Лёжа на тонком коврике, ощущая пульсирующим напоминанием каждую полосу от розог на своей попе, Андрей вдруг почувствовал прилив не ярости, а горького, бессильного стыда. Не от наказания. А от своей покорности. Он сдался слишком быстро. Мысль о безвозвратном обмене, о том, что он теперь навсегда Вадим, парализовала его, заставила принять эти чудовищные правила как данность.

«Объяснить?» — мысленно усмехнулся он себе. Попробовать рассказать Ирине и Веронике Николаевне о Всеобщей декларации прав человека? О равенстве полов? Они посмотрят на него с таким же недоумением и жалостью, с каким Аркадий слушал его вопросы о «здешних порядках». Для них это не правила, не закон. Это природа. Как вода мокрая, а небо синее. Женщины правят, мужчины служат. Попытка оспорить это — не бунт, а признак душевной болезни, которую нужно лечить тем же проверенным методом: болью и унижением.

«Восстание?» Мысль мелькнула, как искра в сырой ночи. Поднять таких, как Аркадий? Но Аркадий не видел другого мира. Его смирение было выношено, впитано с молоком матери и укреплено розгой. Он воспринимал свой статус как неизбежность, как закон физики. Он не союзник. Он — продукт этой системы, её самый надёжный винтик. Бунтовать способен только тот, кто знает, что может быть иначе. Андрей знал. Но он был один. Чужак в чужой шкуре.

«Нет, — прошептал он в темноту. — Не бунт. Информация. Нужно понять ВСЁ».

И тогда его мысли, вырвавшись из плена боли и отчаяния, наткнулись на новую, доселе не приходившую в голову щекотливую деталь. Он лежит тут, как пёс. Его не позвали наверх, к Ирине. А как же... продолжение рода? Секс? Этот мир явно не вымер, люди тут есть. Значит, дети рождаются.

Мысль о том, что этих холодных, властных женщин может кто-то «трахать», показалась ему нелепой и даже кощунственной. Но биология есть биология. Или здесь всё решает искусственное оплодотворение, а мужчины нужны только для чёрной работы? Или есть какой-то другой, специальный ритуал, ещё более унизительный, чем порка? Может, для этого существуют особые, «привилегированные» рабы? Или же секс — это тоже акт доминирования, осуществляемый женщиной строго по её желанию и на её условиях, где мужчина — не более чем живой инструмент? Эта мысль заставила его содрогнуться сильнее, чем воспоминание о розгах.

Полно вопросов. На все нужно найти ответы. Но не путём прямого противостояния. Путём наблюдения. Путём изучения. Он должен был вжиться в роль Вадима так идеально, чтобы перестать быть объектом пристального внимания, стать частью фона. Послушным, предсказуемым, неинтересным. И тогда, возможно, в их разговорах, в обрывках новостей по радио (если оно тут есть), в старых учебниках на пыльной полке он найдёт ключи к пониманию этого мира.

План начал обретать черты. Не борьба, но сопротивление. Не бунт, но саботаж своего собственного превращения в безликую тень. Он должен сохранить внутри, в самой глубине, осколок Андрея. Его память, его знания, его чувство собственного достоинства. И для этого ему нужна внутренняя крепость. И внешняя — маска идеального раба.

Он перевернулся на бок, стараясь найти менее болезненное положение. Боль была теперь не просто наказанием. Она была барометром его реальности. Он принял её. Принял и эту жесткую постель. И даже мысль о возможных будущих унижениях, связанных с продолжением рода, больше не вызывала паники, а лишь холодный, аналитический интерес. Чтобы победить систему, нужно сначала понять её до мелочей. Даже самые интимные и унизительные.

Завтра он проснётся в шесть. Приготовит идеальный завтрак. Будет ловить каждое слово, каждый взгляд. И начнёт свою тихую войну за выживание — не тела, а духа. Пока в его груди, под рёбрами, под грубой тканью раба, тихо, как партизан в подполье, теплилось сознание человека по имени Андрей. И это было его главным, единственным оружием.

***

План начал работать с самого утра, хотя и с первой же досадной оплошностью. Проснувшись еще до шести от ноющей боли, Андрей-Вадим приготовил идеальный завтрак: яичницу-глазунью с аккуратными краями, свежий хлеб, нарезанный ломтиками, кофе и чай. Желая продемонстрировать свою исполнительность, он поднялся на второй этаж, чтобы доложить Ирине.

