— Снято, — произнес картавый французский мужчина, сидя в черном раскладном кресле и потягивая черный кофе из картонной упаковки. — Теперь отсоси Эвану, и погорячей прошу, Сабрина. Мы не в Dorcel, чтобы по часу только минет снимать! — кричал режиссер, разглядывая половые органы актеров на экране черного прямоугольного плейбека с некоторым скучающим видом.

Освещение было, как и всегда, ярким, даже вычурным. Лучи флуоресцентных ламп ударяли в софтбокс, создавая искусственный, среднебюджетный свет, который используют обычно для фильмов-проходняков. Для порно это было более чем профессионально.

Уставшие, слегка заспанные операторы с двух сторон следили за нужным ракурсом. Один следил, чтобы камера смотрела на красное от возбуждения лицо Эвана, которое на самом деле загримировала девушка-гример по имени Кристен, стоящая в двух метрах от Сабрины и поправляющая ей макияж. Второй направлял камеру прямо в эпицентр самого интересного процесса, ради которого все здесь собрались. Красный половой член входил в темную, но ухоженную женскую вагину, пробиваясь прямо в красные узлы внутренних половых губ. Третий следил за общим планом и подмигивал четвертому, который следил за освещением комнаты, пока пятый, самый уставший от своей работы, следил за звуками страсти и всем звуковым сопровождением.

Операторы были, как правило, мужчины, но были и женщины. Тем не менее, порноактеры настолько привыкли к своей работе, что просто не замечали, что их кто-то снимает. Точно не зрелые, седеющие мужчины с собственными семьями снимали их грех, а клоны или призраки.

Всей этой оравой, состоящей из почти дюжины человек, они корпели в этой маленькой, искусственной комнате в стиле тех, что показывают в дешевых сериалах про богатых людей. Кожаные неудобные диваны, с которых соскальзывали ноги, стояли посреди кадра. Сбоку струя белого цвета лилась прямо на сам прямоугольник этой комнаты, а чтобы кадр был глубоким, по бокам стояли различные отражатели. Естественным освещением были обычные люстры, которые работали вполсилы.

Белокожий и слегка красноватый Эван сдерживал в себе позыв зевнуть, пока двигался бедрами прямо в бедра своей партнерши — Сабрины Лав, которую по-настоящему звали Каталина Сандерс.

Ее черные волосы, за которыми тщательно следила Кристен, прыская их специальным аэрозолем каждые десять минут, падали на тощее тело Эвана, пока он ладонями придерживал ее крупные и коричневые, из-за мексиканского этноса, ягодицы, которые иногда аккуратно и ловко шлепал.

Каталина обожала работать именно с Эваном, потому что он был аккуратен, чист и никогда не переходил с работы на импровизацию. Да, именно так называется, когда актер, так называемый факер, вместо технологической карты сцены переходит в открытый половой акт, приводя в хаос всю оставшуюся сцену. Да, если ты кончил посередине хронометража, это означает, что кто-то серьезно попадёт на деньги. Актёру снова надо возбуждаться и ловить эрекцию, но проблема в том, что второй раз использовать специальные уколы будет невыгодно, так как процесс эякуляции может составить полчаса или час дополнительно. Учитывая уже разогретый и привыкший к вагине актрисы член, это, в свою очередь, значит, что актер займет всю дюжину съёмочной группы ещё на час, чем увеличит расходы и снизит гонорар себе и коллеге. Без уколов процесс будет обрывистым и почти таким же образом, как в первом случае, закончится тем, что придётся как минимум на полчаса оплачивать расходы для всех. Для жадных студий порно — коих абсолютное большинство — это невероятная грубость.

Эван был профессионалом, который работал как часы. Ещё немаловажным является то, что он мылся. Да, пожалуй, самое необходимое и важное — гигиена в данном бизнесе — часто нарушается. В более богатых студиях есть свои душевые, но и они не всегда бывают, не говоря о более недорогих компаниях, в которых работают Эван и Каталина.

