Эта история случилась в одном из маленьких германских королевств на берегах Рейна. Сын барона Гюнтера Храброго по имени Эрик по достижению надлежащего возраста был отправлен ко дворцу короля Генриха Седого, дабы познать придворную науку, служа пажом при особе её величества королевы Катарины Строгой. Мальчик ещё не знал, что королева целиком и полностью оправдывает своё прозвище и служба ему предстоит далеко не простая. Впрочем, изнеженным юнцом Эрик не был, его готовили к рыцарскому будущему, а это значит с детства закаляли тело и дух. Вставал он засветло занимался с наставником воинскими упражнениями, махал тяжелым деревянным мечом, метал копья в цель, пробегал огромное расстояние вокруг замка, таскал тяжести, ел простую пищу и во всем слушался своего сурового отца. Но мать его была настоящей хозяйкой замке, все решал она, а барон не смел возразить. Именно она настояла на том, что мальчику нужно не только воинское, но и придворное воспитание, будущий рыцарь должен быть вежлив с равными, учтив с теми, кто стоит выше, покорен и галантен с дамами. Научится такому поведению можно было только при дворе. В те времена существовал обычай направлять мальчиков благородных родов ко дворам герцогов и королей, чтобы, там служа при Дамах пажами, они смогли научится почтительной галантности, глядя на то, как это принято среди рыцарей.

И вот Эрик во внутреннем дворе королевского замка. Барон Гюнтер удостоился чести видеть короля и передал ему своего сына, будущего рыцаря, дабы он уже сейчас начал служить у своего сюзерена. Пока хотя бы пажом. Король согласился принять мальчика и велел отправить его в покои королевы, дабы там его определили к делу.

Ведала делами королевы её главная фрейлина Амалия. Увидев мальчика, которого к ней привел королевский слуга она тут же велела ему:

— На колени!

Слуга толкнул в бок Эрика.

— Становись на колени, остолоп. Это Дама и старшая фрейлина.

Мальчик нехотя опустился на колени.

— Как тебя зовут? – спросила фрейлина.

— Эрик, сын барона Гюнтера Храброго.

— Запомни Эрик первое придворное правило. При встрече с Дамой благородный рыцарь, а уж тем более паж должен становится на колени и не вставать покуда Дама ему не разрешит. Это понятно?

— Да, Госпожа...

— Да, Госпожа Амалия. Так меня зовут. Я тут главная фрейлина. Что ты умеешь? Петь, танцевать, слагать вирши?

— Госпожа Амалия, я умею сражаться на мечах, скакать на коне, метать копьё и топоры.

— Еще один неотёсанный вояка. Ну, к чему же тебя определить? Ладно будешь носить и подавать королевскую обувь. На большее ты пока, как я вижу не способен. Благодари!

— Благодарю, Госпожа Амалия.

— Вот же неуч! Благодарить Даму рыцарь, а уж тем более паж должен склонившись и целуя её башмачок!

Амалия выставила вперед ногу, Эрик немного замешкался, но потом смирился, склонился и коснулся губами носка башмачка фрейлины.

Амалия хлопнула в ладоши, явились двое слуг.

— Принесите лавку и розги. Сейчас Эрик я высеку тебя, чтобы ты знал, чем, чревато для тебя плохое поведение, нерасторопность, непокорство и плохое выполнение своих обязанностей. Пажей я секу сама. И еще одно важное правило для рыцарей и пажей, после порки ты должен поблагодарить ту Даму, которая тебя наказала, - завершила Амалия.

Слуги принесли лавку. Мальчика подвели к ней и помогли улечься. Стянули с него порты, обнажив белые мальчишечьи ягодицы. Один из слуг стал держать его за ноги, другой за руки.

Амалия отметила про себя, что у нового пажа красивая округлая попа.

— Такую будет приятно сечь, - подумала она.

Дама взяла в руку одну из розог, принесённых слугами, и свистнула ею в воздухе, проверяя гибкость и прочность. Розга была хороша.

— Ну, что ж приступим. Я высеку тебя Эрик сегодня не строго, просто, чтобы ты понял каково это заслужить розги. Терпи.

Мальчик стиснул зубы. Дома его иногда не строго порола мама, также он видел, как порют слуг или поварят на кухне. Там все было по-настоящему. Слуги кряхтели, а поварята визжали. Ему, отпрыску благородных кровей не пристало ни то ни другое. Но когда первая розга неожиданно впилась в ягодицы мальчик непроизвольно вскрикнул от жгучей боли.