Он постучал в дверь спальни и, услышав «Войди», открыл её. Ирина сидела на кровати, поправляя халат. Увидев его стоящим в дверях, она недовольно приподняла бровь.

— Вадим? Что ты забыл на ногах в моей спальне? — её голос был спокойным, но в нём висела невысказанная угроза.

Мозг Андрея лихорадочно прокрутил все варианты. Он вспомнил вчерашний ритуал, поклоны, поцелуи в ноги. Связь щёлкнула. В этой спальне он не имел права находиться наравне. Проявление такой «смелости» могло быть расценено как дерзость.

Не раздумывая, он опустился на колени прямо на прохладный паркет, опустив голову.

— Простите, Госпожа. Завтрак готов и ждёт вас на столе. — Он сделал свой голос максимально почтительным.

Ирина наблюдала за ним секунду, потом её лицо смягчилось лёгкой, снисходительной улыбкой. Она сошла с кровати и подошла к нему, босая. Протянула ногу.

— Ладно. Ты быстро исправляешься. Целуй.

Его губы коснулись её стопы. Действие, ещё вчера вызывавшее приступ унижения, сегодня было совершено почти на автомате — как необходимый ритуал выживания.

После завтрака, во время которого он почтительно стоял у буфета, Ирина и Вероника Николаевна собрались.

— У нас дела в городе, — объявила Вероника Николаевна, глядя на него поверх чашки. — Список работ на день на столе в кухне. Всё должно быть выполнено к нашему возвращению. И чтобы я не нашла ни одного сорняка на грядках, Вадик.

— Так точно, Госпожа Вероника Николаевна, — поклонился он.

Машина — незнакомая ему модель, более обтекаемая и тихая — выехала со двора. Андрей остался один. Тишина, прерываемая лишь пением птиц, обрушилась на него. Он стоял посреди участка, чувствуя странную смесь облегчения и новой тревоги. Он был свободен. На несколько часов. Но эта свобода была условной, ограниченной забором и ворохом обязанностей.

Он взял листок с заданиями. Прополка, полив, покраска забора, уборка в сарае. Работа физическая, знакомая. Он взялся за неё с почти маниакальным усердием. Каждый выполненный пункт был не просто уходом за участком, а кирпичиком в стену его легенды — образе послушного, трудолюбивого Вадима.

К полудню основное было сделано. И тогда он позволил себе то, чего ждал с самого утра: разведку. Он начал с чулана под лестницей — места, где обычно складируют хлам.

Воздух там пах пылью, старым деревом и затхлостью. В свете единственной лампочки он разглядел старые банки с краской, сломанный стул, свёрнутый ковёр. И в углу, на грубой полке, — стопка книг. Учебники.

Сердце его забилось чаще. Он осторожно достал их. «Физика. 10 класс». «Химия. 9 класс». Обложки были привычными, но, присмотревшись, он заметил разницу: в углу каждой обложки был небольшой символ — стилизованное изображение щита с жезлом, обвитым лозой. Женский символ власти? И, наконец, он взял в руки самый толстый том: «История Отечества. 10-11 классы».

Он перевернул книгу. И дыхание у него перехватило.

На обложке была изображена не битва, не подписание договора, не учёный муж. На фоне готического замка стояла высокая женщина в роскошном платье и короне. Её поза была непринуждённой, властной. В одной руке она держала скипетр, другой опиралась на эфес меча. А перед ней, занимая всё пространство до горизонта, коленопреклонённо стояли ряды воинов в доспехах. Не в бою. Не в походе. Они стояли на коленях, склонив шлемы, в позах покорности и преданности. Это была не картина завоевания. Это была картина естественного порядка вещей: Королева и её верные рыцари, изначально и навечно признающие её верховенство.

Андрей медленно опустился на ящик, не замечая пыли. Он открыл книгу и начал листать. Иллюстрации, схемы, портреты. Везде — женщины-правительницы, женщины-полководцы, женщины-учёные. Мужчины на этих изображениях либо трудились, либо сражались под их началом, либо, как те рыцари на обложке, — преклоняли колени.

Он нашёл оглавление. Разделы назывались: «Эпоха Великих Матрон», «Становление Женской Республики», «Подавление мужских бунтов и укрепление института служения». Каждое слово било по сознанию, выстраивая чудовищную, но логичную картину мира, где история пошла по совершенно другой колее.

