пол уходит из-под ног. Волна гнева, стыда и унижения накатила, отхлынула, оставив после себя лишь леденящее оцепенение. Он видел перед собой не Джозефа, а лица сыновей — их доверчивые улыбки стали его последним щитом. Медленно, будто его конечности были налиты свинцом, он начал стягивать с себя футболку.

Ткань соскользнула, обнажая торс, который и в его годы оставался воплощением силы и дисциплины. Упругая грудная клетка, каждый мускул рельефного пресса был прочерчен до последней прожилки. Его крупные, темные соски напряглись от прохлады в комнате и пронизывающего взгляда, став двумя точками, выдававшими внутренний трепет.

Джозеф смотрел. Молча. С холодным, оценивающим интересом коллекционера, разглядывающего редкий экземпляр. Он сделал маленький глоток виски, и его улыбка растянулась, обнажив острые, почти хищные клыки. Эта улыбка заставила все тело Алекса инстинктивно напрячься, но он продолжил, расстегнув пряжку ремня.

Когда он наклонился, чтобы стянуть штаны, мощные мышцы бедер и ягодиц, та самая «фишка», за которую его за глаза называли «спортивным медведем», плавно перекатились под гладкой кожей. Джозеф затаил дыхание, и в его глазах вспыхнул неподдельный, жадный огонь желания — увидеть все, что он покупал, во всей полноте.

Александр замер, его мощное тело, загорелое и испещренное легкими шрамами былых побед, теперь было остановлено на пороге последнего рубежа. Белые боксеры, туго обтягивавшие его мускулистые бедра и упругую, выпуклую задницу, все еще скрывали самое сокровенное. Ткань отчаянно намекала на внушительный объем в паху, но не показывала его.

Джозеф медленно, с наслаждением, сделал еще один глоток, не отрывая от него глаз. Он не произнес ни слова, лишь едва заметно приподнял бровь. Этот беглый, почти невесомый жест был красноречивее любого приказа. Он означал: «Разве ты не понял? Здесь не может остаться ничего твоего. Ничего».

Сердце Александра гулко ударило в грудную клетку. Он чувствовал, как по его спине, под идеально гладкой кожей, пробегают мурашки. Сглотнув ком унижения, он впился пальцами в эластичный край боксеров. Его большие, сильные руки, способные наносить сокрушительные удары, теперь дрожали, выполняю эту жалкую команду. Медленно, будто под водой, он начал стягивать их вниз.

Ткань поползла, открывая взгляду сначала темные завитки волос у основания живота, затем — плотное сплетение мышц на внутренней стороне бедер, и наконец, тяжелый, полувозбужденный член, освободившийся из плена. Последним с легким шелестом соскользнули с его мощных, идеально округлых ягодиц. Он стоял перед Джозефом полностью обнаженный — его знаменитое, выточенное годами труда тело теперь было просто плотью, товаром, выставленным на холодную оценку.

— Прекрасный член... но... — Джозеф мягко начал, и в его голосе зазвучала притворная, наигранная жалость, прежде чем его губы расплылись в ехидной ухмылке. — Им ты пользоваться не будешь... Меня больше интересует твоя задняя дырка...

Слова, грубые и пошлые, повисли в воздухе, словно удар кнута. Александр сглотнул ком в горле, его взгляд, полный ужаса и неверия, был прикован к Джозефу. В его тайных мыслях всегда теплилась слабая надежда — что, возможно, он сможет сохранить хотя бы видимость активности, иллюзию контроля. Но теперь и эту последнюю надежду стирали одним унизительным словом, превращая его из участника в вещь, в объект.

— Развернись и наклонись, — властно продолжил Джозеф, его голос стал тверже, а в глазах плясали насмешливые огоньки, — выпятив мне свое очко!

Александр стоял, как вкопанный, его легкие судорожно хватали воздух, не в силах насытить тело. Эта картина — могучий тренер, приведенный в состояние животного ступора, — очевидно, доставляла Джозефу садистское удовольствие.

— Я не буду повторять, — его голос стал тише, но от этого лишь опаснее. — Ты же не хочешь, чтобы наши... договоренности... стали известны твоим сыновьям? Представь их лица.

