Воздух в тронном зале был густ от запаха воска, хвои и человеческого тепла. Элиан стоял чуть позади отца и братьев, его рот растянут в правильной, отработанной до автоматизма улыбке. Уголки губ ныли от напряжения. Он кивал, жал протянутые руки — шершавые ладони крестьян, холёные пальцы купцов, липкие от сладостей пальчики детей. Каждое прикосновение отзывалось на его коже мурашками — не от волнения, а от нетерпения.

Голоса сливались в единый праздничный гул, но в ушах Элиана звучал лишь звон собственного ожидания. Он смотрел на сверкающие гирлянды в окнах, но видел другое: тёмные проёмы переулков, где свет фонарей не доставал, а снег хрустел под ногами одиноко и предательски громко. Он принимал поздравления, но в голове уже прокручивал маршрут. Северная застава. Молодой Брендан. Вчера он заметил его взгляд — быстрый, украдкий, задержавшийся на поясе принца на долю секунды дольше, чем того требовала почтительность. В том взгляде было не только любопытство.

«Ваше Высочество, вы так добры!» — щебетала какая-то дама. Элиан наклонил голову, чувствуя, как тяжёлый бархат ворота натирает шею. Доброта. Да. Именно так они это называли. Его братья Каэлан и Лир излучали эту доброту как печки — ровным, согревающим светом. Он же чувствовал внутри не тепло, а сжатую, тлеющую пружину. Каждое рукопожатие, каждый поклон отдалял его от этой невыносимой благопристойности. Скоро. Скоро огни в окнах начнут гаснуть один за другим, как подмигивающие союзники.

Официальный обход закончился, когда луна уже висела высоко в чёрном, как бархат, небе. Возвращаясь в замок, Элиан ловил на себе взгляды стражников у ворот. Их лица были непроницаемы, но в напряжении их спин, в том, как они чуть прямее вставали по стойке «смирно», он читал знакомый шёпот. Легенда. Они знали. Или надеялись. Этот шёпот полз по караульным, согревая их в стужу лучше любой жаровни.

В своих покоях Элиан сбросил парадный камзол, словно сдирал с себя липкую кожу придворной жизни. Вместо него натянул простую, но мягкую шерстяную кофту, те самые обтягивающие штаны, в которых каждое движение чувствовалось кожей. Красная шапка, глупая и вызывающая, придавала всему оттенок похабного карнавала. Он не был больше принцем. Он был тенью, желанием, хищником на рождественской охоте.

Дверь потаённого хода скрипнула тише вздоха. Морозный воздух ударил в лицо, чистый и острый, как лезвие. Элиан вдохнул его полной грудью. Запах свободы пахнет снегом и дымом. Город спал, убаюканный вином и тяжёлой пищей. Только где-то вдали одинокий стражник отбивал скрипучим ботинком дробь на обледеневшей мостовой.

Он крался по спящим улицам, сливаясь с тенями, сердце отстукивало в такт шагам не тревогой, а лихорадочным, похотливым нетерпением. Его тело, скованное целый день церемониями, теперь было упругим и горячим под одеждой. Он вспоминал Брендана. Молодого, с открытым, немного глупым лицом и широкими ладонями. Вспоминал, как тот сглотнул, когда их взгляды встретились. В горле парня прошёл комок — Элиан это видел. И это было приглашением.

Северная застава. Фонарь раскачивался на ветру, отбрасывая пляшущие тени. Брендан стоял, прижавшись спиной к каменной стене, и дышал, выпуская густые клубы пара. Он отчаянно переминал с ноги на ногу, пытаясь согреться. В его движениях была жалкая, животная грация замерзающего зверька.

Элиан вышел из тени беззвучно. Брендан вздрогнул, рука метнулась к эфесу меча.

— Непростая ночь для дозора, — хитро проговорил принц, подходя ближе к новобранцу, чем напугал его.

— Тревога?! Кто идёт? — вскрикнул Брендан, потянув ладонь к эфесу меча, но остановился, стоило увидеть знакомый силуэт принца. — Ой... В-Ваше Высочество?! Простите, я не узнал Вас!

Стражник замер, глаза расширились, вбирая в себя образ принца в абсурдной шапке, в одежде, обрисовывающей каждую мышцу. Он сглотнул. Снова. Этот звук был для Элиана слаще любой рождественской колядки.

— В-Ваше Высочество... я... я не...

