Лоснящиеся от пота ладони, липкие трусы. Сперма, остывая, противно холодила кожу. Я почти бежал по коридору, единственная мысль – скорее бы в общагу, досмотреть этот адский ролик до конца, дрочить, пока не кончу снова, пока сознание не отключится от этого мерзкого кайфа. Распашные двери выбросили меня на улицу. Промозглый ветер ударил в лицо, но не охладил пылавшие щеки. И тут я увидел его.

Темный, как ночь в нефтяном резервуаре, «Лексус». Он стоял впритык к бордюру, будто собираясь его проглотить. И сам он. Отец Карины. Магомед.

Он опирался на крыло, невысокий, приземистый, будто вырубленный из старого дуба. Лицо с крупными порами, усы густые, седые. Глаза, как два уголька, прожигали меня насквозь. Он был в дорогом, но безвкусном пальто, и от него пахло дорогим одеколоном и чем-то древним, нафталиновым.

– Павел, – произнес он мое имя так, будто сплевывал. Голос низкий, с густым акцентом, резал слух. – Где моя дочь?

Я замер. В кармане телефон, все еще горячий от того видео. А в голове – Карина, ее «Он хороший. Мы хотим семью». Ложь, как щит, встала передо мной мгновенно.

– Я… я не знаю, – выдавил я, голос сорвался на фальцет. – Мы не виделись с утра.

Из-за его спины материализовались двое. Старший брат, Руслан, копия отца, только моложе и злее. Мускулы, шея быка, взгляд пустой. И младший, Алик, щуплый пацан с прыщавым лицом, но с тем же каменным выражением. Семейка.

– Не ври, свинья, - Руслан сделал шаг вперед. От него пахло потом и дешевым табаком. – Она сказала матери, что идет в библиотеку с тобой. Где она?

Мой взгляд скользнул по их лицам. Магомед, Руслан, Алик. Три ступени одного и того же гнева. Если я скажу правду… если я покажу это видео… ее убьют. Буквально. Забьют камнями на площади. Или прирежут, во имя «чести».

Я почувствовал, как по ноге течет остывшая сперма. Это физическое напоминание о моем ничтожестве, о ее падении, вдруг придало мне какую-то извращенную силу. Я должен ее прикрыть. Должен.

— Я же сказал, не знаю, – повторил я, пытаясь вложить в голос твердость.

Магомед оттолкнулся от машины и медленно подошел ко мне. Он был на голову ниже, но казался горой.

– Ты думаешь, я слепой? – он прошипел, и брызги слюны попали мне в лицо. – Я вижу, как ты на нее смотришь. Собака голодная. Ты ее испортил. Ты своим грязным дыханием, своей нищетой осквернил ее. «бог не любит тех, кто преступает границы». Где она? С кем она?

Его пальцы, толстые, как сигары, впились в полы моего старого пальто.

– Может, она с другими такими же гнидами, как ты, тусуется? – в голосе Руслана зазвенела нотка сладострастия.

Я почувствовал, как во мне что-то щелкает. Провод обрывается. Страх сменился холодной, ясной яростью. Да, она похабит. Прямо сейчас, пока мы тут стоим, на нее, скорее всего, кончают. И эти уроды, ее «хранители», даже не догадываются, насколько все плохо. Они думают, что я – худшее, что с ней могло случиться.

Я посмотрел Магомеду прямо в его угольные глаза. Улыбнулся. Кривой, нервной ухмылкой.

— А может, она просто от вас сбежала? - тихо сказал я. - От ваших правил, от вашего «бог не велит». Может, ей надоело быть вашей вещью?

Лицо Магомеда исказилось. Он не ожидал такого. Он ждал страха, заискивания.

— Что ты сказал, шлюха ? - он придвинулся так близко, что я почувствовал запах его желудка - кофе и что-то кислое.

— Я сказал, - я повысил голос, чтобы слышали и братья, - что вы ее держите в клетке. А она живая. И хочет жить. Может, она сейчас с настоящим мужиком, который не молится пять раз в день, а просто трахает ее так, как она того хочет?

Это было самоубийственно. Но иначе - ее смерть.

Руслан рванулся ко мне, но Магомед остановил его жестом. Его глаза сузились до щелочек.

— Ты… ты тварь, - он говорил с трудом, слова вылетали хрипло. - Ты оскверняешь ее имя своим грязным языком.

— Я оскверняю? - я засмеялся, и смех вышел истеричным. - А вы что делаете? Вы ее душите!

Я видел, как наливается кровью его шея, как сжимаются кулаки. Еще чуть-чуть. Еще одна капля.

— Знаешь, что она про тебя говорит? - я продолжил, играя в опаснейшую игру. - Что ты старый хрен, который только и может, что цитировать, а сам от жены своей давно не стоял.

Это был выстрел в упор. Полная чушь, Карина никогда такого не говорила. Но это сработало.

Магомед издал звук, средний между рыком и стоном. Его рука молнией взметнулась и впилась мне в волосы. Резко дернул.

— Будешь отвечать, мразь! - проревел он, и потащил меня к машине.

Но я не сопротивлялся. Наоборот, я упирался ногами, делая вид, что пытаюсь вырваться, но на самом деле поддаваясь. Моя спина ударилась о заднюю дверь «Лексуса». От боли в глазах потемнело.

— Где она?! - он тряс меня за волосы, прижимая к холодному металлу. - Говори, или я тебя здесь же прикончу, как пса!

Я видел его перекошенное яростью лицо, чувствовал его тяжелое дыхание. Видел, как Руслан и Алик обступили нас, готовые в любую секунду вступить в дело.

И тогда я сделал это. Сознательно. Расчетливо.

Я плюнул.

