Солнце на нашей кухне всегда было особым видом золота. Оно не просто освещало, оно золотило. Оно ловило пылинки, пляшущие по гранитным столешницам, и превращало волосы моей матери в каскад медовых нитей. Двадцать два года это был фон моей жизни: тихое гудение холодильника, аромат свежего кофе и два столпа моего мира — мой отец с его надёжным смехом и моя мать, Елена, с её тихой, поддерживающей грацией.

По всем признакам, мы были обычной, счастливой семьёй. Но в последнее время новое осознание начало менять основы моей реальности. Это было не внезапное землетрясение, а медленное, тектоническое давление, осознание того, что женщина, которую я всю жизнь называла «мамой», тоже была просто женщиной.

Всё началось с мелочей. То, как её вязаное платье облегало изгиб её бедра, когда она тянулась к верхней полке. Звук её смеха – не просто знакомое утешение, а мелодия, пробудившая во мне что-то глубокое и дремлющее. Слабый цветочный аромат её духов, ещё долго сохранявшийся в комнате после того, как она её покинула. Я смотрел на неё, и желание, которому я не знал названия, начало сжиматься в моём животе, тёплое и коварное.

Я знал, что это неправильно. Я мысленно перечислял целую калейдоскоп общественных правил и моральных кодексов. Но сердце, или, возможно, более первобытная часть меня, говорило на своём собственном языке, и оно говорило в неустанном, бешеном ритме, который заглушал любой протест. Я не просто хотел её. Я хотел, чтобы она хотела меня. Не как сына, а как мужчина видит женщину и она видит его в ответ.

Решение, принятое однажды, было абсолютным. Я не буду принуждать, не буду требовать. Я просто... открою. Я стану зеркалом, поднесённым под точным углом, чтобы она могла увидеть отражение того, какими мы можем быть.

Моя кампания была деликатной. Она началась с изменения моего поведения. Я перестал сутулиться и входить в дом после работы. Я стал одеваться лучше, проще: чистые, хорошо сидящие рубашки, брюки вместо потёртых джинсов. Я заметил, что она это замечает.

Я усилил физический контакт, но осторожно, заново погружая его в контекст. Рука на пояснице, чтобы провести её через дверь, прикосновение, задержавшееся на секунду дольше, чем требовалось. Сжимая её плечо, когда я проходил мимо её стула за обеденным столом, мой большой палец касался голой кожи её ключицы. Я стоял рядом с ней, пока она готовила, тянулся к баночке со специями, моя грудь почти, но не совсем, касалась её спины, позволяя ей почувствовать моё тепло, мои размеры.

Я начал делать ей комплименты, но не как сын. «Этот цвет делает твои глаза невероятно красивыми, Елена». Я назвал её по имени, пробуя его на вкус, наблюдая, как лёгкий румянец заливает её шею. Я видел смятение в её глазах, борьбу между материнской нежностью и испуганной, польщённой женской осознанностью.

Настоящий переломный момент наступил во вторник вечером. Папа был в командировке. Без его присутствия дом казался другим, полным безмолвного потенциала. Я нашёл её в гостиной, свернувшейся калачиком на диване с книгой, озарённой мягким светом единственной лампы.

Я сел рядом с ней, ближе, чем обычно. Наши бёдра почти соприкасались. Я видел, как учащённо бьётся её пульс у основания шеи.

«Что ты читаешь?» — спросил я, и мой голос стал тише и мягче обычного.

Она показала мне обложку, рука её слегка дрожала. «Просто любовный роман. Ничего серьёзного».

Я взял у неё книгу, мои пальцы коснулись её. Искра, несомненная. Я поймал её взгляд. «А ты когда-нибудь, — начал я еле слышным шёпотом, — хотела бы, чтобы в твоей жизни было немного романтики?»

Её дыхание сбилось. Воздух между нами стал густым и тяжёлым. Я видел внутреннюю борьбу на её лице – отрицание, страх и, за всем этим, зарождающееся, захватывающее дух любопытство.

«Алекс...» — прошептала она с предупреждением и мольбой.

Я не двигался. Я просто смотрел на неё, позволяя каждому капле моего восхищения, моего желания, моего осознания её красоты как женщины, отразиться в моих глазах. Я видел, как её защита рухнула. Материнская вуаль спала, и впервые она посмотрела на меня не как на своего ребёнка, а как на мужчину, который её желал. Шок в её глазах быстро сменился тёмным, тлеющим узнаванием.