— Замолчи, — Элиан шагнул ближе, сокращая дистанцию до интимной. Он видел, как дрожат ресницы парня от мороза и страха. Чувствовал исходящий от него холод и запах пота под грубой шерстью плаща. — Ты же замёрз.

Это не был вопрос. Это было констатацией его права. Элиан снял с руки перчатку и, не отрывая взгляда от Брендана, медленно, плавно провёл обнажёнными пальцами по его щеке. Кожа была обветренной, шершавой, ледяной. Парень ахнул, но не отпрянул. Его тело напряглось, стало деревянным, но глаза... В его глазах вспыхнул тот самый огонь узнавания, смешанный с ужасом. Он знал легенду. И теперь она воплощалась в нём.

— Я... я на посту, — выдавил Брендан, но это был уже не протест, а последняя бессмысленная формальность, щепотка соли, которую бросают в кипящее варево, чтобы проверить его силу.

— Твой пост теперь — я, — прошептал Элиан, и его дыхание, тёплое и влажное, смешалось с паром от дыхания стражника. Его рука скользнула с щеки на шею, под воротник, нащупала бешено стучащую артерию. Пульс Брендана бился, как птица в клетке. Элиан прижался губами к его уху, чувствуя, как тот весь вздрогнул. — И твоя служба сегодня будет... особенной. Понял?

Он не ждал ответа. Его другая рука опустилась ниже, наткнулась на ремень, на пряжку. Металл был ледяным. Элиан надавил ладонью чуть ниже, туда, где под толстой тканью штанов уже угадывалось смутное, податливое тепло, откликнувшееся на его прикосновение. Брендан издал сдавленный стон — не боли, а капитуляции. Его колени подкосились. Вся его солдатская выправка, вся дисциплина растворились в этом тёмном переулке под руками принца.

Элиан чувствовал, как его собственное дыхание сбивается. Весь день сжатая пружина внутри наконец-то начала распрямляться с тихим, сладострастным шипением. Он оторвался от уха парня, чтобы посмотреть ему в лицо. Брендан смотрел на него снизу вверх, глаза блестели в свете фонаря влагой страха и непонятного, дикого восторга. Он был прекрасен в своём унижении. Прекрасен и абсолютно принадлежащим ему, Элиану, в эту рождественскую ночь.

— Но нас... нас могут увидеть? — выпалил парень, и в его сдавленном шёпоте плескалась паническая искра последнего разума, пытавшегося бороться с накатившей судьбой.

Этот жалкий лепет заставил Элиана улыбнуться. На этот раз по-настоящему. Уголки его губ дрогнули, обнажив ровный ряд зубов. Он не ответил. Слова были излишни, когда всё решало право сильного. Его рука, быстрая и неумолимая, как щупальце тени, метнулась вперёд. Пальцы не просто нашли, а впились в ледяной металл пряжки на ремне Брендана, вдавив его в мягкость живота под тканью. Раздался сухой, громкий щелчок, болезненно отчётливый в морозной тишине, — звук сдающегося замка, сломанной преграды.

И тут же, не дав парню и мига на осознание, Элиан рванул. Не за руку, не за плечо — именно за эту расстёгнутую пряжку и болтающийся ремень, как за узду. В этом жесте была не просто настойчивость, а циничное утверждение власти.

Брендан не сопротивлялся. В его теле не возникло даже намёка на привычный для стражника защитный спазм — лишь глухая, тотальная капитуляция. Он позволил рывку вывести себя из равновесия и, пошатываясь, поплёлся следом в тёмный проём, как привязанный на незримый поводок. Каменная арка поглотила их, и тьма сомкнулась за спинами, плотная и немая.

И тут, в этой слепой, тесной клетке из камня и мрака, принц накинулся на него с новой, обнажённой силой. Он не просто обнял — он захватил, окружил руками, притянул к себе так, что грубый шерстяной плащ Брендана вмялся в его мягкую кофту. Он прижал парня к своей грудной клетке, позволив тому ощутить всей поверхностью тела два неоспоримых факта: лихорадочное тепло, исходившее от принца сквозь одежду, и твёрдый, настойчивый бугор желания, упиравшийся ему в бедро — неприличный, властный и живой.

— Теперь нам никто не помешает, — прошипел Элиан прямо в его ухо, и его голос звучал уже не насмешливо, а тихо, хищно, с мокрым от удовольствия придыханием. — И никто не увидит. Совсем. Никто.