— Ай!

— Я сказала терпи. И не смей кричать! – фрейлина снова секанула пажа.

На этот раз Эрик выдержал. Стиснул зубы. Но из глаз брызнули слёзы.

— Плакать можно. А кричать и визжать нет, - продолжала наставлять мальчика Амалия. Она принялась размеренно сечь будущего рыцаря.

Всыпав начинающему пажу 20 розог, Амалия отбросила прут.

— Встань и подойди ко мне! – велела она мальчику.

Слуги отпустили пажа. Эрик поднялся натянул штаны на поротый зад и подошел к фрейлине.

— На колени! Благодари. Целуй мою руку которой я тебя секла и ноги.

Мальчик поблагодарил наказавшую его Госпожу так как она велела.

— Отведите его в комнату пажей и покажите его койку, - распорядилась главная фрейлина. – Утром у тебя первое задание. Принести в покои королевы её башмачки и помочь младшей фрейлине обуть её величество.

Эрика отвели в комнату, где кроме его постели было ещё три койки. Пажей не было, видимо они несли свою службу при королеве. Мальчик сел на узкую и жесткую постель. Почувствовал, что ложе совсем не мягкое своей поротой попой. Его сегодня впервые высекли. При чем совершенно не за что. Без вины, просто так, чтобы он знал каково это быть наказанным. Чтобы знал и боялся. Но Эрик не из трусливых. И умеет переносить боль. Воинские тренировки научили его этому.

На то у пажа и попа, чтобы её сечь, вспомнил мальчик поговорку. Эрик знал, что пажей часто секут, об этом ему рассказывали. Прежде чем стать рыцарем, юноша сначала должен побыть пажом, и терпеть побои от многих Дам, потом послужить оруженосцем у рыцаря и получать от него тумаков и затрещин, а уж потом получив рыцарские шпоры, он сможет и сам раздавать зуботычины слугам и подчинятся только своей Прекрасной даме. Только она над ним властна, только она может его наказать.

— Долгий путь, - подумал Эрик, и он только в его начале.

В этот день его даже забыли покормить, и он лег спать голодным.

За полночь явились другие пажи и уставшие повалились спать.

Утром пажи едва успели познакомится. Ганс, Клаус и Курт были они примерно того же возраста что и Эрик. Только Курт казался чуть старше. Мальчики даже не успели поговорить, их наскоро покормили на кухне кашей и велели отправляться к фрейлинам получать распоряжения. Эрику велели служить младшей фрейлине, которая обувала королеву. Девушку звали Ульрика. Мальчик, еще не привыкший к местным правилам, сначала просто поклонился. Девушка сделала удивлённое лицо. Тогда Эрик сразу всё вспомнил и упал на колени.

— Так-то лучше! – улыбнулась Ульрика и выставила вперед ножку.

Мальчик склонился и поцеловал её башмачок.

— Ты будешь носить королевскую обувь и помогать мне обуть королеву.

— А как помогать?

— Опустишься на четвереньки, королева поставит ногу тебе на спину, а стану рядом на колени и обую ногу Госпожи. Затем тоже самое проделаю с другой ногой королевы. Ногу тебе на спину она поставит для моего удобства. Всё понятно?

— Да, Госпожа Ульрика.

— Тебя вчера пороли?

— Да... Немного.

— Вот, чтобы не пороли много делай всё быстро и хорошо.

— Понял, Госпожа Ульрика.

— Ну, идём. Королева скоро встанет с постели.

Ритуал утреннего одевания королевы прошел гладко. Эрик ничего не напутал и всё делал быстро как следует. Принес королевские башмачки, с поклоном подал младшей фрейлине, опустился на четвереньки, почувствовал на спине ногу королеву, сначала одну потом вторую, поцеловал пол у ног королевы и удалился.

— Молодец, - сказала ему Ульрика после церемонии. – Справился.

— Благодарю, госпожа Ульрика, - мальчик встал перед девушкой на колени и поцеловал подол её платья.

— Хочешь быть моим личным подкаблучником? – спросила девушка.

— А что это значит?

— Это значит, что только я буду тобой помыкать, ты будешь мне служить, во всём слушаться, но если что я всегда заступлюсь за тебя если вдруг тебя захотят наказать другие Дамы.

— Хорошо, госпожа Ульрика. Я буду вашим подкаблучником.