Ну и самый важный момент: Эван был приятным парнем. Каталина знала много факеров, и почти все они имели беды с башкой. Один страдал ОКР и часто не мог нормально концентрироваться, другой строил из себя бэд-боя и жестко входил в Каталину, которой потом приходилось лечиться, и это ещё были цветочки. Молодежь вообще не понимала, что делать, и часто сама Каталина успокаивала какого-нибудь 19-летнего парня, которому повезло родиться с большим членом, но не повезло не быть при этом размазнёй.

Эван тоже был моложе, ему было за двадцать, но при этом коллеги по бизнесу все как один любили его, потому что во время работы он выполнял все четко и зачастую даже помогал партнёрам (смотря какая сцена), а ещё — был просто приятным малым.

Шёл стандартный сюжет: старенький муж вместо того, чтобы удовлетворить свою горячую женщину, решил поехать по делам. От скуки Сабрина, в силу своей мексиканской натуры, решила набрать номер и вызвать молодого любовника.

— --

— Пауза! Свет, Эндрю, Гарри, поправьте яркость, а то будто пилу снимаем, а не шикарное порево, — сказал Дебуа, встав с кресла и слыша, как смеется вся съёмочная группа. — Приглушите, чтобы отсвета на лицах не было во время близкого плана. Николас, — указательным пальцем показывая на постаревшего мужчину в черной мятой футболке, — проверь звук, чтобы хлюпанья её ртом были гулкие, а не плоские. Мне Дэнни уже все уши прожужжал, что на монтаже потом говно мучное получается.

— Че, блять, сидим, Кристен? Намазывай давай нашу Венеру. Так, мне нужно, чтобы в сцене была страсть. Ясно, Каталина? Ты — жаркая сучка, которая мечтала о молодом хуйце?

— Ясно, босс, — говорила с типичным мексиканским акцентом Каталина, не стесняясь и сидя голой рядом с Эваном, который изредка подёргивал свой член, чтобы тот не упал.

— Кать, — спрашивал Эндрю, — не могла бы ты в следующей сцене головой люстру скрыть? Мне просто эта блядская тень мешает.

— Окей, — сказала женщина, намазываясь смазкой в самых важных местах, пока её обмазывала тонкая, как веточка, Кристен.

— Как ты все-таки красотка, — произнесла девушка в белой майке и смешных розовых джинсах. В руках у нее была кисть для макияжа и целый портфель со спреями и кремами.

— Благодаря тебе, — подмигнув, сказала Каталина. — Слушай, Эван, — спрашивала женщина, не поворачиваясь к нему из-за творческого процесса гримёрши.

— Что?

— Можешь мне в сцене минета не сильно глубоко засаживать в рот? А то меня сухость во рту мучает.

— Окей, — произнес Эван, тут же услышав, как Дебуа матом накричал на свой же телефон. — Ебаный Хилтон, сука! Ну и где мне снимать Кендру с Джонни? Дома у себя?

Эван немного стеснялся, когда началась съёмка минета. Ему, 21-летнему парню, надрачивает и отсасывает красивая и зрелая женщина-мексиканка, а параллельно весь этот процесс скрупулёзно снимают два ирландца, американец, немец, поляк, а командует этим мощный и вредный француз.

Но именно в этой, казалось бы, непристойной сцене, когда скользкий красный язык этой пылающей от страсти, темноволосой женщины делал такие горячие вещи, а её лицо в этот момент сводило Эвана с ума от сексуальной эстетичности, парень ощущал некоторую странную для себя новость, инсайт.

Ему хочется еще. Не в том плане, чтобы она сделала после съёмок ему еще минет. При всей своей доброте, Каталина не станет этого делать из профессиональных побуждений, но просто поговорить, пригласить на свидание.

Тут сердце Эвана закололо от страха, когда Каталина стала буквально вибрировать ртом по головке, касаясь своими зубками прямо по кожице, которую так приятно тереть. Эти карие глаза, в которых текла лава, и пронзительный взгляд, от которого можно было уже кончить, приводили в ужас юного парня.