Упоминание сыновей сработало, как удар тока. Лицо Александра исказилось гримасой боли, но его тело, повинуясь воле, направленной на спасение семьи, медленно, механически начало поворачиваться. Каждый мускул в его мощной спине и упругих ягодицах напрягся, протестуя против этого унизительного ритуала подчинения. Он наклонился, отведя таз назад, представляя взору хозяина положения то, что еще несколько минут назад было его самой интимной и защищенной частью. Теперь это была просто дырка, которую предстояло использовать. Воздух в комнате казался густым и липким от стыда.

— Это розовое отверстие... прекрасно, — с притворным восхищением прошептал Джозеф, внимательно наблюдая, как анус Александра рефлекторно сжимается и пульсирует от смеси шока, страха и унижения. — Но лишние волосы придется сбрить... — добавил он абсолютно спокойно, будто обсуждал меню ужина, и от этой бытовой интимности по спине Александра пробежали ледяные мурашки.

С этими словами Джозеф медленно подошел вплотную. Его холеные пальцы, холодные от бокала, грубо и властно впились в упругие, идеально округлые ягодицы мужчины, с силой сжав их, заставив мышцы напрячься под его натиском. Из груди Джозефа вырвался низкий, глубокий стон — стон чистого, безраздельного удовольствия и триумфа. В этом звуке было все: наслаждение от обладания таким мощным телом, торжество от сломанной воли и предвкушение полной власти над тем, кто сейчас стоял перед ним в самом уязвимом и унизительном положении.

— Вы довольны? — сухо проговорил Алекс, проглатывая ком в горле, боком поворачиваясь к взрослому мужчине. — Договор заключен?

— Доволен? — Джозеф громко рассмеялся, и звук этот был жирным и липким, будто масло. — Естественно, я доволен. — Он фыркнул, все еще сжимая в ладонях упругие ягодицы, словно меся тесто. — Такую суку, как ты, еще поискать надо... Высокий. Сексуальный, с большими сиськами... — его пальцы провели по мышцам спины Алекса, —. ..и девственной пизденкой.

С этими словами он больно, с хлопком, шлепнул ладонью по плоти, оставив алый отпечаток, и медленно направился к массивному кожаному креслу у панорамного окна.

— Но, мистер Джозеф, мой анус... Я мужчина! — попытался взять себя в руки Алекс, его голос прозвучал надтреснуто и неуверенно. Где-то в глубине души он уже понимал, что все возражения бесполезны. И доказательство этому сидело напротив, окутанное сигарным дымом и презрением.

Джозеф медленно выдохнул струйку дыма, наблюдая, как она клубится вокруг головы Александра.

— Алекс... — его голос был мягок, как плеть, обмотанная шелком. Он знал, что мужчине деться некуда. — Теперь твоя дырка принадлежит моему члену... — Его глаза блеснули хищным огоньком, губы растянулись в ухмылке. — Ты моя накачанная самочка. С большими сиськами... — он мотнул головой в сторону груди Алекса, —. ..и неебаной дыркой. Естественно, вскоре мы это исправим, и она станет правоправной киской... Пухлой и влажненькой...

Он говорил это медленно, с отвратительным сладострастием, словно описывал погоду за окном. Каждое слово, каждое сравнение насильно перекраивало реальность, стирая его мужскую суть. Александр пребывал в полном ступоре. Он осознавал, на что пошел, но не думал, что унижение будет таким... изощренным, таким душевным. Его превращали не просто в пассивного партнера, а в нечто совершенно иное — в «самочку», в существо, чья ценность определяется исключительно готовностью его «киски» к обслуживанию.

Он стоял, и ему казалось, что он физически чувствует, как между его ног не просто насильно открывают интимное место, а словно формируют нечто новое, чужое, то, что вскоре станет центром его существования в этих стенах. Его собственный член, символ мужественности, становился ненужным придатком, игрушкой, в то время как вся его ценность, все его «право» на жизнь здесь теперь сводилось к той самой «девственной пизденке», которую собирались «исправить». Он больше не был спортивным мужчиной, знающим себе цену. Отныне он был «самкой» с «пиздой» промеж ног.

— А теперь, моя спортивная самочка... Я даю тебе первый и последний в твоей жизни выбор... — произнес Джозеф с театральной паузой. Александр почувствовал, как каждый нерв в его теле натягивается как струна. Что это за выбор? Какую новую ловушку готовит ему этот человек?