— Вот и славно. Никому не дам тебя пороть. Сама буду! – пошутила девушка и засмеялась.

Так вышло, что через неделю Эрик слегка провинился перед фрейлиной, которая пела королеве песенки. Случайно толкнул её на лестнице, когда спешил к утреннему одеванию королевы с её башмачками. Певунья пожаловалась старшей фрейлине, и та разрешила выпороть Эрика. Но тут вмешалась Ульрика и заявила, что никому не позволит сечь своего подкаблучника. Госпожа Амалия согласилась с этим и велела Ульрике самой выпороть Эрика. Певице пришлось смириться с этим решением, но зло она затаила.

Ульрика выпорола Эрика, при этом ей, как и Амалии приглянулись ягодицы мальчика. Они будто были созданы для порки. Сами притягивали к себе розги. Девушка осталась довольна тем, что выбрала себе именно этого пажа. А когда мальчик после наказания нежно поцеловал фрейлине ногу, она окончательно утвердилась в этом.

Эрик оказался мудрее своей юной Госпожи. Он понял, что, защитив его Ульрика на самом деле нажила себе и ему врага в образе королевской певуньи. Мальчик решил действовать самостоятельно. Улучив минуту, он подошел к голосистой фрейлине и упал ей в ноги.

— Простите Госпожа! Меня наказала за мой проступок фрейлина Ульрика, но я прошу Вас еще раз наказать меня. Умоляю.

Певице, которую звали Ута, понравилось такое обращение, и она поставила ему ногу на склонённую голову, что означало – мальчик будет прощен. После порки...

— Иди нарежь розог, - велела Ута пажу.

Секла девушка строго. Все же у неё была свежа обида и на неловкого мальчишку, и на его защитницу, эту выскочку Ульрику. Обувает Госпожу, а уже возомнила о себе! Эрик стоически терпел.

— Позвольте мне поцеловать Вашу ногу сто раз, - попросил он Уту после порки.

— Ты умеешь считать?

— Ну, конечно, я же сын барона. Меня учили арифметике...

— Ну, тогда считай сам, - велела фрейлина и сбросила с ноги башмачок, подставляя поцелуям мальчика свою босую ногу.

Эрик припал к ноге. Целовал долго и трепетно, мальчику понравилось прикасаться губами к нежной коже девичьей стопы. И Ута его простила. Так Эрик приобрел благосклонность второй фрейлины.

***

Прослужив пажом уже почти две недели Эрик так толком и не видел королеву. Каждое утро он ощущал на своей спине её ногу, а саму Госпожу не рассмотрел. Да и как рассмотреть если взгляд твой направлен в пол. Мельком только посмотрел он на Катарину Строгую и нашёл, что она прекрасна. Краше всех фрейлин и придворных дам.

Обретя благосклонность Уты, Эрик неожиданно для себя оказался в центре тихой войны. Ульрика, узнав, что «её» паж по собственной воле пришёл к другой фрейлине и был ею выпорот, пришла в ярость. Она почувствовала в этом не только непослушание, но и личное предательство.

В тот же день, когда Эрик вернулся в комнату пажей, его уже ждала Ульрика. Лицо её было холодным, как зимний лёд на Рейне.

— Выходи, предатель, — бросила она, развернувшись и выходя в коридор.

Эрик, предчувствуя неминуемую расправу, послушно последовал за ней в укромный уголок за гобеленами. Ульрика молча указала на стоявшую там лавку для порки. Знак был понятен. Мальчик, уже наученный горьким опытом, сам снял свои порты и улёгся, подставляя свою многострадальную спину и ягодицы под гнев своей первой покровительницы.

— Я сделала тебя своим подкаблучником! — прошипела Ульрика, с силой сжимая в руке гибкую ветку. — А ты... ты осмелился подчиняться другой! Чтобы ты понял раз и навсегда, чей ты!

И началась порка. На сей раз она была совсем иной, нежели у Амалии или даже у Уты. Это была не воспитательная мера и не удовлетворённая обида. Это была яростная, ревнивая экзекуция. Каждый удар розги был будто бы воплощением слова «мой!». Эрик стискивал зубы до хруста, но на этот раз не проронил ни звука. Он понимал, что заслужил это. Он нарушил негласный закон, попытавшись служить двум госпожам сразу.

— Будешь помнить, чей ты раб? — спрашивала Ульрика после каждого десятка ударов, и, не дожидаясь ответа, обрушивала на его тело новый град.