В глубине души он думал, что слишком много думает, что нельзя хотеть своей коллеги, которая прямо сейчас ему сосет член, но и мыслить в категории «это просто работа» он не мог, вспоминая о её взгляде, лоске, изяществе, этой жестокой женской харизме, когда всего одно слово «Здравствуй, мое солнце» мужчина может обомлеть настолько, что никогда не вернётся в разум обратно. Это сводило его с ума.

Он не выдержал и сказал:

—Прошу, Дюбуа, можно отдых?

— Что с тобой, сладкий? — произнесла резко Каталина, протирая губы рукой. — Неужели не понравилось? — с хитрецой проронила кареглазая женщина, словно специально сексуально изгибаясь, одновременно закрывая самые открытые части тела и одновременно взывая внутренние инстинкты посмотреть и пощупать их.

Режиссер недоумевая смотрел сквозь свои модные красные очки.

—Ну и че? Че случилось? Ты резко принял принципы человечности? Или хочешь срать? — грубо спрашивал Дюбуа.

Эван, потускнев от ситуации, резко произнёс:

—Болит... Головка болит, хоть убей. Не знаю почему, — говорил парень, задерживая убегающий оргазм от ситуации.

Операторы с пониманием смотрели на парня, а белокурая француженка Кристен дала ему влажные салфетки, чтобы протереть. Её тонкая соблазнительная фигура тоже мешала сосредоточиться и, вкупе с мелькающей и упругой грудью Каталины, которая стала ковыряться в своей сумке, задрав бодро свой упругий зад, Эван буквально рыдая кончил, да так, что сперма полетела вверх струями.

Повернувшись к парню, мексиканка с большой грудью с улыбкой произнесла:

—Yes! Все-таки кончил, — сказала женщина, виляя своей красотой. — Надеюсь, из-за меня? Коллега? — с лаской в голосе спрашивала по-мексикански темная женщина с кожей такого коричневого отлива, словно из обожжённой глины, положив руку прямо на яички парня.

— Достаточно ему ласк, — сказал грозно Дюбуа. — У нас достаточно отснятого материала? — спрашивал, повернувшись к операторам, лысеющий и бородатый мужчина.

— Да, достаточно. Просто сцены эмуляции нет, но это можно завтра за минут десять снять, — сказал Эндрю, как бы оправдывая парня. — Ну, не сдержался, видать, от красоты мексиканской, парень, бывает.

— «Бывает» мне это продюсерам тоже предлагаешь сказать? — спрашивал риторически Дюбуа. — Никогда с тобой такого не было, ладно, хер с тобой. Завтра доснимем. Деньги же не будете брать?

Операторы терпеливо молчали. Конечно, лишняя работа им была не нужна, но в отличие от прочих студий, даже богатых, с Дюбуа работать было ещё относительно ненапряжно, а сотрудничество с «Love lovers Loving» было удобно и по деньгам, и по тем задачам, которые они ставили.

— Прошу, простите меня, ребят, — говорил, чуть ли не плача, голый и затюканный мальчик, а не мужчина.

Каталина в силу своей мексиканской культуры тут же подобралась к нему и нежно поцеловала, а затем обняла, связывая в своих сексуальных объятиях и поливая его ароматами своего парфюма, смазки и флюидов.

— Ну ладно, не надо мне детский сад тут устраивать, — горло произнёс Дюбуа и вышел из павильона курить.

Каталина, прижав свой мокрый от аэрозолей лоб ко лбу Эвана, ласково гладила его ногу. Её черные распущенные волосы струились по его лицу, а её сладкие персиковые груди разглядывали грустное лицо Эвана. Её горячая рука обжигала нотой сексуальности и, как бензин, разжигала огонь в его чреслах.