Не говоря ни слова, она встала, её книга упала на ковёр. Она посмотрела на меня сверху вниз, и в её взгляде смешались страх и яростная решимость. Затем она повернулась и медленно вышла из комнаты, бросив через плечо последний, уничтожающий взгляд, полный обещания и вызова.

Сердце колотилось, как барабан, о ребра. Я ждал, считая секунды. Пять. Десять.

Затем я услышал её голос, тихий, но отчётливый, из коридора: «Алекс? Не мог бы ты подойти на минутку?»

Я встал, ноги мои словно принадлежали кому-то другому. Я прошёл по коридору к двери её спальни, которая была слегка приоткрыта. Я толкнул её.

И вот она.

Она стояла у туалетного столика, и от её вида у меня перехватило дыхание. Она изменилась. На ней было пеньюар цвета полуночи – тончайший каскад чёрного шифона, доходивший до середины бедра. Он был достаточно прозрачным, чтобы обнажить очертания её тела, плавный изгиб бёдер, округлую грудь. Глубокий вырез и длинные струящиеся рукава делали её образ одновременно воздушным и невероятно реальным.

Но именно то, что было под ней, окончательно меня поразило. Когда она слегка повернулась, свет выхватил нежное кружево её белья. Чёрный, изысканный бюстгальтер, который приподнимал и представлял её грудь, словно идеальное подношение. А ниже, в тон, трусики французского кроя, лишь лоскут кружева, подчёркивающий нежный холмик её женственности.

Это была не моя мать. Это была Елена. Женщина захватывающей дух красоты и поразительной, уязвимой храбрости.

Её глаза потемнели от желания и лёгкой неуверенности. «Ты...» — начала она дрожащим голосом. «Тебе нравится?»

Я пересёк комнату в два шага. Я не поцеловал её, пока нет. Я просто протянул руку и провёл тыльной стороной пальца по тонкому рукаву её руки, прикосновение было благоговейным. «Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел», — сказал я, и эти слова были самыми искренними из всех, что я когда-либо говорил.

Легкая улыбка облегчения тронула её губы. Этого было достаточно, чтобы подтвердить её слова. Последний барьер пал.

Затем она потянулась ко мне, обхватила руками мое лицо и притянула мои губы к своим.

Поцелуй не был нерешительным. Он был настоящим пожаром. Это было взрывом многолетней подавленной тоски. Её губы были мягкими и пахли клубничным бальзамом для губ и чем-то неповторимым, присущим только ей. Я обнял её, прижимая к себе нежный шифон, ощущая твёрдые очертания её тела, облачённого в кружева. Я потерялся, нашёлся и оказался дома – всё сразу.

Мы, спотыкаясь, двинулись к кровати, сплетаясь в клубок отчаянных рук и жадных ртов. Я уложил её на спину на мягкое одеяло, её медовые волосы развевались вокруг неё, словно нимб. Я боготворил её взглядом, затем губами. Я целовал впадинку её шеи, изгиб плеча, мои руки скользнули по её бокам, чтобы обхватить бёдра.

Мои пальцы нащупали край её тонких трусиков. Я посмотрел на неё с немым вопросом в глазах. Она приподняла бёдра – лёгкое, но настойчивое движение согласия. Я скользнул ими вниз по её ногам, раздвигая их в стороны. Я опустился на колени между её бёдер, упиваясь её видом, открытым и жаждущим меня.

Я нежно коснулся её, мои пальцы исследовали мягкое, влажное тепло её тела. Она ахнула, выгнувшись на кровати, тихий стон сорвался с её губ. Её глаза были закрыты, лицо было застывшим от чистых ощущений. Я наблюдал за ней, гладя и кружа её, усваивая ритм, от которого у неё перехватывало дыхание, а бёдра извивались. Я заявлял о своих правах на неё, не силой, а с такой глубокой близостью, что у меня сжалось горло.

«Алекс... пожалуйста...» — умоляла она, ее голос дрожал.

Но у неё были другие планы. Внезапно, с неожиданной силой, она толкнула меня обратно на кровать, поменяв наши позиции. Она села верхом на мои бёдра, её тёмное пеньюар обволакивало нас. В её глазах пылала решимость.

«Моя очередь», — прошептала она хриплым голосом.

Она наклонилась, её волосы закрыли наши лица, и крепко поцеловала меня, расстегивая пряжку моего ремня, затем пуговицу джинсов. Она освободила меня, обхватив рукой всё тело, и я застонал от этого прикосновения, от абсолютной правильности её прикосновения.

Затем она опустилась ниже, покрывая поцелуями мою грудь, живот. Она подняла на меня взгляд, не отрывая от меня взгляда, а затем взяла меня в рот.