Одна его рука принялась гладко, почти ласково поглаживать напряжённое плечо стражника, ощущая под пальцами дрожь в мышцах. Другая твёрдо легла на его спину, прижимая ещё ближе. Элиан отклонился на полшага, чтобы в сумраке разглядеть его лицо.

— Ты весь дрожишь, — констатировал он, и в его голосе заплясали игольчатые искры усмешки. Он знал ответ. Знал ещё до вопроса.

— Мне... холодно, — буркнул Брендан, отводя взгляд. Его голос был хриплым, сдавленным где-то в горле. — Ночь... морозная.

Он лгал. И лгал отвратительно неубедительно. Дрожь, что пробегала по его телу, была слишком мелкой, слишком частой, чтобы быть лишь от холода. Это была нервная, животная дрожь — смесь леденящего страха и того самого предательского возбуждения, которое заставляло его стоять на месте, а не вырываться. Элиан видел, как взгляд парня, скользнув по его лицу, на миг упал ниже, к тому самому месту, где их тела соприкасались с похабной откровенностью. И задержался. Всего на мгновение. Но этого было достаточно.

— Я знаю, как тебя по-настоящему согреть, — поправил он, и в его голосе зазвучала сладкая, липкая хитрость, за которой пряталось железное обещание.

И он тут же это доказал. Его ладонь, до этого поглаживавшая плечо, стремительно и неумолимо скользнула вниз — по грубой ткани мундира, мимо пряжки уже расстёгнутого ремня, и впечаталась точно в пах Брендана. Не ласково, не исследуя, а с сразу оценивающей, владеющей силой.

Тело новобранца вздрогнуло всем корпусом, будто его ударили током. Он выпрямился в струну, спина снова глухо ударилась о камень, а в горле вырвался сдавленный, животный звук — не крик, а скорее хриплый выдох, в котором смешались шок, стыд и немыслимая, запретная реакция на этот грубый захват. Через слои ткани Элиан чувствовал под ладонью смутное, податливое тепло, которое уже начало отзываться на давление.

— Что... что вы пытаетесь сделать? — выдавил Брендан. Слова вышли шёпотом, сорвавшимся на самой грани паники. Он сглотнул — тот самый ком, огромный и колючий, поднялся из груди и с трудом протолкнулся вниз по пересохшему горлу. Но — и это было главное — он не отступил. Его пятки не отшатнулись, плечи не вывернулись из захвата. Он замер, пригвождённый к стене телом принца и собственным парализующим смятением, в котором страх боролся с чем-то гораздо более тёмным и древним.

Элиан медленно, с театральной и хищной грацией, опустился на колени. Снег хрустнул под его весом, ледяная влага тут же промочила ткань, но он не ощущал холода — лишь адреналиновый жар, пульсирующий в висках. Его взгляд, тяжёлый и неотрывный, снизу вверх впивался в глаза Брендана, ловя в них бурю из страха, стыда и ошеломлённого любопытства.

— Сейчас станет... гораздо жарче, — прошептал он, и его пальцы, уверенные и холодные от ночного воздуха, нащупали верхний край грубых шерстяных штанов. Он не стал медлить. Вцепившись в ткань, Элиан резко, одним мощным рывком рванул её вниз вместе с тонким подштанником.

Холодный воздух ударил по обнажённой коже, но то, что произошло дальше, было не от мороза. Высвободившийся от тесной ткани, наполненный кровью и подавленным возбуждением член Брендана упруго выпрямился и с глухим, влажным шлепком ударил принца по щеке.

Элиан на миг замер. Не от отвращения — от острой, щекочущей неожиданности. Удар был несильным, но невероятно интимным, похабным в своей внезапности. На его коже, от скулы до угла рта, остался липкий, тёплый след — капля предсемени, прозрачная и вязкая, смешавшаяся с холодной влагой ночи. Он почувствовал её солоноватый, мускусный запах, ударивший в ноздри вместе с ароматом возбуждённого мужского тела — кожи, пота, шерсти и чего-то глубокого, животного.

Брендан издал над ним сдавленный, бессвязный звук, его бедра дёрнулись в попытке отстраниться, но было поздно — и стыд, и нагота, и этот немой шок от случившегося приковали его к месту. Он смотрел вниз широко раскрытыми глазами на принца, на свою собственную обнажённую плоть, касающуюся аристократического лица, и в его взгляде читалась полная, парализующая растерянность.