Он услышал шум мотора на улице. Сердце ёкнуло. Машина? Нет, это был, кажется, мотор мотоблока у соседей. Времени было ещё немного, но он не мог рисковать. Он аккуратно поставил учебники на место, стряхнул с себя пыль и вышел из чулана, плотно закрыв дверь.

Вернувшись к прополке, он уже не видел сорняков. Перед его глазами стояла королева с обложки и бескрайнее поле преклонивших колени воинов. Теперь у него была не просто догадка, а материальное доказательство. У него был ключ. Он начал понимать глубину пропасти. И масштаб лжи, в которой ему предстояло жить. Но теперь у него была цель, помимо простого выживания. У него была тайна. И книга, которая могла её раскрыть.

***

Тёща вернулась одна. Звук её машины на гравии заставил Андрея вздрогнуть и немедленно принять вид занятого прополкой раба.

Вероника Николаевна вышла из машины с парой сумок. Она прошла мимо него, даже не взглянув, и бросила на ходу, словно сообщая о погоде:

— Ирина остаётся ночевать в городе. У своего друга.

Она произнесла это с лёгкой, едва уловимой насмешкой в голосе, будто проверяя его реакцию.

Андрей замер на секунду, тряпка для полива в руке. Так вот как тут решается вопрос. «Друг». Чётко, ясно, без лишних эмоций. Жёны-Госпожи не связаны обязательствами верности со своими мужьями-рабами. Раб — собственность для быта и дисциплины. А для удовольствий, видимо, существуют другие, «свободные» или тоже подчинённые, но в ином статусе, мужчины. Мысленно он отмахнулся от этого. Какое ему дело до Ирины? Это не его Наташа. Это чужая, жестокая женщина, только надевшая знакомое лицо. Но где-то в глубине, в самых тёмных уголках сознания, всё равно кольнула едкая, унизительная досада. Ему, Андрею, в теле этого жалкого Вадима, наставляли рога. И он ничего не мог с этим поделать.

Он уже собирался вернуться к работе, когда из дома раздался голос:

— Вадим! Зайди.

Он отряхнул руки и вошёл в дом. Вероника Николаевна стояла в гостиной, держа в руках какой-то небольшой блестящий предмет.

— Я знаю, что у тебя в голове сейчас, — начала она без предисловий, её взгляд был холодным и проницательным. — Ты думаешь о жене. И о её «друге». И твоё тело может отреагировать возбуждением. Но ты не должен извергаться. Самопроизвольно или от своих мыслей. Семя принадлежит твоей Госпоже, и распоряжаться им будешь не ты. Для предотвращения нарушений — надень это.

Она протянула ему предмет. Это была никелированная, отполированная до зеркального блеска клетка для пениса. Холодный, инженерно-безупречный девайс с маленьким, но надёжным висячим замочком.

Андрея бросило в жар, а потом в холод. Унижение достигало новой, немыслимой глубины. Контроль не только над его телом и болью, но и над самой его биологией, над инстинктами.

— Сними шорты и надень, — прозвучал приказ, не терпящий возражений.

Руки дрожали, когда он расстёгивал пуговицу. Холодный металл коснулся кожи, защелкнулся с тихим, но зловещим щелчком. Приспособление было подобрано по размеру, оставляя лишь минимально необходимое пространство, полностью исключая возможность эрекции или мастурбации. Ощущение было не столько болезненным, сколько невероятно унизительным и противоестественным.

Вероника Николаевна подошла, проверила застёжку, затем маленьким ключиком, висевшим у неё на цепочке, повернула в замке.

— Теперь можешь не носить шорты, пока мы одни дома. Мне нужно видеть состояние твоего члена. Он не должен возбуждаться. Малейшая попытка — и ты получишь такую порку, что забудешь, как это — хотеть. Понял?

— Понял, Госпожа Вероника Николаевна, — прошептал он, глядя в пол. Холодок металла на его теле был постоянным, зловещим напоминанием о его полной несвободе.

— Иди, готовь ужин.

Он работал на кухне, чувствуя на себе её оценивающий взгляд сквозь дверной проём и непривычную легкость (и уязвимость) ниже пояса. Каждое движение отдавалось холодным прикосновением металла. Он варил суп, резал овощи, и его мысли метались между холодным анализом («Этот мир доводит контроль до абсолюта») и глухим, животным стыдом.

После ужина, который она ела, а он стоял в ожидании, Вероника Николаевна откинулась на спинку стула.

— Ноги устали. Помассируй стопы. На колени.