— Насадиться своей глоткой или потренируем заднюю дырку? — Слова, грубые и лишенные всякой поэзии, повисли в воздухе. Джозеф сделал медленный глоток виски, наслаждаясь моментом и давая унижению просочиться в сознание Алекса.

Шок заставил его издать тихий, сдавленный стон. Ноги на мгновение ослабели, но он устоял, вцепившись взглядом в узор на ковре. Пути назад нет. Это плата. За крышу над головой. За будущее сыновей. Он пытался найти опору в этих мыслях, но они рассыпались, как песок, оставляя во рту лишь горький привкус стыда.

— Ртом... — выдавил он наконец, голос был сухим и чужим. Он сглотнул ком, подступивший к горлу, словно пытаясь протолкнуть обратно собственное достоинство.

— Отлично, — тут же отозвался Джозеф, и его лицо озарила торжествующая ухмылка. — Не люблю ебать волосатые дырки! К следующей нашей встрече тебе нужно сбрить всю волосню с тела! Сделаешь себя гладеньким, как настоящая девочка.

С этими словами он снова поднес бокал к губам, и в его глазах плясали огоньки триумфа. Он с наслаждением наблюдал, как его «спортивная самочка», покорно опустив голову, делает первый неуверенный, тяжелый шаг вперед — шаг в новую жизнь, где его мужественность будет систематически стираться, начиная с волос на теле и заканчивая самой сутью его личности.

Неуверенный шаг Алекса вперед был встречен леденящим смехом Джозефа.

— Медленнее, самочка, — он протянул руку, не для того, чтобы помочь, а чтобы указать на пол перед своим креслом. — Твоё место — здесь. На колени.

Командный тон не оставлял пространства для дискуссии. Александр опустился, ощущая холод паркета под коленями. Его мощное тело, способное выдерживать сокрушительные удары на ринге, теперь пребывало в унизительном положении просителя. Он смотрел на ширинку брюк Джозефа, за которой угадывалась плотная, налитая кровью выпуклость.

— Что, язык проглотил? — голос Джозефа прозвучал притворно-сочувственно, но в его глазах плясали насмешливые огоньки. Он наблюдал, как внутренняя борьба искажает черты Алекса, как его ясный взгляд заволакивается пеленой животного ужаса и горькой покорности. Пока Алекс цеплялся за остатки самообладания, Джозеф неспешно скользнул ладонью к паху. Медленно, с подчеркнутым хладнокровием, он расстегнул пряжку ремня, ширинку, высвобождая свой внушительный, напряженный от возбуждения член.

— Ласкай его сначала руками. Деловито, — приказал он, его тон был ровным и методичным, словно он отдавал распоряжение подчиненному. — Покажи, как благодарна моя новая сука за оказанную... честь. — Последнее слово он произнес с особой, ядовитой интонацией. Он ехидно покачивал своим членом, будто демонстрируя трофей, давая Александру рассмотреть его со всех сторон, усугубляя унижение этим выставлением напоказ.

— Хорошо... — это слово вырвалось у Алекса хриплым шепотом. Он сглотнул ком, подступивший к горлу, и его дрожащая, предательски выдававшая всю глубину шока рука потянулась вперед. Его большие, шершавые от многолетней работы с боксерскими грушами ладони с неловкостью обхватили горячую, упругую и пульсирующую плоть. Прикосновение к ней было чудовищно чуждым, оскверняющим. Он начал механически двигать кистями, чувствуя под пальцами каждый бугорок вен. Его сознание, пытаясь защититься, отделилось от тела; голова была пуста, а в ушах стоял оглушительный звон, заглушавший все, кроме собственного учащенного сердца. Единственное, что он видел, — это довольное, надменное лицо Джозефа, взирающего на него с высоты своего положения, как на вещь.

— Смелей, тебе его еще и глоткой нализывать, — Джозеф коротко хихикнул, взял с пепельницы сигару и выпустил плотную струю едкого дыма прямо в лицо Алекса. Тот закашлялся, слезы выступили на глазах, смешивая физический дискомфорт с моральным потрясением. — Твое новое место — у моих ног, с хуем в глотке. Я думаю, это справедливая цена. Ведь кроме своих дырок ты мне больше ничего предложить не можешь. А я... я за них позволю тебе и твоей семье процветать.