А Элиан... Элиан медленно провёл языком по внутренней стороне губы, ощущая на ней привкус. Его глаза, полуприкрытые длинными ресницами, блестели в темноте тёмным, бездонным торжеством. Он не вытер щёку.

— Думаю, ты знаешь, что делать с этим... хозяйством? — нахально, с внезапной грубоватой усмешкой в голосе бросил парень, и в его тоне сквозила уже не робость, а смутная, развязная дерзость — словно нагота и близость принца ослабили хватку страха, выпустив наружу что-то более простое и похотливое.

Элиан не ответил. Только его пухлые, отёкшие от желания губы растянулись в медленную, мокрую улыбку, полную немого обещания и одобрения. Он притянулся ближе к источнику тепла и запаха. От толстой, тёмно-лиловой головки, лоснящейся от выступившей влаги, ударил резкий, не прикрытый ничем звериный дух — густой мускус пота, кожи, предсемени и чего-то глубоко мужского, пряного, от чего у Элиана предательски закружилась голова. Жар, исходивший от этой налитой кровью плоти, обжигал его лицо.

Он сознательно медленно, почти издевательски раскрыл рот, позволив Брендану видеть влажный блеск своих зубов и языка, а затем обхватил пульсирующую верхушку целиком, скользнув губами по самой чувствительной плоти.

Два стона, хриплых и влажных, разорвали тишину переулка, слившись в один похабный аккорд. От Брендана вырвался глухой, сдавленный вой, его бёдра дёрнулись вперёд, судорожно, почти агрессивно. Элиан в ответ издал низкое, довольное урчание глубоко в горле, вибрация которого передалась на обхваченную плоть.

Ноги новобранца затряслись и подкосились, колени предательски подались, угрожая бросить его всей тяжестью на принца. Но он удержался, впившись пальцами в стену так, что побелели костяшки. Он не сбежал. Он просто раздвинул ноги чуть шире, подав таз вперёд — отчаянный, безмолвный и совершенно недвусмысленный жест согласия, даже приглашения. Он стоял, дрожа от напряжения каждой мышцей, позволяя, чтобы его использовали, позволяя принцу продолжать — глубже, настойчивее, безжалостнее. Его короткие, прерывистые выдохи теперь были не только от холода, но и от нарастающего, тёмного, позорного возбуждения, которое вот-вот должно было снести все остатки его воли.

— Ох... чёрт... — хрипло, сквозь стиснутые зубы выдохнул Брендан, его голова запрокинулась назад, ударившись о каменную кладку. — От твоих... движений... я прямо чувствую, как это хозяйство раскаляется...

Его слова потеряли всякую членораздельность, превратившись в сплошной, прерывистый поток стонов и полунамёков. Он откинул голову назад, а бёдра, повинуясь уже не разуму, а низкому, животному инстинкту, сами подались вперёд коротким, резким толчком, глубже впихивая распухшую плоть в обжигающе влажный и жадный рот принца.

Элиан не дрогнул и не отступил. Напротив, он встретил этот грубый толчок, приняв его глубже, позволив головке упереться в самое нёбо. Его язык не просто скользил — он орудно работал: яростно и влажно шлёпал по самой чувствительной верхушке, язвительно дробил по пульсирующей уздечке, а затем погружался у основания, имитируя ещё более похабные движения. Звуки, доносящиеся из его захваченного рта, были громкими, мокрыми и неприличными — глухое причмокивание, хлюпающее сосание, прерывистые всхлипы, когда дыхание перехватывало.

Он заставлял это «хозяйство» плясать под свою похоть, и каждое его движение вызывало у Брендана новый, более громкий и отчаянный стон, вырывавшийся из самого нутра. Принц чувствовал, как тело стражника трясётся в мелкой, непрекращающейся дрожи, как пальцы, вцепившиеся в его плечи, уже не толкают прочь, а судорожно впиваются, притягивая ближе. Холод ночи был забыт. Их миром теперь был только липкий жар, хлюпающие звуки и всё нарастающее, нестерпимое напряжение внизу живота Брендана, которое вот-вот должно было найти свой грубый, влажный выход.

— Давай, работай глоткой, а не просто губами, — хрипло, почти рыча прошипел Брендан, и в его голосе, смазанном наслаждением, прорвалась грубая, нетерпеливая команда. Его пальцы, уже не просто лежавшие на плечах Элиана, впились в волосы принца, сбив красную шапку на снег. Тазовая дуга новобранца заработала — не просто подалась вперёд, а начала короткие, резкие, настойчивые толчки, каждый из которых вгонял его член глубже в принимающее тепло.