— Ну, чего ты? Не плачь, сладкий, все нормально, с кем не бывает? Твой организм не автомат, чтобы не наслаждаться процессом, — сказала женщина, светясь своей темпераментной улыбкой, словно понимая, что к чему. В глубине души женщина понимала, что, по всей видимости, молодой парень просто забыл, где находится, и его мозг решил, что он действительно занимается приятным времяпровождением.

— Я всех подвел, — сказал Эван, шмыгая носом и краснея от грусти. Белки его глаз сжались, а голое тело стало гулко дрожать, словно от холода.

– Пфф, да кого там. Наоборот, мои колени хоть отдохнут. Нет, мне, конечно, твой пенис нравится, но просто я сама уже старенькая, — сказала, вызывая улыбку у парня.

– Я просто... Не знаю... Ну... Как-то...

— Тише-тише, солнышко, — сказала Каталина Эвану, прижимая его лицо прямо к сладким вишенкам своих сосков на чудесной, облитой персиковым соком груди. — Тише... Все хорошо, — сказала по-испански женщина.

— --

— Эван, постой! — её голос догнал его уже на парковке.

Он обернулся. Она стояла, закутавшись в просторный бежевый кардиган, её чёрные волосы сливались с наступающими сумерками. Вся её огненная мощь была теперь приглушена, как угли после пожара. Он, в своей чёрной толстовке и кепке, смотрел на неё, всё ещё чувствуя себя тем голым, дрожащим мальчиком из павильона.

— Ты сегодня был прекрасен, — сказала Каталина, подходя так близко, что он снова уловил её терпкий, тёплый аромат, смешанный теперь с запахом ночного города. — Не смотри так испуганно. Я не кусаюсь. Ты профессионал, Эван. Настоящий. Чистый, аккуратный... и чертовски чувственный.

Он потупил взгляд, переминаясь с ноги на ногу.

— Сегодня ты был как тот зайка, которого так и хотелось обогреть и приласкать, — её голос стал тише, почти шёпотом.

Эван покраснел, но набрался смелости. Это нужно было сказать. Только сейчас, когда они были одеты, когда камеры были выключены, а вокруг них был только шум машин и неоновая вывеска торгового центра.

— Это всё из-за тебя, Каталина, — выдохнул он. — Я не выдержал. Твоего... жара. Ты была слишком горячей. Слишком реальной. Я забыл, где нахожусь.

Каталина засмеялась. Её смех был грациозным, глубоким и немного хриплым, как шорох шёлка. Она положила ладонь ему на щёку. Её прикосновение обжигало, даже через кардиган и толстовку.

— Глупый мальчик, — прошептала она, и её карие глаза, в которых догорали отсветы неона, смотрели на него с бездонной нежностью. — Такой чувственный парень... и такой растерянный.

Потом она отступила на шаг, и её взгляд стал серьёзным.

— Знаешь, — начала она, доставая из кармана пачку сигарет, но не закуривая, — через дорогу есть одно место. Там отвратительный кофе. Пахнет жжёными зёрнами и одиночеством. Но он горячий. Пойдёшь?

Он смотрел на неё, на эту женщину-загадку, которая только что была пылающей Венерой, а теперь предлагала ему кофе в забегаловке. И в этом предложении, в этом простом жесте, был ответ на всё, что бушевало в нём сегодня. Ответ на его боль, его стыд, его внезапно вспыхнувшее чувство.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Она улыбнулась, развернулась и пошла вперёд, не оглядываясь, зная, что он последует за ней. В такт её шагам по асфальту замигал неоновый знак кафе через дорогу, сломанный и мигающий, словно сердце, которое только что научилось биться заново.

Она привела его не в кафе, а к себе. Дверь закрылась, отсекая внешний мир. В прихожей пахло ее духами — ванилью и древесиной.

И вот, в центре ее гостиной, в мягком свете торшера, они стояли друг напротив друга. Начался другой монтаж — не тот, что склеивает куски плоти в продукт, а тот, что собирает воедино разрозненные части души.

— Дай я, — тихо сказал Эван.