Плевок долетел, слюна размазалась по его щеке.

Наступила тишина. На секунду. Тишина перед взрывом.

— Ах ты сука… - прошептал Магомед с таким ледяным ужасом, что кровь стыла в жилах.

Его хватка ослабла. Он отступил на шаг, вытирая щеку тыльной стороной ладони. Его глаза потемнели.

— Держи его, - скомандовал он сыновьям, и его голос был уже спокоен, как поверхность озера перед бурей.

Руслан и Алик схватили меня за руки, прижали к машине. Я не сопротивлялся. Сердце колотилось где-то в горле, но внутри было странное, пустое спокойствие. Я спровоцировал его. Я выбрал этот путь. Пусть бьет. Пусть выместит на мне всю свою злость. Это отвлечет их от Карины. Это даст ей время.

Магомед медленно подошел. Он смотрел на меня не как на человека, а как на мусор, который нужно утилизировать.

— Ты хотел показать, какой ты смелый? - тихо спросил он. - Сейчас ты узнаешь, какая цена у твоей смелости. Его кулак, тяжелый, словно отлитый из чугуна, врезался мне в живот. Я изображал тряпку. Обмяк в их руках, стеная после удара в живот. Воздух вырвался из легких свистом, и я правда согнулся, делая вид, что меня выключило. Сквозь туман в глазах видел Магомед, довольный, отступил на шаг, вытирая ладонью мокрый след от плевка. Руслан и Алик держали меня уже не так крепко, уверенные, что я сломлен.

Именно этого я и ждал. Мгновения расслабленности.

Мой взгляд упал на землю. У самого колеса «Лексуса» лежал обломок, булыжник, вывернутый чьим-то пьяным водителем. Темный, неровный, с острым краем.

Время замедлилось.

Я рванулся с силой, которой сам от себя не ждал. Руки, зажатые братьями, выдернул одним резким движением. Руслан ахнул от неожиданности, Алик, щуплый, так и вовсе отлетел в сторону. Я не думал. Тело действовало само. Наклонился, пальцы вцепились в шершавую, холодную поверхность камня.

Магомед только начал поворачиваться, его лицо все еще выражало глумливое превосходство. Оно исказилось в удивлении, когда он увидел камень в моей руке.

Я не целился. Просто с размаху, со всей ненавистью и отчаянием, всадил этот камень ему в лицо.

Раздался отвратительный хруст, влажный и хрящеватый. Как будто ломали сырую ветку. Он не закричал. Он издал короткий, горловой звук, похожий на клокотание. Из его раздробленного носа хлынула кровь, алая, яркая, заливая ему усы, рот, капая на дорогое пальто. Он отшатнулся, схватившись за лицо, и глухо рухнул на колени.

— Отец! - завопил Руслан.

Но я уже разворачивался. Алик, младший, с глазами, полными ужаса, замер на месте. Карина любила его. Говорила, он не такой, как все, что он рисует и мечтает уехать. Жалко пацана. Но жалости не было места. Только животная необходимость выжить.

Я не стал бить камнем. Просто рванулся к нему и, вложив в удар весь вес тела, треснул костяшками кулака прямо в висок. Удар был жестким, точным. Голова Алика дёрнулась, глаза закатились. Он рухнул на асфальт как мешок с костями, беззвучно.

И тут на меня навалилась туша Руслана. Его удар пришелся мне в скулу. Вспышка белого света. Еще удар - в ребра. Я услышал треск - моё или его кости, я не понял. Камень выпал из ослабевшей руки. Мир сузился до кулаков, летящих в меня, до хриплого дыхания Руслана, до воя Магомеда, который, держась за лицо, что-то кричал по-своему, захлебываясь кровью.

— Сука! Убью! Убью, мразь! - Руслан бил меня коленом в пах, в живот. Я упал на колени, пытаясь прикрыть голову. Он пинал меня ногами. Каблук угодил в ключицу - адская боль пронзила всё тело. Я видел свои брызги слюны и крови на асфальте. Слышал, как где-то далеко сигналят машины.

«Всё, - пронеслось в голове. - Сейчас он меня затопчет насмерть».

Но тут голоса. Другие голоса.

— Эй, стой! Что вы делаете!

— Брось! Отойди от него!

— Вызвать полицию?

Студенты. Несколько парней выбежали из института. Кто-то снимал на телефон. Руслан, ослепленный яростью, на секунду отвлекся. Этого хватило. Два здоровых парня, похожих на спортсменов, ринулись к нему, оттащили, прижали к машине. Я лежал на холодном асфальте, пытаясь ловить ртом воздух. Все тело горело, гудело. Из разбитой губы текла кровь, смешиваясь со слюной. Я видел, как Магомед, всё ещё на коленях, давился своей кровью. Видел, как Алик неподвижно лежал на земле. Видел, как Руслана держат, а он бьется и матерится.

Кто-то из студентов наклонился ко мне.

— Ты живой? Держись, скорая едет.

Мир плыл. Боль в ребрах была огненным обручем, лицо распухало на глазах. Чьи-то руки — не мужские, не грубые — подхватили меня под мышки.

— Паша! Боже, что они с тобой сделали!

Голос был знакомый, писклявый, но сейчас — испуганный. Алина. Одна из тех самых подруг, чей шепот в аудитории запустил этот ад. Ирония судьбы была до того горькой, что меня чуть не вырвало прямо на асфальт.

— Скорая... они вызовут... полицию... -пробормотал я, пытаясь выпрямиться. Каждый вдох был похож на удар ножом.