Элиан поперхнулся. Внезапно, неожиданно. Его собственные слюни брызнули из уголков губ, по щекам потекли первые предательские слёзы от напряжения. И причина была не в неумении. Причина была в чудовищном, неподъёмном размере.

У людей такие члены были редки. То, что он сейчас пытался принять, выходило за рамки редкого. Это была плотная, живая махина — толстая, как его запястье, длинная, с раздувшейся, пульсирующей головкой, которая даже на фоне тьмы казалась тёмно-багровой, почти чёрной от налитой крови. Она не просто заполняла рот — она распирала его, давила на корень языка, упиралась в глотку с тупой, животной силой, пытаясь проложить себе путь дальше, в узкое горло. Это была не человеческая плоть, а огромный, сочный, звериный агрегат, чудом помещённый в человеческое обличье, будто вырванный у какого-то лесного исполина. С каждым толчком Брендана острое, сладкое удушье охватывало Элиана, смешиваясь с пьянящим торжеством. Он был принцем, и сейчас его короной был этот мучительный, влажный кайф, его троном — снег под коленями, а скипетром — эта чудовищная, непокорная плоть, которой он отчаянно пытался служить.

Он попытался подстроиться, сдавленно кашлянул, пытаясь пропустить воздух через нос, и снова обхватил губами хотя бы часть ствола. Его язык, прижатый к нижней части, беспомощно елозил по набухшим венам, а из его горла вырывались глухие, хлюпающие звуки полной покорности и невозможности справиться с дарованным ему «сокровищем». И это, похоже, лишь распаляло Брендана ещё больше.

— Ну что, Ваше Высочество? — прорычал он, с силой вгоняя себя глубже, от чего Элиан сдавленно закашлялся. — Глотка у королевских кровей оказалась не такой уж и неприкосновенной, да? Тесновато для моего простого солдатского хуя?

Его бёдра работали грубо, размеренно, как молот, каждый толчок сопровождался хриплым комментарием.

— Любишь, а? Любишь, когда тебя насаживают на самый обычный, плебейский болт, как последнюю штрафную шлюху у казарм? — язвил он, одна его рука снова впилась в волосы Элиана, притягивая его лицо к своему животу. — Только слухами и легендами питался? А на деле твой королевский ротик только и может, что слюнями и соплями измазаться?

Элиан, с глазами, полными слёз от напряжения и удушья, мог лишь издавать глухие, согласные звуки, что, казалось, ещё больше заводило Брендана.

— Давай, принцесса, пососи, как следует! — его голос сорвался на откровенно грязный, насмешливый визг. — Может, я тебе потом медальку вручу... за отличную службу ртом! Ага? Хочешь медаль, сосатель?

Он на секунду замедлил движения, позволяя Элиану глотнуть воздуха, и тут же, с издевательской медлительностью, провёл головкой по его красным, опухшим губам.

— Или тебе мало? Хочешь, чтобы весь караул узнал, как будущий правитель на коленках в переулке отсасывал у простого стражника? Чтобы все видели, чем на самом деле кормятся принцы по ночам? — Он наклонился, его лицо исказила гримаса сладострастной жестокости. — Я мог бы сейчас крикнуть. И все бы прибежали... и увидели бы эту прелестную картину.

Он снова начал двигаться, уже быстрее, яростнее, его слова лились грязным потоком, унижая и возбуждая одновременно:

— Никакой ты не принц сейчас... Ты мой личный, тёплый слизняк для члена! Дырка для спуска! Вот и вся твоя магия, грязный сосунок! Работай! ЗАГЛАТЫВАЙ!

Каждое похабное слово, каждый оскорбительный эпитет казались вторым проникновением, ломающим не тело, а самый статус, самую суть Элиана. И в этом тотальном унижении, в этом превращении из охотника в игрушку, из принца в «дразнилку для хуя», таилась для него извращённая, мучительная и всепоглощающая сладость. Он был ничем. И это было самым пьянящим ощущением в его жизни.

— А давай-ка проверим сокровищницу, — его голос прозвучал низко и гнусно, будто он предлагал не интимность, а осмотр товара. — Этот ротик — лишь парадный вход. Я ведь чуял, распутная сучка, что ты шёл ко мне не с пустыми руками... вернее, не с одним лишь ртом. Готовил своё заднее королевское крылечко для приёма гостя?

