Тот вечер, когда она прогнала незнакомого парня, стал переломным. Она прождала всю ночь стука в дверь, гнева Артема, разборок. Но ничего не произошло. Утром она увидела его в столовой. Он молча кивнул на свой поднесенный к губам стакан с чаем. Жест был понятен: «Иди сюда».

Сердце ушло в пятки. Она подошла, готовая к унижению, к крику, к тому, что ее вышвырнут на улицу. —Садись, — бросил он, не глядя на нее. Она послушно опустилась на стул. —Тот лох – сын нашей завучихи. Хотел купить себе крутость. Ты его обламала. Я выглядел идиотом. —Артем, я… —Молчи, — он отхлебнул чай. — Объясни, почему. Она искала слова, но единственное, что пришло в голову, было правдой. —Степан… мой сын… он смотрел. Я не могла при нем… Артем медленно повернулся к ней.В его глазах она впервые увидела не холодную расчетливость, а что-то похожее на понимание. Он кивнул. —Ладно. Логично. Но долг за твою принципиальность я повесил на себя. Его надо отрабатывать. Есть вариант. Без посторонних. Только наши.

Так началась новая, еще более извращенная глава ее жизни. Артем, Паша и Димка учились в вечерней школе, которая располагалась в том же здании, что и их общежитие. Учеба давалась им тяжело, напряжение копилось, мешало сосредоточиться.

Идея родилась сама собой. Она была всегда под рукой. Дешевый, всегда доступный способ снять стресс. Теперь во время занятий, обычно после перерыва, когда нервы у парней были на пределе, кто-то один отпрашивался выйти. Неважно, по какой причине – в туалет, попить воды. Через пять минут на его телефон приходило сообщение. Одно слово: «Пусто».

Кабинет заведующей, которая вела вечерние занятия, находился в противоположном конце коридора от туалетов. Лена уже изучила все ритмы жизни этого места. Она ждала его в самой дальней кабинке, заблаговременно зашедши через черный ход.

Первый раз это был Димка. Он вошел, пахнущий сигаретным дымом и нервозностью. Она стояла, прислонившись к холодной кафельной стенке. На ней были те самые лосины с высокой талией, перламутрово-серые, настолько тонкие, что сквозь них откровенно проступала черная кружевная полоска стрингов. И просторная белая рубашка, намеренно не заправленная, скрывающая руки.

Он молча, почти грубо, притянул ее к себе, прижался лицом к ее шее, вдыхая запах ее дешевых духов, смешанный с запахом детского шампуня. Его руки скользнули под рубашку, нащупали горячую кожу спины, сжали ее попку через тонкий материал лосин. Она знала, что делать. Ее пальцы ловко расстегнули пряжку его ремня, ширинку. Она делала свою работу молча, механически, глядя куда-то поверх его плеча на граффити на стене. Ее мысли были там, за стеной, в комнате, где спали ее дети. Она представляла себе ровное дыхание Степана, пухлые щеки Милы. Это был ее щит. Единственное, что позволяло не сойти с ума.

Он застонал, уткнувшись ей в плечо, его тело напряглось и обмякло. Она быстро привела себя и его в порядок, ее движения были отточены до автоматизма. Он даже не посмотрел ей в глаза, лишь сунул ей в руку свернутую купюру – уже не просто на жизнь, а плату за конкретную услугу – и вышел, уже более расслабленный, готовый грызть гранит науки дальше.

Такой была рутина. Иногда Димка, иногда Паша. Артем приходил реже, и с ним все было иначе. Он не торопился. Он смотрел на нее. Его похотливый, оценивающий взгляд был страшнее, чем торопливая животная страсть других. Он заставлял ее медленно расстегивать рубашку, демонстрируя грудь, трогать себя, пока он делал свое дело. Он покупал ей вещи специально для этих «уроков». Коротенькие плиссированные юбки, под которыми не было ничего, кроме стрингов. И он заставлял ее наклоняться, якобы что-то поднимая с пола, чтобы видеть все. Для него унижение было не в самом акте, а в ее полной покорности, в ее отказе от всяких прав даже на стыд.

Деньги текли чуть обильнее. Она могла купить детям йогурты, новую куртку Степану, красивую заколку для Милы. Она сама лучше питалась, и ее диета… оставалась прежней. Это было частью ритуала. Частью оплаты. Она уже почти не чувствовала отвращения. Почти. Страх трансформировался в глухую, фоновую тревогу, в постоянное ожидание, что вот-то этот хрупкий, пошлый мирок рухнет.

Лето принесло новое испытание. Заведующая общежитием, женщина с добрым сердцем, но крайне наивная, организовала для своих подопечных выезд на летнюю базу отдыха – бывший пионерский лагерь. Ехали все. И Лена с детьми, как «прикрепленная» к Артему и его компании.

Лагерь был полуразрушенным, но просторным. Их разместили в небольшом домике, рассчитанном на четыре человека. Но людей было пятеро: Артем, Димка, Паша, она и двое детей. Кроватей было три. —Дети с тобой на одной, — сразу заявил Артем, расставляя точки над i. — Мы втроем на двух. Ну, или как договоримся.

Первая ночь была адом. Дети, испуганные новой обстановкой, плакали и не хотели спать. Парни ворчали. Лена почти не сомкнула глаз, укачивая то одного, то другого, чувствуя на себе их раздраженные взгляды.