— Нет, нет, -она зашептала, озираясь. -Ты что? С этими свяжешься? Они тебя в участке добьют, или тебя же во всем обвинят! Поехали ко мне. Быстро. Выбора не было. Она почти втолкнула меня в старенькую «Хонду», припаркованную в стороне. Я рухнул на пассажирское сиденье, скрипя зубами от боли. В зеркале заднего вида мелькнуло окровавленное, чужое лицо.

Ее квартира оказалась в панельной девятиэтажке, пахло котом и ладаном. В прихожей нас встретила ее старшая сестра, Женя. Высокая, худая, с усталыми глазами медсестры из травмпункта.

— Опять влипла ? -без особого удивления бросила она, окидывая меня оценивающим взглядом. -Тащи его в ванную. Раздевай.

Меня усадили на табурет в тесной, заставленной флаконами ванной. Женя, без лишних церемоний, прощупала мои ребра. Ее пальцы были холодными и точными.

— Не сломаны, наверное, -заключила она. -Сильный ушиб. Сотрясение, скорее всего. Щеку сейчас ледком. Алина, принеси аптечку.

Пока Женя прикладывала к моему лицу завернутый в полотенце лед, Алина стояла рядом. Ее взгляд скользнул по моим грязным, порванным джинсам. Потом опустился ниже. И задержался. Я попытался скрестить ноги, но боль в ребрах не позволила.

— Паш... а у тебя... -она покраснела и странно улыбнулась, -тут пятно.

Я почувствовал, как горит все лицо, даже не от стыда, а от дикого, нелепого возбуждения, которое пробивалось сквозь боль и адреналин. Пятно. Белесое, засохшее пятно моей спермы на ткани трусов. Следы того, как я дрочил на ее лучшую подругу свою девушку которую ебали какие то парни на видео.

— Я... это не... -я бессмысленно попытался что-то объяснить.

— Ничего, -перебила она, и в ее голосе вдруг появились нотки той самой пошлой игривости, как у Карины, только мягче. -Сейчас все отмоем.

Женя, закончив с лицом, вышла, бросив: «Справитесь?»

Алина наклонилась, ее пальцы дрожали, когда она расстегнула мою ширинку. Я замер, не в силах ни протестовать, ни помочь. Она стянула с меня джинсы, а потом и трусы. Я закрыл глаза, чувствуя, как по телу разливается жар. Было странно. Унизительно. Но чертовски приятно. Ее прикосновения были нежными, осторожными, совсем не такими, как у Карины.

— Ничего страшного, -прошептала она, смывая с моих бедер остатки спермы и грязы теплой влажной тряпкой. -Мужики все такие... нервные. Я понимаю.

Она все понимала. Больше, чем я мог предположить. Когда она вытерла меня насухо, ее рука на секунду случайно скользнула по внутренней стороне моего бедра. Искра пробежала по всему телу. Мой член, предательски, дрогнул.

Алина это заметила. Она снова странно улыбнулась, но ничего не сказала. Просто накинула на меня старый, потертый, но чистый халат и помогла встать.

— Пойдем на кухню, -сказала она, беря меня за руку. -Чайку горячего сделаю. Тебе нельзя сейчас спать.

Алина была сукой. Я это знал. Грязной шлюхой-фетишисткой, которая на пару со своей подругой смаковала подробности порно-кастингов. Но в тот момент, в ее убогой квартирке, она была… другой. Ее забота была странной, неловкой, но до жути искренней. Она кормила меня с ложки теплым супом, и я, как дурак, ловил себя на том, что влюбляюсь в это - в ее хлопоты, в то, как она поправляла подушку у меня за спиной. После грязи, крови и лжи ее маленькая кухня казалась спасением.

Она уложила меня на свой диван, накрыла пледом и села рядом, поджав ноги.

— Паш… Из-за чего драка-то? - спросила она тихо, глядя на меня большими, будто бы честными глазами. - Опять из-за Карины?

— Из-за Карины, - хрипло выдохнул я, глядя в потолок.

Наступила тягучая пауза. Мы оба прекрасно знали, где Карина. Прямо сейчас, пока я лежу здесь, ее, возможно, трахают в другом конце города. Или в двух шагах отсюда. Но мы оба делали вид. Играли в эту дурацкую игру. Алина не хотела подставлять подругу. А я… а я что? Я ее прикрывал. Я был ее сообщником в этом театре абсурда.

— Где она, блять? - прошептал я, больше себе, чем ей.

— Не знаю, - так же тихо ответила Алина, и ее рука легла мне на лоб, проверяя температуру. - Наверное, у друзей.

Она наклонилась, чтобы поправить плед, и вырез ее растянутой домашней футболки распахнулся. Прямо перед моим лицом оказались ее большие, полные сиски в дешевом кружевном бюстгальтере. Они пахли потом и тем самым шампунем. Я отвел взгляд, чувствуя, как по телу разливается знакомая слабость. Предательское возбуждение, пробивающееся сквозь боль и усталость.

Вечером все взорвалось. Кто-то из студентов выложил в местный паблик «ВК» видео нашей драки. С телефона, криво, но все было видно прекрасно: как Магомед и его сыновья меня окружили, как он бьет первым, а потом - мой отчаянный бросок, камень, хруст, кровь. Как Руслан потом избивает уже меня.

Комментарии посыпались мгновенно. Я взял телефон Алины и листал их, сжимая аппарат в потных пальцах.

«КОНЕЧНО, ЭТИ, ОПЯТЬ СТАДОМ НА ОДНОГО! НОРМЫ У НИХ ТАКИЕ!»

«Пашка-то молодец! Не струсил, дал сдачи! Отцу по лицу камнем - это сильно, аж нос разъебало нахрен!»

«Младший-то че встал? Там вроде несильно его задело, а он как актер киношный рухнул. Карину жалко, с такими родственниками.»