— Ваш... только ваш... — выдохнул наконец Эрик, когда силы уже были на исходе.

Ульрика остановилась, тяжело дыша. Гнев её постепенно улёгся, сменившись странным чувством удовлетворения. Она велела ему встать и поблагодарить. Эрик, шатаясь, поднялся, его зады пылали адским огнём. Он опустился на колени и, как и в первый раз, поцеловал подол её платья.

— С сегодняшнего дня ты не отходишь от меня ни на шаг, — объявила Ута, появившись словно из ниоткуда. Она наблюдала за экзекуцией с самого начала. — Ты мой слуга. И я сама буду решать, когда и за что его сечь.

Ульрика вспыхнула.

— Он мой! Я первая выбрала его!

— Но он сам приполз ко мне на коленях, — холодно парировала Ута. — Значит, он выбрал и меня.

Спор двух фрейлин накалялся. Они уже готовы были схватиться за волосы, как вдруг раздался спокойный, властный голос:

— Что здесь происходит, девицы? Вы забываете, где находитесь.

Из-за гобелена вышла старшая фрейлина Амалия. Её взгляд скользнул по разгорячённым девушкам, а затем перешёл на стоявшего на коленях Эрика с алым задом.

— Я всё видела и слышала, — сказала она. — Спор бесполезен. Этот паж — слуга двора её величества, а не ваша личная собственность. С сегодняшнего дня он будет нести службу для обеих. Одна неделя — при Ульрике, следующая — при Уте. А наказывать его будет та, на чьей неделе он провинился. Ясно?

Фрейлины, не смея перечить старшей, покорно склонили головы. Но в их глазах читалось неповиновение. Война была лишь отложена.

С этого дня жизнь Эрика превратилась в настоящую пытку. Каждая из фрейлин стремилась перетянуть его на свою сторону, а главным аргументом в этой борьбе были розги. Ульрика, желая доказать своё первенство, становилась невыносимо придирчивой. Малейшая оплошность — и Эрик оказывался на лавке. Ута, не желая уступать, изобретала всё новые поводы для наказаний, чтобы «подтянуть дисциплину» своего недельного слуги. Порки следовали одна за другой, порой по нескольку раз на дне. Его ягодицы почти никогда не заживали, постоянно сохраняя розовый, а то и багровый оттенок.

Мальчик мужественно переносил всё. Он даже научился находить в этом странное удовольствие — знак внимания прекрасных Дам. Его благоговение перед королевой, которую он видел лишь мельком, и преданность фрейлинам смешались в единое чувство рыцарского служения, где боль была неотъемлемой частью долга.

***

Однажды утром, когда Эрик, служа на неделе Ульрики, как обычно опустился на четвереньки, чтобы стать подставкой для ног королевы, произошло неожиданное. Королева Катарина, обычно молчаливая и отстранённая, вместо того чтобы поставить на его спину ногу, вдруг произнесла:

— Подними голову, паж.

Эрик, удивлённый, осмелился поднять взгляд. Впервые он увидел королеву так близко. Высокая, статная, с лицом неземной красоты и холодными, пронзительными глазами. Она внимательно разглядывала его.

— Это тот новый паж, о котором так много судачат фрейлины? — спросила она у Ульрики.

— Так точно, ваше величество, — поклонилась та.

— Я слышала, у него необычайно... стойкая спина, — заметила королева, и в уголках её губ дрогнула едва заметная улыбка. — И что его ягодицы видят розги чаще, чем солнечный свет.

Эрик покраснел до корней волос. Королева знала о нём! Она наблюдала за этой борьбой и, похоже, была не против.

— Сегодня я обуюсь без подставки, — неожиданно решила Катарина. — А тебя, паж, я запомнила.

В тот день Эрик летал на крыльях. Даже жестокая порка от Ульрики за какой-то мифический проступок вечером не испортила его настроения. Королева заметила его!

А на следующей неделе, когда он служил Уте, случилось неизбежное. Ревность и соперничество фрейлин достигли апогея. Обе одновременно застали Эрика в коридоре и начали оспаривать его время. Спор перешёл в перепалку, и в самый его разгар из своих покоев вышла сама королева Катарина. Придворные замерли.

— Опять этот паж? — холодно спросила королева, окинув взглядом сцену. — Ваше поведение, девицы, недостойно фрейлин её величества. Вы забываете о своём достоинстве, споря из-за мальчишки.