Он опустился перед её креслом на колени. Она протянула ему ногу. Он взял её в руки, ощутив под пальцами тепло кожи. Он начал массировать, стараясь делать это технично, без лишнего нажима, мысленно отстраняясь. Он массировал пятку, свод стопы, пальцы. А сам думал о том, что в это самое время где-то в городе, в чьей-то постели, развлекалась Ирина. Его «жена». И он, её законный муж-раб, запертый в металлическую клетку, стоит на коленях перед её матерью и растирает ей ноги.

Ирония ситуации была чудовищной. Его возмущение, его досада, его мужское начало — всё было заперто, опозорено и поставлено на службу. В этом ритуале, в этом холодном металле на его теле, заключалась вся суть его нового существования: полное подчинение, абсолютный контроль и тотальное унижение.

Но где-то глубоко внутри, под слоями страха, боли и стыда, в самой сердцевине того, что ещё оставалось от Андрея, тлела искра. Не ярости, а леденящей решимости. Он всё запоминал. Каждую деталь, каждое правило, каждую унизительную процедуру. Он изучал свою тюрьму. Потому что только так можно было когда-нибудь найти в ней слабое место. Или смириться навсегда. Но об этом он думать пока не позволял. Пока он просто терпел, массировал и запоминал.

***

При тусклом свете ночника, едва пробивавшемся из коридора в чулан, Андрей открыл учебник истории. Пыльный запах старой бумаги смешивался с запахом плесени. Он листал страницы, и перед ним разворачивалась чудовищная, величественная и абсолютно логичная в своей извращённости сага.

Глава 1: Великий Раскол и Господство Матерей.

«В эпоху, известную в доисторических хрониках как «Время Сомнений», мужские вожди племён, увлечённые войной и охотой, пренебрегли сакральными знаниями земледелия, врачевания трав и лунных циклов, которые хранили женщины. Это привело к Великому Голоду. Женщины, собравшись в Совет Матерей, отказались отдавать скудные запасы зерна и лекарственные соки воинам, предпочтя сохранить жизнь детям и старикам. Мужчины попытались взять силой, но женщины, используя знание ядовитых растений и организованную оборону у священных рощ, дали отпор. Это было «Первое Подавление». После него был провозглашён Первый Закон: «Жизнь дарует Мать. Кто хранит жизнь, тот и правит». Власть и наследование стали передаваться по женской линии, от матери к дочери, ибо только женщина может быть абсолютно уверена в своём материнстве и, следовательно, в чистоте рода.

Иллюстрация: Суровая женщина в звериных шкурах стоит над поверженным воином, попирая ногой его голову. Рядом другие женщины кормят детей у общего котла. Подпись: «Мать-Победительница устанавливает новый порядок».

Глава 3: Эпоха Стальных Королев.

«По мере роста обществ возникала необходимость в сильной централизованной власти. На смену Советам Матерей пришли Королевы. Они сочетали мудрость с безжалостностью. Королева Аэлита Железная (V век по Летосчислению Матерей), согласно хроникам, лично подавила три мужских бунта. После последнего, самого крупного, она приказала воздвигнуть «Стену Черепов» из зачинщиков, дабы «охладить пыл глупцов, мечтающих о власти, которую не могут ни выносить, ни контролировать». Она же ввела институт «Личных стражниц» — отборных воительниц, воспитанных с детства в ненависти к мужской «стихийной силе» и абсолютной преданности особе Королевы.

Иллюстрация: Величественная женщина в латах на белом коне. Перед ней на коленях — ряд знатных мужчин в разодранных плащах, один из поверженных целуют край её стремени. На заднем плане — виселицы. Подпись: «Королева Аэлита принимает клятву верности от побеждённых военачальников».

Глава 5: Научное Превосходство и Окончательное Закрепление Порядка.

«Мужчины, отстранённые от власти, нашли свою нишу в физическом труде, ремёслах и, что парадоксально, в некоторых точных науках, где требовалась абстрактная логика. Однако все открытия мужчин-учёных регистрировались и присваивались их покровительницами — княгинями, королевами или академиями, управляемыми женщинами. Знаменитый математик Арлен «Безродный» (так его прозвали, ибо он был рождён от рабыни и не знал своего отца) создал основы исчисления. Но в учебниках это именуется «Теорией Княгини Элиноры», которая предоставила ему крышу над головой и бумагу для расчётов. Его статую можно видеть во дворе Академии — он изображён не стоя, а сидящим на низкой скамье у ног каменной фигуры Элиноры, с табличкой расчётов в руках, подносящим их своей Госпоже.