Каждое слово было иглой, вонзаемой в его мужское достоинство. Он был низведен до функции, до набора отверстий, а его воля, его сила, его личность — все это было объявлено не имеющим цены. И самое страшное заключалось в том, что в этой чудовищной формуле была своя неоспоримая правда.

— Не так грубо, шлюха, — Джозеф резко шлепнул его ладонью по щеке. Удар был не столько болезненным, сколько унизительным — звонкий, оскорбительный звук, от которого закипала кровь. — Ты же не мешки с песком таскаешь. Представь, что это твой собственный... Ласкай нежно.

От этой извращенной аналогии по телу Алекса пробежала судорога отвращения. Но его пальцы послушно смягчили прикосновения, двигаясь плавнее, скользя по напряженному стволу, поглаживая основание, осторожно водя большими пальцами по чувствительной головке. Горло сжалось от тошноты, но он продолжал, глотая ком стыда, который подступал все выше.

— Лучше... — прошипел Джозеф, запрокидывая голову на спинку кресла, его веки тяжело опустились. — А теперь... порадуй меня своим ртом. Открывай свою «вторую дырку», моя дорогая. — Его глаза внезапно открылись, и взгляд стал острым, как лезвие. — И не вздумай задеть меня зубами. Выбью.

Александр с шоком взглянул на мужчину перед собой. По позвоночнику пробежали ледяные мурашки, а сердце пропустило удар, замирая от ужаса перед неизбежным. Он медленно наклонился вперед. Его губы, сжатые в тонкую белую линию, разомкнулись, чтобы принять в себя солоноватую на вкус головку. В отчаянной попытке отстраниться от реальности, его мозг, ища спасения, выхватил из глубин памяти абсурдный образ — будто он вылизывает чупа-чупс, те самые леденцы, которые он так любил в детстве. На секунду это помогло, создав иллюзорную дистанцию, но ее было катастрофически недостаточно.

Его попытка растянуть процесс была тут же пресечена. Грубые ладони Джозефа легли на его затылок, и сильные пальцы вцепились в волосы. Непререкаемое давление, не оставляющее выбора, заставило его голову двинуться вперед, указывая, что игры кончились и пора переходить к сути — принять его глубже, гораздо глубже.

Он пытался контролировать рвотный рефлекс, судорожно хватая воздух через нос, пока член насильно проникал в его глотку, заполняя ее, давя на небный язычок, вызывая спазмы. Непрошеные слезы выступили на глазах и потекли по щекам, смешиваясь со слюной, капая на дорогой ковер.

Джозеф наблюдал за этим зрелищем с животным, безраздельным наслаждением. Вид этого сильного, мужественного мужчины, этого атлета и тренера, теперь покорно стоящего на коленях, с текущими из глаз слезами, с телом, напряженным от подавляемого отвращения, — это было для него высшей формой обладания. Его власть была не только физической, но и душевной, и он смаковал каждый миг этого разрушения.

— Да... вот так, глотай, шлюха, — его пальцы впились в короткие волосы на затылке Алекса, не просто направляя, а жестко контролируя каждый миллиметр движения. Ритм становился все глубже и агрессивнее, каждый толчок заставлял горло сжиматься в мучительном спазме. — Твоя глотка создана для этого... — его голос был хриплым от наслаждения, — скоро ты будешь сам просить мой член и в другую свою дырочку... и ты полюбишь это...

Но Александр уже почти не слышал слов. Его сознание, чтобы не сломаться окончательно, отделилось от тела, наблюдая за происходящим со стороны. Он видел себя — этого могучего мужчину, чье тело, выточенное годами тренировок, теперь беспомощно и податливо, чья сила ничего не значила перед властью денег и шантажа. Его мир сузился до физиологических ощущений: давящий ком в глотке, предательские слезы, смешивающиеся со слюной, соленый привкус чужой кожи и пота.

Единственным якорем, не дававшим ему полностью погрузиться в пучину отчаяния, была одна-единственная мысль, которую он повторял про себя, как заклинание, как молитву: «Итан... Лео... ради вас...». Эта мысль была одновременно и спасением, и проклятием. Она оправдывала унижение, но и делала его в тысячу раз болезненнее. Он продавал не просто свое тело — он продавал свое достоинство, свое право смотреть в глаза сыновьям как сильный, несгибаемый отец. И пока его глотку насильно заполняли, он мысленно держался за их образы, за их будущее, которое он покупал ценой своего настоящего. За стеклянным фасадом пентхауса плыли огни ночного города, безразличные к маленькой человеческой драме, где мужская суть одного человека методично стиралась, приносясь в жертву на алтарь отцовской любви.