«А чего этот усатый к студенту пристал? Дочь его, что ли, Пашка трахает? Так такую дочь любой бы трахал, она ж бомба! Ревнует, старый пердун!»

Я отложил телефон. Руки дрожали. Да, я сделал все правильно. В глазах этого гниющего онлайн-сообщества я был жертвой, почти героем. А они - дикарями. Отец Карины и его сыновья были осуждены. Их «честь» была растоптана в грязи общественного мнения. Это была маленькая, уродливая победа. Но победа.

Я посмотрел на Алину. Она читала комменты через мое плечо, и на ее лице была странная улыбка.

— Видишь? - сказала она. - Все на твоей стороне.

К вечеру боль утихла до тупого, ноющего гула. Я попытался собраться, чтобы уйти в свою общагу, в свой затхлый угол, но Алина уперлась руками в боки.

– Ты куда? С такими ребрами и сотрясом? Спишь тут.

Делать действительно было нечего. Мои вонючие, пропотевшие джинсы и, самое главное, те самые трусы с засохшими пятнами, она уже закинула в стиральную машинку. Упоминание о них прозвучало как что-то само собой разумеющееся, без намёка на осуждение, лишь с лёгким, почти хозяйственным подтекстом: «Не волнуйся, я всё приведу в порядок». Это обезоруживало.

И тут пришло сообщение от Карины.

«Паш, ты в порядке? Мне Руслан звонил, какой-то бред про драку нес. Ты где?»

Слова будто обожгли. Не «прости», не «я волнуюсь», а «какой-то бред». И эта ложь, эта игра в неведение, когда я-то знал всё. Прямо сейчас, читая её сообщение, я снова видел её с закатанными глазами и чужим членом во рту. Во мне закипела гремучая смесь. Ревность, острая и едкая, как кислота. Похоть, грязная и навязчивая, вспоминающая каждый кадр того видео. И что-то ещё, новое, стыдное – тёмное, сладкое чувство куколдизма, которое заставляло снова и снова прокручивать в голове эти унизительные сцены, заставляя кровь приливать к паху.

Я взял телефон. Пальцы двигались тяжело, будто из свинца.

«Жив. Драка была. С твоими. Всё нормально.»

Сухо. Без подробностей. Без её обычных «зайка» или «котик». Просто констатация факта.

Она почувствовала холодок. Ответ пришёл почти мгновенно.

«Что значит «нормально»? папа в больнице с переломом носа! Что случилось??»

Я представил её лицо. Не то, счастливое и хищное, с которым она говорила, а испуганное, напряжённое. И это доставило мне странное, мстительное удовольствие.

«Спроси у своего отца. Или у братьев. Я спать.»

Я отключил уведомления и отбросил телефон. В тишине комнаты было слышно, как на кухне шумит стиральная машинка, выбивая из моей одежды следы дня – кровь, пот, сперму, пыль асфальта. Алина хлопотала около плиты, готовя чай. Я остался. Не потому, что был слаб. А потому, что в этом уродливом спокойствии, в этой заботе грязной шлюхи, было больше правды, чем во всех сладких сказках Карины. Просто лежал и смотрел в потолок, чувствуя, как по телу ползают мурашки — смесь боли, отходняка от адреналина и того самого, гнетущего возбуждения.

– Не спится? – из темноты донесся голос Алины. Она стояла в дверях, силуэтом вырисовываясь в свете уличного фонаря. – Мне тоже. Хочешь, выпьем? У меня есть коньяк. Не фонтан, но вломит нормально.

Я был только за. Любой наркоз.

Мы сидели на ее кухне за столом, заваленным крошками и пятнами от чая. Грубая, обжигающая горло жидкость из жестянки с каким-то непонятным лейблом делала свое дело. Тепло разливалось по животу, притупляя боль в ребрах и остроту мыслей.

– Ну и день, – хрипло произнес я, закуривая предложенную ей сигарету.

– Ага, – она фыркнула, наливая себе еще. – Карина-то в шоке, наверное. Звонила мне, истерила, что ты не отвечаешь.

– Пусть истерит, – я выдохнул дым. Мне хотелось говорить о ней гадости. Вылить наружу всю горечь. – Она же любит драму. Создать видимость, что она вся такая обеспокоенная. А сама... – я замолчал, глядя на нее поверх стакана.

– А сама что? – Алина прищурилась, но взгляд ее был скользким, уклончивым.

– Да хер ее знает. Сидит, наверное, делает вид, что невинная овечка. А на деле... – я сделал глоток, чувствуя, как алкоголь развязывает язык. – Она же стерва. Красивая, да. Но стерва. Любит, когда за ней бегают, когда из-за нее дерутся. Чувствует себя богиней, блядь.

– Ну, она и есть богиня, – с какой-то странной, вымученной нежностью сказала Алина. – У нее все всегда получается. И парни, и учеба... У нее даже прыщиков никогда не было, сволочь.

– Парни? – я едко усмехнулся. – Это ты про меня? Или про кого еще?

Она отвела взгляд, потянулась за сигаретой. – Ну, в общем... Она просто умеет себя подать.

Мы помолчали. Алкоголь делал свое дело, снимая слои приличия. Разговор пополз в сторону общих знакомых, похабных историй из универа. Мы вспомнили Сашку, который спиздил реактивы с кафедры, чтобы гнать самогон, и Ленку, которую видели в сортире на третьем этаже с преподом по философии.

– А помнишь, на первом курсе, у Карины... – Алина хихикнула, и голос ее стал влажным, интимным. – У нее тогда юбка была такая узкая, она на лестнице зацепилась, и шов на жопе лопнул. Пол-группы ее розовые стринги видело.