Он резко выдернул свой член из захлёбнувшегося рта Элиана, прерывая унизительный минет. Прежде чем принц успел отдышаться, грубая, мозолистая ладонь солдата впилась в затылок и цепко схватила его за шкирку, за мягкие волосы у шеи.

— Какие только хлысты и дубины там не отплясывали, а? — прохрипел Брендан, с силой приподнимая Элиана с колен и властно разворачивая его лицом к стене. — Думаешь, я поверю, что такое... сладострастное создание... ходит по ночам только для бесед? Нет уж, шлюха королевских кровей...

Он сильно толкнул принца грудью и плечом о холодный камень, пришпилив его всем весом. Одна рука продолжала держать Элиана за шею, в то время как другая молниеносно и грубо рванула вниз его обтягивающие чёрные штаны вместе с тонким бельём. Ткань сорвалась с бёдер с неприличным шелестом, обнажая в лунном свете аппетитную, соблазнительную плоть: упругие, идеальные ягодицы и, мелькнувшее между ними, розовое, нетронутое тайное место, которое сейчас так явно предлагалось ему, солдату.

— О-хо-хо... — свистнул Брендан, его взгляд жадно скользнул по открывшемуся виду. Он шлёпнул ладонью по округлой выпуклости, оставив на коже алый след. — Вот это готовность! Изумительно. Значит, правда ждал. Ждал, когда какой-нибудь грубый бычара вроде меня призовёт тебя к ответу... и хорошенько проинспектирует все твои дырочки. Ну что ж, принцесса... принимай смотрины.

Его пальцы, всё ещё липкие от его же смазки и слюны Элиана, грубо провели между ягодиц, мимоходя задевая то самое «сокровенное», от которого всё тело принца содрогнулось в немом, стыдливом предвкушении. Унижение было полным, вульгарным — и от этого невероятно возбуждающим для них обоих.

— Ну что, принц Элиан, всеобщий любимец и ночная тень города? — голос Брендана прозвучал глубоко и грязно, с наслаждением растягивая титулы. — Пора наконец согреться по-настоящему. Не как принц с народом... а как шлюха с тем, кто её купил.

Он громко шлёпнул ладонью по упругой, идеально очерченной плоти ягодиц, наслаждаясь тем, как тело принца вздрогнуло, а на коже вспыхнуло алое пятно. Его взгляд жадно пожирал открывшийся вид: мощные бёдра, узкая талия, и между ними — та сокровенная, тёмная щель, которую сейчас освещал лишь лунный свет, падающий косо из проёма.

— Ох, и аппетитное же у тебя заднее хозяйство, — прошипел он, проводя толстым, грубым пальцем между ягодиц, едва касаясь входного отверстия, заставляя мышцы там судорожно сжаться. — Небось, мечтал об этом? Чтобы тебя прижали к стене в грязном переулке и въебали как последнюю подстилку? Ну что ж, мечты грязных принцесс иногда сбываются.

Он не стал искать смазки, не стал готовить. Его собственный член, огромный, тёмно-багровый и лоснящийся от выделившейся смазки, был готов. Брендан грубо приставил пульсирующую, широкую головку к сжавшемуся входу, с силой вдавливая её в неготовое, узкое отверстие.

— Расслабляйся, королевская дырка, — хрипло проворчал он, — прими своего ночного гостя.

И тут Элиан, вместо того чтобы сопротивляться или сжаться, прогнулся в спине, его ягодицы подались назад навстречу давлению. С тихим, влажным, неприличным звуком, плоть уступила. Он сам насадился на эту пылающую, толстую головку, приняв первые невыносимые сантиметры солдатского члена внутрь себя. Его собственный стон, глухой и разбитый, вырвался наружу — стон не только боли, но и глубочайшего, позорного удовлетворения.

— Вот так... Видишь, как просто? — задышал Брендан ему в ухо, начиная медленно, неумолимо двигать бёдрами, вгоняя себя глубже. — Твоё королевство теперь здесь... на моём хуе. И я буду править им до самого рассвета.

— Ах ты, сука... королевская... — Брендан выдохнул хрипло, чувствуя, как тугая, горячая плоть принца окружает его, сжимаясь в болезненных спазмах, но уже не выталкивая, а принимая. — Ну же, расслабься получше... Не для того я твою холёную попку раздевал, чтобы ты тут зажималась, как девчонка на первой брачной ночи.