— Принеси коньяк, — властно бросил Джозеф, и Алекс с влажным чавканьем выпустил его член из губ, чувствуя, как вязкая нить слюны и смазки тянется с его губ обратно к напряженной плоти. Он поднялся на ватных ногах, ощущая, как пол уходит из-под ног, и побрел к бару. Его пальцы дрожали, когда он наливал янтарную жидкость в бокал, звук льющегося коньяка казался оглушительно громким в звенящей тишине.

Когда он развернулся, то застыл на мгновение. Джозеф стоял у панорамного окна, спиной к нему, его силуэт вырисовывался на фоне ночного города. Освещенный лишь отблесками уличных огней, он казался не реальным человеком, а изваянием — властным, прекрасным и абсолютно недосягаемым. В этой мгновенной тишине, прерываемой лишь собственным тяжелым дыханием, Алекс с невольным, горьким восхищением отметил совершенство этих линий — широкие плечи, узкие бедра, осанка полная безраздельной власти. Это была красота хищника, и на мгновение она позволила ему забыть об унижении, сменив его на странное, трепетное благоговение.

— Привыкай, — его голос был спокойным и методичным, будто он объяснял условия контракта. — Ты должен всегда сидеть у моих ног и обслуживать мой член. Теперь это твоя роль. — Он отпил коньяк, его глаза холодно оценивали Александра. — Знай своё место.

Алекс почувствовал, как ноги подкашиваются от стыда и покорности. Медленно, почти машинально, он опустился на колени. Паркет отдавал холодком в голые ноги, но это ощущение было ничтожным по сравнению с жжением унижения.

Толстый, венозный член Джозефа, всё ещё влажный и блестящий в отсветах городских огней, находился прямо перед его лицом. Словно во сне, Алекс склонился вперёд. Его губы, уже привыкшие к солоноватому вкусу, обхватили головку. Он начал медленно и тщательно вылизывать её, движения языка сопровождались тихими, влажными звуками. Каждое причмокивание отдавалось в его ушах позорным эхом, но он продолжал, сосредоточившись на механическом выполнении задачи. Его огромные ладони бессильно лежали на собственных бёдрах, сжимаясь в беспомощные кулаки.

— Открой рот шире, дорогой... — ранее произнес Джозеф, проводя пальцами по линии челюсти Алекса, властно направляя его движение. Его прикосновение было холодным и решающим. — Ты же хочешь порадовать своего благодетеля?

Его руки скользнули по напряженным, бугрящимся от стресса плечам атлета, безжалостно заставляя того глубже принять его в рот. Ритмичное движение его бедер стало неумолимым метрономом, отбивающим такт этого унижения. Дыхание Джозефа участилось, стало горячим и прерывистым, но его контроль над ситуацией оставался абсолютным.

— Вот так... Глубже... — он вел себя как полновластный хозяин, его голос был низким и властным, не оставляющим пространства для неповиновения. — Твои губы, кажется, созданы для этого, Алекс. И ты учишься... так быстро.

Его пальцы вплелись в короткие волосы мужчины, жестко фиксируя его голову, направляя ритм с настойчивостью, против которой не было возражений. Каждое движение бедер Джозефа теперь было откровенно агрессивным, лишенным даже намека на игривость.

— А теперь, давай не будем церемониться! — его голос сохранял спокойную, почти бесстрастную интонацию, резко контрастирующую с жестокостью действий. — Такой как ты привык к боли на ринге... Привыкнешь и к этому.

Он резко дернул голову Александра навстречу своему толчку, вбивая член в глотку с такой силой, что у атлета потемнело в глазах. Казалось, Джозеф ставил эксперимент — пытался пробить физиологический барьер, достичь самой глубины, где сопротивление тела должно было сломаться. Глотка, подвергающаяся такому насилию, издавала непроизвольные чавкающие звуки, смешанные с хриплыми стонами, которые Алекс уже не мог сдерживать.