Я представил это. И представил не только стринги, а то, как она, вся алая от стыда, пыталась прикрыться. Мой член слабо дрогнул в потертых спортивных штанах, что дала мне Алина.

– А у тебя... – я посмотрел на нее, чувствуя, как границы размываются. – А у тебя есть такие истории? Или ты более... осторожная?

Она засмеялась, и смех был хриплым, пропитанным дымом и алкоголем.

– Осторожная? – она наклонилась через стол, и я увидел глубокую выемку между ее сисками в вырезе халата. – Да я на втором курсе в подсобке уборщицы с Витькой из группы трахалась. Пахло там хлоркой и дерьмом, а мне было так забавно, что кто-то может войти.

Я почувствовал, как перехватывает дыхание. Не от отвращения. А от чего-то другого. От этой грязной, животной откровенности. Это было так далеко от вычурной, театральной пошлости Карины.

– И что? – прошептал я. – Понравилось?

– Ага, – она облизала губы, оставляя на них влажный блеск. – А потом мы с ним же в кабинке в мужском туалете на пятом этаже... Он там мне на грудь кончил. Пришлось под джемпером до дома идти, чтоб не видно было, как липкая вся.

Я не мог оторвать от нее взгляда. В голове стучало: «Шлюха. Грязная шлюха». Но тело реагировало иначе. Она была настоящей. В своей грязи, в своей пошлости она была на сто процентов настоящей.

– А ты? – она перевела дух. – Ты где-нибудь... кроме кровати?... Ты знаешь, о чем я.

Я знал. И вместо того, чтобы рассказать про Карину, как она требовала, я вдруг сказал правду. Про себя.

– В библиотеке. В архиве, среди старых газет. Кончил в руку, пока дед-библиотекарь в двух шагах сопел.

Глаза Алины вспыхнули алым огнем. Она медленно провела языком по верхней губе.

– Грязный мальчик, – прошептала она.

Алина хмыкнула, наливая себе ещё коньяку. Глаза её блестели мутно-алым огнём.

– Библиотека у нас в школе тоже библиотека была, где мы с Кариной а впрочем... – протянула она. – Это же был настоящий дурдом. Помню, в девятом классе, мы с Кариной и ещё парой дурочек сидели на задних партах на литературе. Преподавательница, старуха, вещала про «Анну Каренину». А у нас... – она икнула, – а у нас был спор. Кто дольше продержит носок в трусах, не вынимая.

Я почувствовал, как в животе ёкает. Не от отвращения. От любопытства. Грязного, щекочущего нервы.

– Носок? – переспросил я, делая глоток. Жидкость обжигала горло.

– Ага. Карина, та ещё извращенка, всегда на такое подписывалась. Мы засунули. Сидим. Через пятнадцать минут у Ленки лицо зеленое, она сдалась. Ещё через десять – я. А Карина... – Алина усмехнулась, – сидит, улыбается, делает вид, что конспектирует. Говорит нам шёпотом: «Там уже так мокро, он почти растворился». Просидела так до конца. А потом пошла в туалет, вытащила этот липкий, прокопчённый носок и... выжала его в раковину. Говорит: «Пахнет мной и старой резиной. Кайфово».

Меня передёрнуло. В голове чётко встала картинка: юная Карина, её хитрая улыбка, и это... это действо. Мой член напрягся, тупо и навязчиво.

– А ещё... – Алина перевела дух, её речь стала немного заплетаться, – был у нас такой трюк... с подмышками. После физры. Мы все вспотели, понимаешь? Заперлись в душевой. И Карина... она была самой гибкой. Она... – Алина засмеялась, – она могла лизнуть свою собственную подмышку. Прямо так, языком. А потом предлагала нам. Говорила: «Попробуйте, там вкус... солёный, настоящий». И я... блядь, я попробовала. Лизнула её мокрую, потную кожу. А она потом мне: «Теперь ты часть меня». Это было так... по-уродски близко.

Она замолчала, потягивая коньяк. Воздух на кухне стал густым, неподвижным, пропитанным алкоголем и этими грязными воспоминаниями.

– А поцелуи... – вдруг сказала она тихо, глядя на меня исподлобья. – Мы с ней целовались. Не в губы. Ноги.

Я замер.

– После танцев. У неё всегда были ухоженные ступни, она их мазала кремом. А мы садились на пол в раздевалке, спина к спине... и целовали... нет, лизали... пятки друг друга. Просто так. От скуки. Чтобы почувствовать, какая кожа гладкая. Её пятка... она была как тёплый, идеально отполированный камень. А она... она могла провести языком между моими пальцами на ноге. До тошноты щекотно. И до дикого возбуждения.

Она откинулась на стуле, и её халат распахнулся, обнажив больше кожи на груди.

– Вот такая она была, твоя Карина. Ещё в школе. А ты думал, это ты её такой сделал? – она горько усмехнулась. – Она всегда была... грязной внутри. Просто умела это прятать. А я... я была её грязной подружкой, которая во всём этом участвовала.

Алина замолчала на полуслове, её взгляд, мутный от алкоголя, медленно пополз вниз и застыл на моих штанах. На том самом месте, где ткань неестественно натянулась, выдав всё с головой.

Уголок её губ дрогнул в кривой, понимающей ухмылке.

– Вижу, тебе нравятся мои истории, – просипела она, голос стал низким, хриплым. Она не смутилась. Не отвела взгляд. Наоборот, её глаза вспыхнули алым, голодным огнём.

Она медленно, словно играя, поставила стакан на стол. Звук гулко отозвался в тишине кухни. Потом её пальцы, прохладные и влажные от конденсата на стакане, легли мне на колено. Нежно. Почти невесомо.