Ульрика и Ута в страхе опустились в реверанс. Амалия, подошедшая на шум, молча стояла в стороне.

Королева медленно подошла к Эрику, который замер на коленях, уткнувшись взглядом в каменный пол.

— Встань, — повелела она.

Эрик поднялся, не смея поднять на неё глаза.

— Так вот он, виновник переполоха, — проговорила Катарина. — Юный паж, из-за прекрасных ягодиц которого дерутся мои фрейлины. Это безобразие должно быть прекращено.

Она повернулась к Амалии.

— Распорядитесь, чтобы в тронный зал принесли лавку и выбрали самую гибкую и крепкую розгу. И чтобы все пажи и фрейлины присутствовали. Я сама положу конец этому недостойному соперничеству.

Сердце Эрика замерло. Королева... сама... Его боготворимая владычица? Для пажа это была и величайшая честь, и самый страшный час его жизни.

Через полчаса всё придворное общество пажей и фрейлин в трепетном молчании выстроилось в тронном зале. Посредине стояла лавка, а на бархатной подушке рядом лежала длинная, идеально гладкая розга. На троне восседала Катарина Строгая. Её лицо было непроницаемо.

— Паж Эрик, подойди, — разнеслось по залу.

Эрик, бледный как полотно, вышел и опустился на колени перед троном.

— Ваше видимое смирение и скрытое тщеславие стали причиной раздора среди моих служанок, — громко, чтобы слышали все, объявила королева. — Сегодня я сама возьму в руки розгу, чтобы напомнить тебе и всем присутствующим, кто в этом дворце единственная госпожа. И что любая милость, любое наказание исходят только от меня. Приготовься.

Эрик медленно подошёл к лавке. Руки слуг уложили его, обнажив бледную, испещрённую свежими и заживающими полосами кожу. В зале стояла мёртвая тишина.

Королева спустилась с трона, грациозно взяла розгу и, подойдя, провела ею по дрожащим ягодицам пажа, оценивая упругость.

— Двадцать ударов, — объявила она. — За тщеславие. За ослушание. За то, что осмелился вызвать раздор при моём дворе.

И первый удар розги, нанесённый рукой самой королевы, обжёг кожу Эрика ослепительной, незнакомой болью. Это была не ярость Ульрики и не обида Уты. Это было холодное, безличное правосудие. И в этой боли Эрик почувствовал высшее блаженство. Он был отмечен своей королевой. Это был его апофеоз.

Он не кричал. Он лишь стиснул зубы и, как подобает будущему рыцарю, терпел, сливаясь с болью в экстазе преданности. А когда всё закончилось, он поднялся и, шатаясь, подполз к ногам королевы, чтобы поцеловать край её платья и поблагодарить за великую честь.

Катарина Строгая смотрела на него с лёгким, едва уловимым интересом.

— Теперь, паж, ты по-настоящему мой, — тихо сказала она так, что слышал только он. — И помни этот урок. Целуй туфельку!

С этого дня соперничество фрейлин утихло. Но Эрик понял главное: его испытания только начинаются. И высшей наградой в них будет не милость, а новые прикосновения королевской розги.

***

Слух о том, что королева лично наказала пажа Эрика, а затем удостоила его неслыханной милости, мгновенно облетел весь замок. Для пажей и оруженосцев Эрик стал живой легендой. Они смотрели на него с благоговейным ужасом и жгучей завистью. Получить розги от самой королевы — это была высшая честь, о которой они могли только мечтать. Но быть удостоенным прикосновения к её туфельке... это было выше любого рыцарского ордена.

Эрик преобразился. В его глазах горел огонь фанатичной преданности. Каждое утро, выполняя свою обязанность «подставки для ног», он уже не просто механически подставлял спину. Нет, он мысленно благословлял тот миг, когда стопа королевы касалась его лопаток. Он чувствовал её вес не как тяжесть, а как величайшую милость. И теперь, после того как королева обувалась, Эрик не просто отползал в сторону. Он задерживался на мгновение, ища взглядом на пыльном каменном полу едва заметный отпечаток её башмачка, и, если удавалось, украдкой прикасался к нему губами.

Сначала это были тайные, робкие поцелуи. Но страсть и обожание ослепляли его. Однажды, увлёкшись, он не заметил, как за этим занятием его застала главная фрейлина Амалия. Она не сказала ни слова, лишь подняла бровь и удалилась. Эрик замер в ужасе, ожидая суровой кары за такую дерзость. Однако кары не последовало. Вместо этого на следующий день, после утреннего ритуала, королева, глядя куда-то поверх его головы, произнесла спокойным, ровным голосом:

— Говорят, ты целуешь мои следы на полу, паж. Это правда?