И тогда случилось нечто, от чего его сознание на мгновение полностью отключилось. Резкий толчок, и член, изменив угол, проскользнул глубже, чем когда-либо. Нос Александра с силой врезался в лобок, а грубые волосы впились в ноздри, вызывая резкий, животный запах чужого тела. В тот же миг тяжелые, горячие яйца ударили по его кадыку, завершая картину абсолютного, физиологического подчинения. Это было не просто использование — это была маркировка, демонстрация тотального проникновения и власти, оставляющая в памяти тела шокирующий след чужой плоти.

— Одну дырку натянули... — Джозеф хмыкнул с коротким, циничным звуком, будто констатировал завершение незначительного технического действия. Он вынул свой член почти полностью, до самой головки, оставив Александра на мгновение в состоянии хриплого, прерывистого дыхания. Но передышка была обманчивой.

С той же небрежной, методичной силой он резко вогнал его обратно, глубоко в сжавшуюся глотку. Это было не просто движение — это был ритмичный, безжалостный процесс, демонстрация полного контроля над телом другого человека. Каждый такой толчок был уроком, физическим внушением простой истины: его рот — это теперь просто продолжение воли Джозефа, отверстие, существующее лишь для обслуживания.

Воздух с свистом вырывался из ноздрей Александра при каждом грубом входе, слезы продолжали течь по его щекам, смешиваясь со слюной, стекающей на его собственную грудь. А Джозеф лишь наблюдал, с холодным, отстраненным интересом, за тем, как мускулистое тело бывшего боксера сотрясается от подавленных рвотных позывов и горького стыда.

— Ах ты ж, моя ненасытная дырка... — его голос прорвался сквозь стиснутые зубы, бедра работали с механической точностью, каждый толчок вгонял плоть до самого основания, пока тяжёлые яйца не начинали отдавать тупой болью в его шею. — Принимаешь всю длину, шлюха? Чувствуешь, как растягиваешься? Такое ощущение, что ты рождён для этого... — он усмехнулся, продолжая безжалостно работать над его телом, каждый раз достигая той глубины, от которой перехватывало дыхание.

Алекс задыхался, слёзы ручьём текли по его щекам, смешиваясь с пузырящейся слюной, что вытекала из уголков его губ и стекала по подбородку. Он сильнее впился пальцами в затылок атлета, прижимая его лицо к своему лобку.

— Глубже! Давай же, работай ею как следует... — каждый толчок сопровождался влажным хлюпающим звуком, тело Александра податливо качалось в такт. — Вот так... О да... Эта горячая дырка просто создана для моего члена...

Мужчина продолжал говорить похабные слова, но Алекс уже почти не слышал их — голова гудела, челюсть онемела, а ноющая боль растекалась по всему его спортивному телу, заставляя мышцы неметь.

Его движения стали резче, почти яростными.

— Да... Эта дырка как надо обхватывает... — он ускорился, ритм стал неровным, животным. — Сейчас кончу... прямо в эту жадную дырку... Принимай всё, шлюха... Принимай до последней капли...

Его тело напряглось в последнем, мощном толчке, пальцы разжались, а всё существо задрожало в пиковом моменте. В этот миг его горло сжалось, когда член пульсирующе выпустил несколько мощных выбросов прямо внутрь. Густая жидкость заполнила его, не оставляя возможности почувствовать вкус, и он был благодарен за это.

— Ну что, проглотила всё, как подобает хорошей сучке? — Джозеф с влажным чавканьем извлёк свой член, с самодовольным видом окидывая взглядом блестящую на свету плоть, покрытую смесью слюны и его семени. — Посмотри, как твои слюни смешались с моей спермой... Изумительное зрелище, не находишь?

Он провёл пальцем по всей длине, собирая остатки жидкости, и с издевкой размазал их по губам Александра, заставляя того содрогнуться от отвращения и унижения.

— Теперь твоя очередь... Вылижи всё дочиста. Хочу видеть, с каким рвением ты это сделаешь, — он грубо потянул его за волосы, принудительно приближая к своему паху. — Давай же, продемонстрируй, на что способна твоя услужливая глотка... Каждый сантиметр должен быть безупречно вылизан... И не смей торопиться, я желаю наблюдать, как ты делаешь это медленно, с наслаждением! Тебе же это нравится? — он ухмыльнулся, впиваясь взглядом в растерянные глаза атлета.

Алекс ничего не ответил, его грудь тяжело вздымалась, он пытался унять бешеное сердцебиение и выровнять прерывистое дыхание.