– Бесится, да? – она прошептала, глядя мне прямо в глаза. Её палец начал медленно водить по внутренней стороне моего бедра, едва касаясь ткани. Каждое прикосновение было как удар током. – От моих рассказов... от мыслей о ней... Всё понятно. Она всегда на всех так действовала. Даже на меня.

Её рука поползла выше. Я замер, не в силах пошевелиться. Голова гудела, тело горело. Стыд смешивался с похотью в один сплошной, невыносимый коктейль.

– Ничего, – она дыхнула мне в лицо, и пахло от неё дешёвым коньяком и чем-то тёплым, женским. – Сейчас мы его... успокоим.

Её рука скользнула внутрь штанов. Нежно, почти невесомо. Не так, как Карина — та всегда действовала с голодной агрессией, с вызовом, словно хватая трофей. Алина... она будто утешала. Её пальцы, прохладные, обошли ствол, коснулись головки, уже липкой от предсемени. Я ахнул, выгибаясь от прикосновения, и боль в рёбрах тут же напомнила о себе тупым ударом.

– Тихо, – прошептала она, и её губы почти коснулись моего уха. – Расслабься. Дай мне.

Она не стала дрочить сразу. Она изучала. Мягко водила подушечками пальцев по самой чувствительной коже, нащупывала ритм, от которого у меня перехватывало дыхание. Её движения были медленными, почти ленивыми, но до жути точными. В них не было ни капли того отчаяния или желания меня унизить, что я всегда чувствовал с Кариной. Была какая-то... странная забота. Как будто она ухаживала за больным, успокаивала его самой интимной из возможных процедур.

– Вот так... – её шёпот был густым, как мёд. – Всё хорошо. Просто дыши.

Я закрыл глаза, позволив голове упасть на спинку стула. Мир сузился до этого тёмного, пропахшего алкоголем и сигаретами кухонного угла, до хриплого дыхания Алины и невыносимо нежных движений её руки. Это было унизительно. И чертовски приятно. Потому что впервые за долгое время кто-то касался меня не для того, чтобы что-то доказать, не для игры, а просто... потому что мог. И потому что я этого — этого позорного, грязного утешения — отчаянно хотел.

Её губы были мягкими, не жадными, а вопрошающими. Они не грозились поглотить, а просто касались, давая привыкнуть. В них не было той огненной, разрушительной страсти, что была у Карины. Только тихая, тёплая усталость и странное понимание.

Я целовал её, и в голове молотком стучало: *«Неправильно. Нельзя. Измена».* Но тут же всплывало другое — видео. Крупный план. Влажная, растянутая плоть Карины, чужие руки на её бёдрах, её же собственный стон: *«Да… глубже…»* и та самая прозрачная струя, брызнувшая на грязный диван. Сквирт. Публичный, пошлый, не для меня.

Я оказался здесь, с разбитым лицом и вывернутой наизнанку душой, именно из-за неё. Из-за её лжи, её игр, её «кастингов».

Алина чувствовала мою напряжённость. Она оторвалась на сантиметр, её дыхание смешалось с моим.

– Тихо, Паш… – прошептала она, и её пальцы мягко провели по моей щеке, избегая синяков. – Всё уже позади. Просто забудь сейчас. Забудь всё.

И она снова поцеловала меня. Глубоко, но без агрессии. Её язык был не захватчиком, а утешителем. А её рука… её рука снова легла на меня, через ткань, твёрдо, но без спешки. Она не торопилась добиваться конца. Она растягивала момент, этот горький, порочный кайф предательства, После Алина отошла ровно настолько, чтобы распахнуть свой халат. Под ним не было ничего, кроме простых хлопковых трусиков. Её грудь действительно была большой, тяжёлой, с бледной, нежной кожей и тёмными, крупными ареолами. Она взяла мою руку — ту, что не была в синяках, — и приложила ладонь к своей груди.

– Вот… – выдохнула она, и её голос дрогнул. – Видишь? Всё нормально.

Кожа была прохладной и удивительно мягкой. Я сжал пальцы, и она тихо ахнула, но не отстранилась. Её сосок тут же набух под моей ладонью, твёрдый и напряжённый.

Мы снова поцеловались, уже без нерешительности. Теперь в её поцелуе была жажда, но не дикая, а скорее… уставшая. Голодная. Она прижалась ко мне всем телом, и я почувствовал, как её бёдра начинают ритмично тереться о мой вздыбившийся член через две тонкие ткани — её трусики и мой халат.

– Так хорошо… – шептала она, покусывая мою губу. Её дыхание сбивалось. – Ты чувствуешь? Просто расслабься… Я здесь.

Одной рукой она продолжала водить по моей спине, успокаивая, а другой сжимала моё плечо. Потом её пальцы скользнули между нашими телами, к резинке её трусиков. Она не сняла их, лишь слегка отодвинула эластичную ткань в сторону, открывая влажное, горячее пространство между ног.

– Вот… – снова прошептала она, прижимаясь к моему члену уже без преград. Её плоть была обжигающе горячей и скользкой. Она не насаживалась на меня, а просто терлась, ища свой ритм, мягко и настойчиво. – Я позабочусь о тебе… Всё будет хорошо.

Мир сузился до влажного тепла, до хриплых стонов Алины, до тупой, глубокой боли в ребрах, которая странным образом лишь обостряла каждое ощущение. Она приподнялась на коленях, её рука намотала мои штаны на кулак, освобождая мой член, напряжённый и пульсирующий. Я видел её лицо — запрокинутое, с закрытыми глазами, в гримасе не страсти, а какого-то болезненного облегчения.

«Стой...» — попытался было выдохнуть я. Это была ошибка. Предательство. Последний гвоздь в крышку гроба всего, что было.