Эрик почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он повалился ниц, прижимаясь лбом к холодному камню.

— Виноват, ваше величество! Я не смог сдержать своего... обожания. Простите мою дерзость!

В зале повисла напряжённая тишина. Ульрика и Ута переглянулись, ожидая гнева повелительницы. Но гнева не последовало. Вместо него раздался лёгкий, серебристый смех.

— Какой забавный мальчик, — проговорила Катарина. — Подойди ко мне.

Дрожа от страха и восторга, Эрик подполз на коленях к трону.

— Подними голову.

Он послушался. Королева смотрела на него с лёгким, насмешливым любопытством, каким смотрят на преданного щенка.

— Если уж твои губы так жаждут прикоснуться к тому, к чему ступала моя нога, то, быть может, им стоит дать нечто большее, чем пыль с пола.

Сердце Эрика готово было выпрыгнуть из груди. Он не верил своим ушам. Королева медленно, с царственной грацией, сняла с ноги изящный шелковый башмачок и протянула босую ногу, касаясь пальцами его подбородка.

— Целуй, — повелела она просто, как будто приказывала подать кубок.

В этот миг для Эрика перестало существовать всё: и зал, и затаившая дыхание свита, и даже боль от недавней порки. Весь мир сузился до одной-единственной точки — до божественной стопы королевы. Она была безупречна: с высоким подъёмом, изящными пальцами и кожей, напоминающей тончайший мрамор. Он склонился, и его губы с трепетом, полным благоговейного ужаса и счастья, прикоснулись к её ноге. Это было не страстное прикосновение влюблённого, а почти религиозное поклонение. Поцелуй был лёгким, почти невесомым, но в нём была вся безграничная преданность его юной души.

Катарина почувствовала этот трепет. Ей, привыкшей к лести и подобострастию, эта искренняя, животворящая преданность была приятна. Она позволила ему задержаться на мгновение, затем мягко отстранила ногу.

— С этого дня, паж Эрик, ты назначаешься моим личным «пажом для ног», — объявила она так, чтобы слышали все. — Твоей обязанностью будет прикасаться губами к моим стопам каждое утро и каждый вечер, перед отходом ко сну, в знак твоей верности. Встань.

Эрик поднялся. Его лицо сияло таким счастьем, что даже суровые рыцари, стоявшие у трона, почувствовали укол зависти. Они готовы были отдать полжизни, чтобы удостоиться такой чести. А этот юнец, простой паж, получил её просто так, за свою безудержную, почти безумную преданность.

***

Жизнь Эрика окончательно изменилась. Зависть пажей сменилась глухим почтением. Рыцари, прежде не замечавшие мальчишку, теперь смотрели на него с новым интересом. Ульрика и Ута, чьё соперничество было публично прекращено волей королевы, теперь относились к нему с подчёркнутой холодностью, скрывающей жгучую досаду. Он стал особенным. Избранным.

И каждый раз, прикасаясь губами к стопам королевы, Эрик чувствовал, что готов терпеть любые порки, любые унижения, лишь бы этот миг длился вечно. Он был на седьмом небе от счастья. А королева, глядя на его сияющее лицо, иногда задумывалась. Ей нравилась эта игра. Нравилась власть над этой юной, пылкой душой. И она начала понимать, что этот «паж для ног» может быть куда более полезным и интересным, чем просто предмет для забавы. Его преданность была ключом, и Катарина Строгая начала подбирать замок, который этот ключ мог бы открыть.

Испытание королевской розгой и милость стать «пажом для ног» были лишь началом. Вскоре королева Катарина, оценив абсолютную преданность Эрика, начала доверять ему сокровенные тайны. Однажды вечером, после долгого и нежного ритуала целования ног, она не отпустила его, а пристально посмотрела на него своими пронзительными глазами.

— Эрик, — произнесла она тихо, так, что слышал только он. — Твоя верность не знает границ. Готов ли ты служить мне не только телом, но и рискуя своей честью?

— Моя честь — в служении вам, ваше величество! — без малейших раздумий выпалил мальчик. — Я готов на всё!