Он двинул бёдрами резче, глубже, и Элиан вскрикнул — коротко, отрывисто, захлёбываясь. Звук был грязным и влажным, точно шлёпок по мокрому телу.

— О, запела! — Брендан хихикнул, его пальцы впились в бока принца, оставляя синяки на бледной коже. — Так и знал, что тебе только дай хорошего, грубого толкача... А ты притворялся святым, ходил, подарки раздавал... А сам мечтал, чтобы тебя просто взяли и выебали в грязном переулке, да?

Каждый его толчок был увесистым, мерным, будто он бил по раскалённому металлу, придавая ему форму. Элиан, прижатый лицом к шершавому камню, скрёбся пальцами по стене, его тело вздрагивало от насильственных, но неотразимых движений. Боль перемешивалась с чем-то острым, пожирающим, от чего внизу живота закипал стыдный, неистовый жар.

— Никакой ты не принц сейчас, — Брендан наклонился, его потное, грубое лицо прижалось к шее Элиана, слова лились горячим, похабным шёпотом прямо в ухо. — Ты — дырка. Моя личная, тёплая, королевская дырка на один вечер.

Он ускорился, его движения стали рваными, яростными, стена глухо скребла по спине принца. Воздух наполнился звуками — хлюпающими, причмокивающими, тяжёлыми ударами тел, прерывистыми стонами, которые Элиан уже не мог сдержать.

— Вот так... вот так, принцесса... — Брендан рычал, его руки скользили по телу принца, сжимая, хватая, обламывая остатки какой-либо нерешительности. — Принимай всё... Каждый сантиметр... Каждый грязный толчок... И запомни — именно так, именно так настоящие мужчины греются в Рождество.

Элиан уже не мог отвечать. Он мог только глотать воздух, хрипеть и отдаваться этому животному, всепоглощающему акту, в котором не было ни величия, ни магии — только сырая, постыдная, оглушительная реальность, которую он жаждал больше любого королевского пира.

Каждый раз, когда Брендан отводил бёдра назад, готовясь к новому мощному толчку, тугая, розовая кожица растянутого входа Элиана буквально тянулась за отступающим членом, будто не желая отпускать. Она образовывала краткую, влажную перемычку, блестящую на скудном свету, прежде чем с мягким, непристойным хлюпом член выскальзывал почти полностью. И тут же, с грубым напором, возвращался обратно, разрывая эту хрупкую связь и заново распарывая натруженное отверстие, которое уже покорно, почти жадно, раскрывалось навстречу.

Элиан не мог сдержать звуков. Его стоны были громкими, сырыми, неприлично откровенными. Они рвались из самой груди, смешиваясь с тяжёлым, прерывистым пыхтением. Его глаза, широко распахнутые, закатывались под веки, показывая белки, в моменты особенно глубоких проникновений. В этом взгляде, обращённом в темноту каменной стены, было не страдание, а чистейший, запредельный восторг, смешанный с шоком. Каждая клетка его тела кричала от боли, растяжения, непривычного вторжения — и каждая клетка ликовала от этого.

Всё его существо, каждый нерв, было заточено на одно: впитывать, запоминать, сохранять. Жар чужой плоти, разрывающей его изнутри. Грубые руки, впивающиеся в его бёдра, оставляя синяки — метки собственности. Хриплый, похабный голос над ухом, называющий его шлюхой и дыркой. Всю эту грязную, животную поэзию ночи он вбивал в себя, как гвоздями. Он знал. Знал, что эту ночь, этот переулок, этот грубый стон над собой и эту невыносимую, сладкую полноту внизу живота он будет вспоминать в самые скучные придворные дни. Будет тайком трогать себя, вспоминая, как его королевское тело стало просто инструментом для чужого наслаждения. И от этой мысли его захлёстывала новая волна горячего, позорного возбуждения, заставляя его бессознательно поддаваться навстречу каждому толчку, каждому оскорблению, каждой секунде этого падения, которое ощущалось как единственно возможный полёт.

И вот, после очередного грубого толчка, когда его тяжёлые, упругие яйца с мокрым шлепком ударили о промежность Элиана, что-то в Брендане надломилось. Из его груди вырвался не стон, а низкий, хриплый рык — звук глубоко животный, победный и абсолютно лишённый каких-либо условностей.