Иллюстрация: Увесистый фолиант с названием «Законы термодинамики леди Маргариты Терстон». На вклейке — портрет суровой дамы в очках, а на заднем плане за лабораторным столом — сгорбленная фигура мужчины.

Глава 7: Религия и Идеология.

«Культ Великой Матери стал государственной религией. Богиня изображалась трояко: как Дева-Воинница, как Мать-Подательница жизни и как Старуха-Судья. Мужские божества, если и присутствовали в пантеоне, были второстепенными духами, подчинёнными слугами. Основной постулат: «Женское начало — созидательно и разумно. Мужское — разрушительно и страстно. Страсть должна быть обуздана разумом, сила — направлена мудростью». Отсюда — необходимость постоянного контроля над мужчинами через дисциплину, строгие законы и, при необходимости, наказание.

Иллюстрация: Фреска в храме. Великая Матерь в трёх ипостасях. У её ног — маленькие, почти схематичные фигурки мужчин, занятых строительством, пахотой и службой в её свите.

Глава 9: Современное Устройство Общества (краткий обзор).

«Современная Женская Республика (официальное название) основана на принципе естественного разделения ролей. Женщины — правящий класс: политики, судьи, руководители предприятий, учёные-теоретики. Мужчины — исполнительский класс: рабочие, солдаты, технические специалисты, слуги. Брак — это договор о собственности, где женщина (Госпожа) берёт на себя ответственность за мужчину (слугу), его воспитание, дисциплину и обеспечение. Мужчина приносит клятву верности и послушания. Нарушение клятвы карается в соответствии с Кодексом о домашних рабах и общественной дисциплине».

Иллюстрация: Стилизованная схема общества: наверху пирамиды — женский профиль в короне, ниже — ряды женских фигур в деловых костюмах и мантиях, в основании — множество мелких мужских фигурок, занятых разнообразным трудом.

Андрей перевернул последнюю страницу раздела. Его руки дрожали. Это не была диктатура, установленная вчера. Это была цивилизация с тысячелетней историей, где все — философия, религия, наука, право — работало на подтверждение одного тезиса: женщина от природы предназначена властвовать, мужчина — служить. Бунты были, но они подавлялись с такой беспощадной жестокостью и идеологической обработкой, что сама мысль о сопротивлении стала считаться не преступлением, а симптомом психического расстройства.

Он смотрел на картинку, где королева Аэлита смотрела на стену из черепов. Это был не акт садизма. Это был, с точки зрения этого мира, акт государственной необходимости и педагогики. Чтобы остальные мужчины видели и помнили.

Учебник выпал из ослабевших рук и с мягким стуком упал на пол. Андрей не стал его поднимать. Он откинулся на старый ковер, уставший до глубины души. Он сражался не с людьми. Он сражался с целой цивилизацией. С её богами, её героями, её незыблемыми «истинами».

Последней мыслью перед тем, как его сознание поглотила тёмная вода сна, было: «Аркадий был прав. Здесь это — очевидно». И эта очевидность была страшнее любой пытки. Потому что против розги можно внутренне восстать. А как восстать против мира, который никогда не был иным? Уснул он с ощущением, что холодная металлическая клетка на его теле — это лишь материальное воплощение той, огромной, невидимой клетки, в которую было заключено всё это общество. И он теперь — её пленник.

***

Андрей, вернее, та спутанная сущность Андрея-Вадима, что обитала в его теле, проснулась от удушья и давления. Не грубое, но твёрдое, неоспоримое. Он открыл глаза, и в темноте увидел лишь очертания ступни, прижатой к его носу и рту. Запах кожи, немного соли, запах этого дома.

— Ты спишь, негодник?! — голос Вероники Николаевны сверху звучал не столько гневно, сколько презрительно, как если бы она отчитывала непослушного пса, разлёгшегося в хозяйской постели. — Немедленно вставай и приступай к обязанностям!

Давление исчезло. Он вскочил, автоматически, ещё не до конца проснувшись, тело уже само рванулось вперёд, подчиняясь приказу и глубоко укоренившемуся страху. Мозг Андрея протестовал, но ноги уже несли его на кухню. «Завтрак. Кофе. Яичница». Действия отточены вчерашним днём, тело помнило.

Он работал на кухне, чувствуя холод металла на себе и пустоту в голове. Где-то внутри теплилась искра «я», но она была слабой, задавленной. Он был Вадим, готовящий завтрак своей Госпоже.