— Хорошо, — кивнула Катарина. — Есть два благородных господина, граф Гюнтер и барон Арнольд. Им ты будешь передавать мои послания. Никто, слышишь, никто не должен знать об этом. Ни фрейлины, ни даже король.

Так Эрик стал тайным гонцом королевы. Он выучил все потайные ходы и забытые коридоры замка, став тенью, скользящей в сумерках. Он с замиранием сердца передавал запечатанные записки могущественному графу Гюнтеру, чей взгляд был тяжёл и колок, и галантному барону Арнольду, который всегда с лёгкой усмешкой вручал ему монету, которую Эрик, конечно же, никогда не тратил, храня как реликвию, связанную со службой госпоже.

Но самой страшной и волнующей обязанностью были ночные вылазки. По едва уловимому знаку королевы — взгляду или кивку — Эрик, дождавшись глухой ночи, пробирался тайными тропами за пределы замка, чтобы провести одного из любовников в покои королевы. Сердце его бешено колотилось не от страха быть пойманным, а от осознания величия доверенной ему миссии. Он был проводником счастья своей богини.

И вот наступали те самые часы, которые были для Эрика одновременно и адом, и раем. Пока за тяжелой дверью спальни королевы раздавались тихие смехи, шёпоты и стоны, он стоял на коленях в тёмной нише, упираясь лбом в резной дуб двери. Он не чувствовал ни усталости, ни холода камня под коленями. Вся его сущность была сосредоточена на звуках, доносившихся изнутри. Он мысленно молился, чтобы его королева испытывала блаженство, чтобы эта ночь принесла ей радость. Его собственная плоть ничего для него не значила; его существование обретало высший смысл в служении её удовольствию. Он боготворил её в эти моменты ещё сильнее, зная, что способствовал её тайному счастью.

Под утро, когда в замке царила мёртвая тишина, он так же бесшумно выводил усталого, но довольного любовника обратно. А с первыми лучами солнца его уже ждала награда. Королева, томная и сияющая после ночи любви, звала его к себе.

— Войди, мой верный паж, — говорила она, и её голос звучал ласково. Она полулежала на кушетке, закутавшись в шёлковый халат. — Подойди. Ты заслужил свою награду.

Эрик на коленях подползал к ней. Она протягивала ему свои босые ноги, ещё тёплые от постели. И он, замирая от счастья, погружался в блаженство. Он покрывал долгими, трепетными поцелуями её подошвы, каждый палец, изящную косточку лодыжки. В эти минуты он был готов умереть, просто испустить дух у её ног, и это, казалось бы, ему величайшей милостью судьбы.

Королеве нравилась эта рабская, безграничная преданность. Она была слаще любой лести. И однажды, после особенно страстного свидания с бароном Арнольдом, она решила вознаградить своего слугу сверх всякой меры.

— Ты служил мне верно, Эрик, — сказала она, когда он закончил свой утренний ритуал. Она протянула ему маленький свёрток из шёлковой ткани. — Возьми это. Храни и никому не показывай. Это знак моего высшего доверия.

Дрожащими руками Эрик развернул ткань. Там лежали крошечные, изящные кружевные трусики, ещё хранившие тонкий аромат её тела и духов. У него перехватило дыхание. Это был не просто подарок. Это была святыня.

— Благодарю вас, ваше величество! — прошептал он, и слёзы блаженства выступили у него на глазах. — Я... я не достоин!

— Молчи и храни, — улыбнулась она своей таинственной улыбкой.

Эрик прижал драгоценный дар к губам, а затем к сердцу. В этот миг он понял, что его жизнь достигла своего пика. Никакая рыцарская слава, никакие богатства не могли сравниться с этой наградой. Он был самым верным рабом самой прекрасной королевы, и этот клочок кружева был вещественным доказательством его избранности. Он был счастливчиком, и он знал это.

***

Идиллия тайных свиданий не могла длиться вечно. Однажды ночью, когда Эрик, как обычно, стоял на коленях у дверей спальни королевы, за спиной у него внезапно раздались тяжёлые, уверенные шаги. Обернувшись, он с ужасом увидел фигуру короля Генриха Седого в ночном халате, в сопровождении двух стражников. Взгляд монарха был мутным от сна, но подозрительным.

Мысль промелькнула со скоростью молнии: крикнуть – значит выдать себя и королеву. Но промолчать – значит позволить королю застать её врасплох. Эрик, не раздумывая, громко, якобы обращаясь к двери, сказал почтительным тоном:

— Ваше величество, позвольте продолжить массаж? Кажется, ваша стопа ещё не полностью расслаблена.