— Я спрашиваю: понравилось отсасывать мой хуй? — рявкнул мужчина, хмуро вглядываясь в его потерянное лицо.

— Да... мне понравилось... — выдохнул Алекс, почти не осознавая сказанного.

— Вот видишь, тебе уже нравится, — расплывшись в улыбке, произнёс он. — Я нашёл потрясающую, мясистую дырку... — последние слова он проговорил с притворным восторгом, запрокидывая голову, в то время как атлет вновь прикоснулся губами к его члену, принимаясь за новый унизительный ритуал очищения.

— А теперь... покажи, как ты умеешь благодарить, — сиплый шёпот Джозефа повис в полумраке, и пентхаус наполнился густыми, влажными звуками. Частое, неровное чавканье смешивалось с прерывистым дыханием и глухими стонами, рождая непристойную симфонию.

Лучи ночного города, пробиваясь сквозь стекло, ложились на их тела полосами холодного света. Они рассекали мощную спину Джозефа, выхватывая из темноты сгорбленную фигуру Алекса, его напряжённые плечи и покорно склонённую голову. Свет играл на мускулах его торса, подсвечивая капли пота, стекавшие по дрожащему телу.

Алекс работал с отчаянной, почти механической старательностью. Каждое движение его языка и губ было подчинено одной цели — довести мужчину до предела. Он уже не думал о стыде, не позволял себе чувствовать отвращение. Его разум сузился до одной задачи: услужить, доказать свою полезность, заслужить ту бумагу, что спасет его сыновей. Он вторил ритму тела Джозефа, предугадывал его желания, его сильные руки, обычно сжимавшие боксёрские перчатки, теперь беспомощно лежали на собственных бёдрах, пока он весь был сосредоточен на услужении.

— Да... вот так... — хрипло выдохнул Джозеф, его пальцы вцепились в подлокотник кресла, костяшки побелели. Он запрокинул голову, и свет упал на его перекошенное гримасой наслаждения лицо. — Глотай... Всё до капли... Это твоя плата... твой аванс...

Когда всё закончилось, в комнате повисла тяжёлая, спёртая тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием обоих. Алекс, не поднимая глаз, ощущал на языке горьковатый привкус и тяжесть унижения. Но где-то глубоко внутри, под слоем стыда, тлела крошечная искра — холодное, безрадостное удовлетворение от выполненной части сделки. Первый платёж по контракту, скреплённый потом, слюной и семенем, был внесён.

— Превосходно, а теперь, как подобает послушной сучке, заправь мой член в штаны и можешь выметаться отсюда! — раздраженно бросил Джозеф, его голос прозвучал устало и презрительно, будто он только что использовал вещь и теперь она ему надоела. Он даже не взглянул на Алекса, отводя взгляд к окну, демонстрируя полное безразличие.

Алекс, двигаясь как автомат, схватил все еще влажный, липкий член и бережно убрал его в трусы. Его пальцы дрожали, когда он подтягивал штаны и застегивал ремень. Каждое прикосновение к одежде казалось возвращением к чему-то утраченному, к той личности, которой он был всего час назад. Он спешно натянул футболку, не глядя на свое отражение в темном стекле окон, и, не произнося ни слова, направился к выходу.

Его ноги были ватными, а в горле стоял ком, но он глотал слезы, сжимая зубы до боли. Он был сильным. Он был стойким. Он выдерживал нокауты на ринге и поднимался после падений. Но это... Это было иное. Это было медленное, методичное уничтожение его сути. Его низвели до уровня вещи, чья ценность определялась лишь теплотой рта и податливостью тела. И самое страшное было в том, что он сам, ради света в глазах своих сыновей, согласился на эту сделку. Дверь лифта закрылась за ним, отсекая его от пентхауса, но не от тяжести произошедшего. Он стоял в кабине, глядя в потолок, и чувствовал, как по его щеке скатывается единственная предательская капля — тихий свидетель того, что крепкая стена его мужественности дала первую, но далеко не последнюю трещину.

Много ли желающих почитать следующую часть, может комментарии оставите? ;)

Если история нравится, сделайте мне приятно и поставьте пожалуйста хорошую оценку, спасибо💋

Желающих жду на моем ТГ канале: - https://t.me/+Xa_2Y-6lrQ01Yjky

А также, у меня есть свои комиксы по рассказам - https://boosty.to/zolotovmax?postsTagsIds=17418