К обеду вернулась Ирина. На такси. Она вошла в дом с видом уставшей, но довольной хозяйки, кинула сумку и, даже не взглянув на него, поднялась наверх. Через несколько минут раздался её голос:

— Вадим! Ко мне.

Сердце ёкнуло. Он поднялся по лестнице, опустился на колени у порога спальни, как и вчера. Дверь была приоткрыта.

— Войди и закрой.

Он вошёл, оставаясь на коленях. Ирина сидела на краю кровати. Она была в лёгком домашнем платье. И сидела, намеренно и демонстративно, широко расставив ноги. Её взгляд был томным, властным и полным ожидания.

— Припади, — скомандовала она мягко, но так, что в комнате стало тише.

Внутри Андрея что-то взбунтовалось. Нет. Это уже слишком. Это уже за гранью даже того унижения, что он смог принять. Но в тот самый момент, когда его воля готовилась сжаться в твёрдый комок сопротивления, в его теле что-то дрогнуло и... отозвалось. Не мыслью, а волной тёплой, тёмной, животной готовности. Это было не его. Это было тело Вадима. Мышцы, нервы, гормоны — всё в нём откликнулось на этот приказ, на эту позу, на этот запах женщины, который он теперь улавливал — смесь её духов, пота и чего-то ещё, едва уловимого, чужого, мужского. Запах её вчерашнего «друга».

Этот запах должен был вызвать отвращение. Но вместо этого он, смешиваясь с её собственным ароматом, дико возбуждал. Тело Вадима, обученное и выдрессированное, знало этот ритуал. И оно жаждало его. Разум Андрея отчаянно пытался захлопнуть шлюзы, но его захлестнула волна чужого, мощного вожделения.

Он пополз вперёд на коленях. Его сознание плыло, отдалялось, становясь пассивным наблюдателем. Он приблизил лицо. Ещё мгновение нерешительности, и он коснулся языком. Потом ещё. И понеслось. Он лизал, сосал, целовал с неистовством, которое исходило не от него, а от этого тела, от этой взбешённой, униженной, но страстно жаждущей похоти. Он служил. Он искупал свою «вину» её отсутствия, он доказывал свою нужность. Ирина закинула голову, её дыхание участилось, тело затрепетало. Она содрогнулась в оргазме с тихим стоном, сжимая его голову бёдрами.

Потом она откинулась, отдышалась. Её глаза снова обрели холодноватую ясность. Она достала из кармана платья маленький ключик на цепочке — свой собственный. Наклонилась к его паху. Щелчок замка. Холодный металл отпал. Его освобождённый, давно готовый член напрягся до боли.

— Возьми меня, — приказала она, ложась на спину и разводя ноги. Это не было предложением. Это был следующий пункт программы.

Его не нужно было заставлять. Дикая, первобытная ярость смешалась с похотью. Ярость от унижения, от этого ключа, от чужого запаха на ней, от своей же собственной покорности. Всё это выплеснулось в яростном, почти зверином соитии. Он «брал» её, но даже в этот момент он не владел ситуацией. Он был орудием её удовольствия, живым фаллоиммитатором, приведённым в действие её приказом. Он рычал, стонал, но это были звуки торжествующего раба, которому на миг позволили почувствовать силу, тут же направленную на службу Госпоже.

Когда всё кончилось, он рухнул рядом, задыхаясь. В голове гудело. Отвращение к себе боролось с остатками животного удовлетворения и странной, извращённой благодарностью за эту минутную «милость».

«Что ж, — пронеслось в его промытом удовольствием и стыдом сознании, — в этом мире есть приятные моменты».

Это была мысль Вадима, подсказанная Андрею. И это осознание испугало его больше, чем любая порка. Потому что это означало, что ломают не только его волю. Ломают его саму природу, его либидо, его самые базовые инстинкты, подчиняя их новым правилам. Удовольствие здесь тоже было формой рабства. Самой коварной и неотвратимой.

Ирина встала, поправила платье.

— Приберись тут. И надень свою клетку обратно. Ключ оставь на тумбочке.

Она вышла из комнаты, оставив его лежать в постели, пахнущей ею, им и позором его собственной слабости. Он лежал и смотрел в потолок, чувствуя, как внутри него что-то окончательно надломилось и перестроилось. Граница между Андреем и Вадимом стала ещё более призрачной. И победителем выходил не тот, кто помнил о свободе, а тот, кто научился находить в рабстве хоть каплю удовольствия.

Продолжение следует...