На вторую ночь Артем предложил «решение». —Ты мечешься тут вся, спать не даешь. Дети спят с нами. По очереди. Я с Степой, Димка с Милой. Они мужики, ничего с ними не случится. А ты… Ты идешь по графику. К кому в кровать – решаем мы. Ты помогаешь расслабиться. На свежем воздухе стресс снимается лучше.

Протестовать было бессмысленно. Она понимала, что это не обсуждение, а приказ. Цена отказа – быть выгнанной отсюда вместе с детьми посреди ночи в незнакомой глуши.

Так началась ее ночная жизнь. Дети, уставшие за день от воздуха и впечатлений, действительно засыпали быстро и крепко. Степан мирно посапывал, устроившись на широкой груди Артема, Мила сладко спала, зарывшись носом в шею Димке. Это зрелище было одновременно жутким и обнадеживающим. С ними обращались… нормально. Нежно даже. Они были в безопасности.

А она была товаром, который переходил из рук в руки.

Когда в домике устанавливалась тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад за окном и ровным дыханием детей, раздавался шепот: —Лена, иди сюда.

Она покорно вставала с своей кровати, на которой уже никто не спал, и пробиралась в темноте к указанной кровати. Она научилась делать это бесшумно, как тень.

Одна из таких ночей была за Димкой. Он лежал на боку, спиной к ней, притворяясь спящим. Она скользнула под одеяло. На ней была только одна из ее коротких ночных сорочек, купленных еще «при прошлой жизни», и стринги. Она прижалась к его спине, ее рука скользнула вниз. Он вздрогнул от прикосновения ее холодных пальцев. Он был напряжен. Она работала молча, монотонно, глядя в потолок, на котором играли лунные блики. Его дыхание стало тяжелее. Он перевернулся к ней, и его руки грубо подняли ее сорочку. Он жадно мял ее грудь, прижимался мокрым от пота лицом к ее животу, что-то бормоча. Ей было страшно, что он разбудит детей. Но они спали. Завершилось все быстро. Он оттолкнул ее, повернулся на бок и почти сразу уснул. Она лежала, чувствуя на коже липкость и запах чужого возбуждения.

Ночь с Пашей была другой. Он был молчалив и странно застенчив. Когда она подошла, он лежал на спине и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Он не трогал ее. Просто смотрел, как она, стоя на коленях рядом с кроватью, делает свою работу. В его взгляде была не похоть, а какое-то голодное, жадное любопытство. Он кончил молча, тихо простонал и сразу же закрыл глаза, будто ему было стыдно. Он не дал ей денег сразу, а сунул наутро, украдкой, в руки, когда она выходила из душевой.

Но самыми тяжелыми были ночи с Артемом. Он не позволял ей просто «отработать». Он устраивал спектакли. —Надень то, что я дал, — приказывал он днем, суя ей в руки пакет.

Вечером она открывала его. Внутри лежал крошечный костюм медсестры: белый лиф, едва прикрывающий грудь, и белая же юбка-микро, под которой невозможно было надеть даже стринги. Пришлось надеть.

Когда дети уснули, и он кивнул ей, она подошла к его кровати. Степан мирно спал рядом, на соседней кровати, придвинутой вплотную. Артем сел на кровати и смотрел на нее, скрестив руки на груди. —Ну что, медсестра, я на нервах. Лечи. Она опустилась перед ним на колени.Ее руки потянулись к его шортам. —Не так, — остановил он ее. — Сначала осмотр.

Он заставил ее медленно расстегнуть лиф, продемонстрировав ему грудь, потом поднял ей подбородок и долго смотрел в ее глаза, наслаждаясь ее унижением и страхом, что проснется сын. Потом провел пальцем по ее губам. —Теперь лечи. Только тихо. Пациенты спят.

Она подчинилась. Ее унижала не сада физическая близость, а этот театр, ее костюм, ее роль, его власть над ней в метре от спящего ребенка. Он кончил ей на лицо, не предупреждая, и прошептал: «Это твои витамины. Белковые. Не пролей».

Она сидела на полу, не в силах пошевелиться, чувствуя, как медленно стекает по ее щеке теплая, липкая жидкость. Он равнодушно улегся спать, повернувшись к ней спиной. Она доползла до своего рюкзака и вытерла лицо влажными салфетками для детей, давясь рыданиями, которые не могла издать.

Утром она была как зомби. Но надо было жить дальше. Кормить детей, улыбаться им, вести на озеро. Она надела самый невинный свой наряд – длинную футболку и шорты. Но даже это не скрывало ее сущности. Когда она наклонилась, чтобы поднять упавшую Милу, Димка, проходя мимо, шлепнул ее по ягодицам – легко, почти по-дружески. —Красиво, — бросил он и пошел дальше.

Она замерла, сжимая в объятиях дочь. Мила засмеялась, решив, что это игра. Лена посмотрела на своих детей. Они были счастливы. Они загорали, плескались в воде, ели сладкие ягоды. Они не видели ее унижения. Для них это было приключением.

И она поняла страшную вещь. Она готова была терпеть и это. Потому что их счастье, их безопасность были дороже ее собственного достоинства. Она была их матерью. И это была ее единственная, самая важная работа. Все остальное – просто способ ее выполнить. Даже если этот способ заставлял ее по ночам, отстирывая очередной свой похабный наряд, тихо плакать в таз с мыльной водой, глядя на свое истощенное от бессонницы и странной диеты отражение в воде.