Но мысль оборвалась, когда она опустилась на меня. Медленно, принимая каждую сантиметр, с тихим, сдавленным стоном. Внутри она была обжигающей, туго облегающей, живой. Не как у Карины — всегда готовой, всегда играющей. Здесь была какая-то настоящая, почти девственная теснота.

И я сдался.

Она начала двигаться. Не так, как Карина — с цирковой отточенностью и вызовом. Её движения были неуклюжими, порывистыми, будто она и сама не до конца понимала, что делает. Она подпрыгивала на мне, её большая, мягкая грудь тряслась перед моим лицом, а её пальцы впивались мне в плечи, цепляясь за опору.

– Да... вот так... – выдыхала она, и её голос был полон не пошлости, а какой-то отчаянной надежды.

И в этот самый момент, когда её тело сомкнулось вокруг меня в очередном судорожном спазме, на столе, в груде моих окровавленных вещей, завибрировал телефон.

Мелодия звонка прорезала воздух, как нож. Особенная мелодия. Та, что я по глупости поставил только на один номер. На Карину.

Алина замерла на мне, вся во внимании. Её взгляд, мутный от похоти, встретился с моим. В её глазах читался тот же вопрос, что висел в воздухе: «Будет ли это концом?»

Звонок не умолкал. Настойчивый, требовательный. Он звонил по тому самому видео, по её лжи, по её «Лере», по её «Он хороший, мы хотим семью».

Я посмотрел на Алину. На её разгорячённое, испуганное лицо. На её тело, всё ещё обнимающее моё.

И я положил руки ей на бёдра. Нежно. Потом — с силой.

– Не останавливайся, – хрипло приказал я.

Её глаза расширились от удивления, а потом в них вспыхнуло что-то тёмное, понимающее. Она снова начала двигаться. Теперь — быстрее, яростнее, отчаяннее. Её стоны стали громче, заглушая навязчивую трель телефона.

Я смотрел на звонящий экран, на светящееся имя «Карина», и в такт толчкам, в такт тому, как Алина принимала меня всё глубже, я шептал сквозь стиснутые зубы:

– Пусть звонит.

Сознание плыло, отрубалось кусками. Один момент — липкий от пота кухонный стол, её стоны и неумолчный звонок Карины. Следующий — мы уже в полумраке её спальни, падаем на замусоленный матрас, и снова её тело, уже знакомое, обвивается вокруг меня, принимая меня в себя с тем же отчаянным, почти болезненным рвением.

Мы не говорили. Только тяжело дышали, и тела наши, избитое моё и мягкое её, двигались в каком-то забытьи, не для удовольствия даже, а чтобы заглушить всё — звонок, стыд, мысли, эту гнетущую пустоту, что осталась после правды о Карине.

Я не помню, когда всё кончилось. Помню только вспышку, глухой стон, и то, как мы оба замерли, полностью обессиленные. Её тело обмякло на мне, тяжёлое, влажное. Запах секса, пота и дешёвого коньяка висел в комнате густым туманом.

Она не отползла. Не пошла в душ. Просто перекатилась на бок, прижалась ко мне спиной, и её рука нашла мою в темноте, сцепила пальцы. Держалась так, будто боялась, что я испарюсь.

А я... я не оттолкнул. Просто лежал, глядя в потолок, чувствуя, как боль в ребрах и синяках медленно просыпается, смешиваясь с липким удовлетворением и всепроникающим стыдом. Телефон Карины в соседней комнате наконец замолк.

Промозглое утро впивалось в лицо через грязное окно автобуса. Каждая кость, каждый мускул ныли похмельным хором, перемешивая боль от побоев с тяжестью вчерашнего алкоголя и... того, что было после. В голове стоял туман, сквозь который пробивались обрывки: горячая кожа Алины, её хриплые шёпоты, всепроникающий стыд.

В универе Карины не было. Её место на парах пустовало, и эта пустота была кричащей. Я опустился на своё, чувствуя, как на меня смотрят. Новость о драке, должно быть, облетела уже всех.

Телефон вздрагивал в кармане, как в лихорадке. Я достал его. Личка была завалена сообщениями. Не два, не три — десятки.

**Карина, 23:47:** *Паш, ну ответь хоть что-нибудь! Я с ума схожу!*

**Карина, 00:15:** *Руслан говорит, ты Алику чуть не убил! Он в себя до сих пор прийти не может! ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ОХРЕНЕЛ?*

**Карина, 01:30:** *Я знаю, ты злишься, но это уже нездоровая реакция! Ты не представляешь, что тут творится! Папа с переломом!*

**Карина, 07:02:** *Игнорируешь? Серьёзно? После всего? У нас явно нездоровые отношения, Павел. Мне нужно время. И тебе, наверное, тоже.*

Каждое слово било по нервам, как молотком. «Нездоровые отношения». «Алик не может прийти в себя». «Тебе нужно время». Цинизм этой игры сводил с ума. Мои пальцы сами потянулись к клавиатуре, чтобы выплеснуть наружу всю желчь, что копилась неделями.

Я хотел написать, какая она грязная шлюха. Подстилка. Дырка, которую использовали на потной съёмочной площадке. Как она, снимаясь под чужим именем, стонала и сквиртела от чужих членов, а потом приползала ко мне, притворяясь невинной. Я видел каждую букву, каждое оскорбление, готовое сорваться с кончиков пальцев.

Но я сдержался.

Я просто выключил экран и сунул телефон в карман. Потому что правда, та, настоящая, была моим единственным козырем. Единственным оружием в этой грязной войне. И выпускать его сейчас, в слепой ярости, значило проиграть. Она играла в жертву. А я... я буду молчаливым судьёй, собирающим улики. Пусть пока наслаждается своей ролью. Её время отвечать ещё придёт.