Он надеялся, что королева услышит и поймёт. Затем он быстро постучал в дверь и тут же отскочил назад, сделав вид, что только что вышел.

Король нахмурился.

— Что ты здесь делаешь, паж, в такой час? – его голос прозвучал как раскат грома в ночной тишине.

В этот миг дверь спальни приоткрылась. На пороге стояла королева Катарина, закутанная в пеньюар, с лицом, выражавшим удивление и лёгкую досаду.

— Генрих? Что случилось? И ты, паж, разве я не говорила, что на сегодня достаточно?

Эрик поклонился.

— Простите, ваше величество, я просто хотел убедиться, что вы довольны...

— Он здесь потому, что я нахожу, что его пальцы творят чудеса с моими уставшими ногами, – холодно парировала Катарина, обращаясь к мужу. – Лучше любого лекаря. Это помогает мне заснуть.

Но короля не провести. Вид юного, статного пажа в покоях его молодой жены глубокой ночью вызвал в нём жгучую ревность.

— Массаж? В столь поздний час? – фыркнул он. – Мне кажется, у этого «чесальщика пяток» слишком привилегированное положение! Схватить его!

Стража схватила Эрика. Барона Арнольда, спрятанного под кроватью, пронзил холодный пот, но он не смел пошевелиться.

Эрика бросили в темницу. Начались допросы с пристрастием. Король, униженный и разгневанный, был убеждён, что паж – любовник королевы. Его пороли розгами до тех пор, пока спина и ягодицы не превратились в кровавое месиво. Затем взялись за плети. Когда это не возымело эффекта, палач принес раскалённое железо. Вонь горелой плоти наполнила камеру, но Эрик, теряя сознание от боли, лишь твердил одно и то же:

— Я... всего лишь... слуга её величества... чесал пятки... для сна...

Он не назвал ни имени барона, не намекнул на измену королевы. Его преданность оказалась крепче железа и жара пыток. Он был готов умереть, лишь бы не запятнать честь своей госпожи.

Судьба, однако, распорядилась иначе. Через несколько дней после ареста Эрика король Генрих, всё ещё кипящий от гнева и ревности, вновь явился в покои королевы. Что произошло за закрытыми дверьми, осталось тайной. Придворные шептались, что королева, желая отвлечь подозрения, потребовала от старого мужа исполнения супружеского долга с такой страстью, на какую тот был уже не способен. Наутро короля Генриха Седого нашли мёртвым в королевской постели. Лекари развели руками, диагностировав «апоплексический удар».

Первым же указом новой королевы Катарины, единоличной правительницы королевства, стал приказ о немедленном освобождении пажа Эрика из темницы и его переводе в покои королевских лекарей.

Когда Эрик, исхудавший, покрытый струпьями и шрамами, но с горящими глазами, предстал перед ней после похорон короля, Катарина смотрела на него не как на слугу, а как на героя.

— Ты доказал свою верность не словом, а кровью и болью, – сказала она на торжественной церемонии, при всём дворе. – И сегодня я вознаграждаю тебя по заслугам.

При всеобщем молчании она сама, своими руками, коснулась мечом его плеч.

— Во имя верности, мужества и беззаветной преданности короне, я посвящаю тебя в рыцари. Вставай, сэр Эрик, личный рыцарь королевы.

Когда он поднялся, уже не паж, а «рыцарь в сияющих доспехах» (пусть и с болью в каждом движении), его первым действием было снова опуститься на колени. Он склонился к стопам своей повелительницы и, при всём честном народе, трижды, с бесконечной нежностью, поцеловал её башмачки. Но теперь в этом жесте была не только преданность раба, но и благодарность воина и торжество победителя, прошедшего через ад и вернувшегося к ногам своей богини.

Королева улыбнулась. Её взгляд говорил о многом. Путь на самый верх власти для сэра Эрика был открыт. И все при дворе понимали, что теперь дорога для него ведёт не только в тронный зал, где заседают вельможи. Она ведёт в личные покои королевы. И когда он возмужает, его миссия, возможно, будет заключаться не только в том, чтобы целовать её подошвы. Ведь кружевные трусики королевы, её сакральный дар, он уже целовал. А значит, ничто человеческое ей не чуждо. И её верный рыцарь, прошедший огонь, воду и медные трубы, мог стать для неё чем-то гораздо большим.