Его пальцы, которые всего пару часов назад были лишь инструментом для шлепков по ягодицам по сценарию, нашли маленькую пуговицу на вороте ее платья. Он расстегивал их одну за другой, и с каждым щелчком с нее спадал слой профессии, грима, чуждого имени «Сабрина». Платье, шелестя, соскользнуло на пол.

Она в ответ шагнула к нему. Ее руки скользнули к его поясу. Она расстегнула пряжку ремня, и тот глухой стук, с которым он упал на пол, прозвучал громче любого режиссерского «Снято!». Затем она медленно стянула с него штаны, и это было не раздевание, а разоружение. С него спала кожа факера, профессионального малого, и остался только он — 21-летний парень, дрожащий от желания и нежности.

Они не спешили. Здесь не было дублей, хронометража и скучающего француза с кофе.

Сначала она вела — опытная, уверенная. Она оказалась сверху, оседлав его, и это было не похоже на съемочную сцену. Ее бедра двигались не для камер, а для него, плавно и гипнотизирующе. Ее темные волосы падали ему на лицо шелковым занавесом, а глаза, эти карие глубины, смотрели прямо в его душу. Она была богиней, жрицей, и он лежал в полном молчаливом обожании, позволяя ей творить с ним что угодно. Ее груди, полные и упругие, колыхались перед его лицом, и он, как ослепший, целовал их, вдыхая запах ее кожи — смесь парфюма, пота и чего-то неуловимого, только ее.

— Теперь ты, — наконец прошептала она, и в ее голосе не было приказа, а было разрешение и приглашение. — Покажи, что ты можешь, когда это по-настоящему.

Она перевернулась на спину, и ее тело раскинулось перед ним как дар. И тогда в нем что-то сорвалось с цепи. Вся накопленная за день, за месяцы работы, страсть и нежность выплеснулись наружу. Он вошел в нее с глубоким, почти болезненным стоном, и начал двигаться. Это не было ритмичное, выверенное движение «факера». Это был дикий, хаотичный порыв, продиктованный не сценарием, а голодом всего его существа. Он входил в нее глубоко, яростно, и каждый толчок был словно попыткой достичь самой ее сути, спрятаться в ней от всего мира.

Она встретила его ярость с такой же силой, обвивая его ногами, впиваясь ногтями в его спину, отвечая на каждый его толчок встречным движением бедер. Ее стоны были хриплыми, настоящими, не для микрофона — они рвались из самой глубины ее горла. Он смотрел, как ее лицо искажается от наслаждения, как ее губы приоткрываются, и понимал, что это — та самая реальность, которую он не смог вынести на площадке.

— Каталина... — только и мог выдохнуть он, захлебываясь, теряя границы между их телами.

Она ничего не ответила, лишь притянула его к себе для поцелуя, влажного и бездонного, и ее бедра продолжали свой древний танец, ускоряя его, ведя к краю.

Когда она закричала, это был не крик по сценарию, а сдавленный, прерывистый стон, и ее тело сжалось вокруг него в серии судорожных спазмов. И это, это окончательное, неподдельное содрогание стало для него сигналом, разрешением, и он обрушился в пучину, кончая с таким рыдающим облегчением, словно плакал всем своим существом.

—

А после, когда их дыхание выровнялось, и тела обмякли, сплетенные в один теплый, липкий от пота клубок, она повернулась к нему. Ее карие глаза в полумраке светились, как те самые мексиканские угли.

— Кофе? — тихо спросила она, и в этом слове был не вопрос, а приглашение. Приглашение в утро. В день. В жизнь.

Он снова кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и прижался губами к ее мокрому виску. За окном, в свинцовых тучах, проявлялся рассвет, и сломанный неон гасил свои огни. Конвейер остановился. Призраки растворились. Остались только они — два человека из стекла и плоти, нашедшие друг друга в самом сердце фальши.

358   33 18439  116   +10 [5]

Мексиканки, снятие порно, минет, анал, милфа, зрелые и молодые,