Его член, на всю длину зарывшийся в горячей глубине принца, затрепетал, забился в серии мощных, непроизвольных судорог. Яички сократились, подтянувшись к телу в финальном спазме. И Элиан почувствовал это изнутри — первый, обжигающий выброс.

Густой, горячий поток хлынул прямо в самую глубь его прямой кишки, заполняя её с давящей, неумолимой силой. Это была не просто жидкость. Это было воплощённое животное семя, липкое, вязкое и невероятно обильное. С каждым пульсирующим толчком члена внутри него разливалась новая волна раскалённой белизны, распирая его изнутри, заливая каждый сантиметр, до которого могло дотянуться.

Элиан ахнул, его собственное тело застыло в парализованном шоке. Ощущение было невыносимым и божественным одновременно — жгучее тепло, стремительно растекающееся по самым сокровенным, тайным местам, клеймящее его изнутри. Он чувствовал, как сперма заполняет его до самых краёв, как его собственное, некогда неприкосновенное отверстие, теперь распятое на толщине члена, служит лишь сосудом, приёмником для этой грубой, жизненной силы.

Брендан, всё ещё издавая хриплые, удовлетворённые звуки, глубоко вгонял в него последние, конвульсивные выбросы, будто стремился запечатать свою победу, затопить королевскую тайну этим простым, солдатским семенем. И Элиан принимал всё, закатив глаза от переполняющей его нечеловеческой полноты, зная, что это чувство — чувство быть до краёв наполненным, помеченным, использованным — он будет носить в себе ещё долго после того, как эта ночь закончится. Это был его самый тёмный, самый желанный рождественский подарок.

И когда Брендан, с последним грубым, выкручивающим движением, вытащил свой член, раздался громкий, влажный чавкающий звук — будто из глубины вырвалась пробка. Освобождённое, распухшее и беззащитное отверстие Элиана на мгновение беспомощно сжалось в тщетной попытке сомкнуться, но было уже слишком растянуто, слишком предано.

И тогда, как из опрокинутого сосуда, потекла сперма.

Густая, молочно-белая, ещё парящая внутренним жаром, она хлынула обильной струёй, смешавшись с прозрачной слизью. Первые плотные капли с громкими, неприличными шлепками упали на чистый, искрящийся снег под его ногами, прожигая в нём маленькие, тёмные дырочки и окрашивая белизну в грязновато-желтоватый оттенок. Следующие потоки поползли по внутренней стороне его бёдер, липкими, тёплыми дорожками стекая на кожу, остывающую на морозном воздухе.

Элиан, всё ещё прижатый к стене, застыл, чувствуя этот постыдный, интимный потоп. Каждая капля, падающая на снег, звучала для него как грохот разбивающейся короны. Запах — резкий, терпкий, чужой — ударил в нос, смешиваясь с запахом пота, камня и железа. Он видел, как пар поднимается от этих позорных следов на снегу — физическое, нестираемое доказательство его падения, его добровольного осквернения.

Брендан, тяжело дыша, наблюдал за этим зрелищем с откровенным, животным удовлетворением. Его взгляд скользнул с залитого внутренностями отверстия принца на испачканный снег.

— Вот и пометил, — хрипло выдохнул он, потягиваясь. — Пусть теперь весь город, глядя на снег, знает, чем тут занимались их любимый принц... Хотя, — он грубо провёл пальцем по перепачканной коже Элиана, собирая остатки своей спермы, и смазал их по его губам, — это наш с тобой... рождественский секрет. Не так ли, Ваше Высочество?

Элиан, чувствуя солёно-горький вкус на губах, лишь бессознательно облизнулся, не в силах вымолвить ни слова. Картина перед ним — распахнутое тело, капающее на девственный снег — врезалась в память навсегда. Это был финал его ночной легенды. Не сказочный, а грязный, влажный и невероятно, порочно реальный. И он знал, что будет возвращаться к этому воспоминанию снова и снова, чтобы вновь ощутить это сокрушительное, всепоглощающее чувство собственной ничтожности и порочной полноты.

Элиан тяжело дышал и знал, ночь только началась!

Много ли желающих почитать следующую часть, может комментарии оставите? ;)

Если история нравится, сделайте мне приятно и поставьте пожалуйста хорошую оценку, спасибо

Желающих жду на моем ТГ канале: - https://t.me/+Xa_2Y-6lrQ01Yjky

А также, у меня есть ИГРА ПО ЭТОМУ СЮЖЕТУ: - https://boosty.to/maximzolotov