Мир растворился в чистом, раскаленном добела ощущении. Её рот был жарким, бархатистым и идеально нежным. Её руки скользили по моему телу, её волосы щекотали кожу. Я запутался в её волосах, не направляя их, просто держась, пока волны наслаждения грозили разорвать меня на части. Вид её, этой элегантной, изящной женщины, растворившейся в процессе доставления мне удовольствия, был самым сильным афродизиаком, какой только можно вообразить.

Я чувствовал, как мой контроль слабеет. «Елена», — выдохнул я. «Мне нужно быть внутри тебя. Сейчас же».

Она отпустила меня с тихим хлопком, её губы припухли, глаза застыли от страсти. Она кивнула, снова приподнявшись надо мной. Она приняла позу, рукой направляя меня к своему входу. Затем, не сводя с меня глаз, она медленно, медленно опустилась на меня.

Ощущение было неземным. Оно возвращало меня домой. Это было замыкание цепи, о разрыве которой я и не подозревал. Она была такой влажной, такой тугой, такой невозможно тёплой. Она приняла меня всего, и у неё вырвался низкий, гортанный стон, когда она полностью меня обняла.

На мгновение мы замерли, соединившись, дыша одним воздухом, ощущая одну и ту же невероятную, шокирующую правильность происходящего. Я видел в её глазах тот же трепет, что и в своей душе.

Затем она начала двигаться.

Всё началось с медленного, покачивающегося движения, нежного исследования этой новой связи. Но вскоре ритм нарастал. Она поднималась и опускалась на меня, запрокинув голову, её грудь соблазнительно колыхалась под чёрным шифоном. Я схватил её бёдра, встречая каждый её толчок, всё глубже проникая в её манящее тепло.

Её вид завораживал. Самая прекрасная женщина, которую я когда-либо знал, погруженная в экстаз, скакала на мне с дикой, необузданной грацией. Пеньюар сполз с одного плеча, и я наклонился вперёд, чтобы взять в рот вершинку её груди сквозь кружево бюстгальтера, жадно посасывая.

Её крики становились всё громче, всё настойчивее. «Алекс! О, Боже, Алекс!» Её внутренние мышцы начали ритмично и напрягаться вокруг меня. Я чувствовал, как мой собственный оргазм поднимается из основания позвоночника, неотвратимый и мощный.

«Посмотри на меня», — потребовал я хриплым голосом.

Её глаза распахнулись, встретившись с моими. В этом глубоком синем взгляде я увидел всё: любовь, страсть, лёгкий намёк на грех и всепоглощающее, всепоглощающее счастье.

Это и погубило меня. С последним, глубоким толчком я влился в неё, и моя конвульсия, казалось, стала бесконечной волной наслаждения. Мой рёв завершения смешался с её резким, пронзительным криком, когда её собственный оргазм охватил её, а её тело забилось вокруг моего в изысканных спазмах.

Она рухнула мне на грудь, прерывисто дыша, её сердце колотилось рядом с моим. Я крепко обнимал её, обнимал, не желая отпускать. Мы долго лежали так, переплетённые друг с другом, и единственным звуком, который слышался, было наше постепенно замедляющееся дыхание.

Вечернее солнце давно померкло, уступив место мягкому индиговому свету сумерек, заполнившему комнату. Я гладил её волосы, спину, ощущал под пальцами нежное кружево бретельки бюстгальтера.

Наконец она пошевелилась, подняла голову и посмотрела на меня. В её глазах не было ни слёз сожаления, ни ужаса от того, что мы сделали. Было лишь глубокое, умиротворённое изумление.

«Что мы наделали?» — прошептала она, но в её голосе не было раскаяния. Скорее, это был страх.

Я обхватил её лицо ладонями, проведя большим пальцем по скуле. «Мы вернулись домой», — тихо сказал я.

Прекрасная, лучезарная улыбка озарила её лицо – та самая улыбка, которая хранит тайну, разделяемую двумя людьми, целую вселенную, заключенную в одном взгляде. Она с довольным вздохом откинулась назад, прижавшись головой к моей шее.

Снаружи мир продолжал жить своей обычной жизнью, не осознавая ничего. Но в этой комнате, окутанные нашим ароматом и угасающим светом, мы больше не были обычной семьёй. Мы были чем-то совершенно иным. Чем-то запретным, чем-то опасным и чем-то более глубоким, совершенно счастливым, чем я когда-либо считал возможным. Мы обрели друг в друге новый мир и не собирались покидать его.