Алина теперь постоянно находилась рядом. Она приносила мне кофе в общагу, её бедро намеренно касалось моего в переполненной аудитории, а её взгляд стал влажным и цепким. Но в её внимании не было ни капли той странной, искренней заботы, что была в ту ночь. Теперь это был расчет. Она не смотрела на меня — она смотряла *сквозь* меня, на невидимую Карину, стремясь задеть её, уколоть, доказать что-то.

Мне это... не было неприятно. Да, мне нравилось чувствовать её запах — не дорогих духов, как у Карины, а простого мыла, пота и чего-то кисловатого, живого. Нравилось, как она покорно и жадно насаживалась на мой член в её комнате, пока её сестра была на смене. Она была симпатичной, в своей простоте — без хищного лоска Карины. Но за этой нарочитой нежностью сквозила старая, недетская обида. Я чувствовал это.

И однажды, в курилке общаги, ко мне подошел Витька, тот самый, с которым Алина когда-то трахалась в подсобке. Он был пьян и разговорчив.

– Слышь, Пашка, – хрипло просипел он, выпуская струю дыма, – вижу ты с Алиной той теперь крутишь... Осторожней с ней. Она, бля, с приветом.

– Это ещё что значит? – буркнул я, хотя внутри всё сжалось.

– Да они с твоей Кариной, с этой принцессой... – он усмехнулся, – у них давняя фигня. Ещё в школе. Все думали, подружки-подружками, а у них там лесбийские игрища были.

Я промолчал, давая ему продолжать. Он с удовольствием втянулся в грязные сплетни.

– Ну, короче... Как мне Ленка с их потока рассказывала... Сидели они как-то на хате у Карины, выпивали. И Карина, она же стерва, начала Алину подкалывать, мол, ты никогда никого не доводила до конца, ты не умеешь. А Алина, дура, на спор повелась. Карина развалилась на кровати, раком встала, юбку задрала, а трусы... трусы специально такие кружевные, чтоб всё видно было. И говорит Алине: «Ну давай, тварь, покажи класс. Своим языком. Доведи меня. На спор».

Витька похабно хмыкнул.

– И Алина, понимаешь, полезла. Лизала там, старалась. А Карина... – он сделал глоток из горла, – Карина взяла телефон и начала снимать. Крупным планом. Как Алина там возится, сопит, а сама Карина просто в телефоне сидит, лайки кому-то ставит, зевает. Потом просто встала, потянулась и говорит: «Ну что, шлюха, поняла, что ты ни на что не способна? ». И ушла. А Алина там одна осталась, на полу, вся в своих слюнях и в её соках. Унизила её, блять, в хлам. Просто так, для развлечения.

Он докурил и бросил окурок.

– Вот с тех пор Алина её и ненавидит. Любой ценой хочет ей что-то доказать. А ты, братан, у неё просто орудие. Такая вот, блядь, дружба.

Я пытался отгородиться. От Карины, которая внезапно «простила» меня за драку с её семьёй — её прощение было сладким, липким, как сироп, и таким же фальшивым. От Алины, чья нарочитая нежность теперь отдавала привкусом старой мести. Но они обе вцепились в меня мёртвой хваткой.

И информация продолжала поступать. Урывками. Через намёки, пьяные откровения Алины, через случайно обронённые фразы Карины, когда она пыталась вернуть всё на круги своя. Слух, который пустил Витька, оказался лишь верхушкой айсберга. Грязного, похабного айсберга.

Да, они были любовницами. И не просто «девочки баловались». Это была изощрённая, взаимная игра, где обе были и охотницами, и добычей. Алина, с её комплексом неполноценности, и Карина, с её ненасытной жаждой власти и унижения.

История про «папика» была особенно мерзкой. Какой-то состоятельный мужик, снимавший им номер в дорогом отеле. Они работали на него дуэтом. Алина, с её наигранной стыдливостью, и Карина — дерзкая, опытная. Они ублажали его вместе, отрабатывая свой номер, как шлюхи из дешёвого порно.

Но самый чёрный, самый отвратительный факт, который выдавила из себя Алина в одну из ночей, сидя у меня на бёдрах и медленно двигаясь, был другим.

– Она любила, чтобы её... наказывали, – прошептала Алина, её глаза блестели в темноте мутным стеклом. – Не просто шлёпали. А именно... в зад. По-настоящему. До красноты. А потом... – она закусила губу, и по её щеке скатилась слеза — злости или возбуждения, я не понял. – Потом, когда на неё кончали... туда... она переворачивалась и... всё, что вытекало... она размазывала по моему лицу. Пальцами. Говорила: «Вот, шлюха, получай. Ты этого хотела». А я... я лежала и разрешала.

Вуз

Препод опаздывал. Аудитория гудела разрозненными разговорами. Я сидел, уткнувшись в учебник, пытаясь не видеть, как Алина, сидящая через ряд, буравит меня взглядом, полным немого вопроса и собственничества. В голове гудело от вчерашнего, от всей этой каши из лжи, спермы и больных историй.

И вдруг со спины, от экрана проектора, который обычно показывал скучные слайды, донёсся стон. Влажный, театральный, но до жути знакомый. Голос Карины, но искажённый томной, пошлой игрой:

– Ой, мальчики... а я щас... ахх... обоссусь прямо от ваших слов...

Лёд в жилах. Всё внутри оборвалось. Я медленно, будто на плахе, повернул голову.

На огромном экране была она. Карина. Сидела в знакомой позе на каком-то кричаще-розовом диване, в одном лишь кружевном белье. Её лицо было обращено к веб-камере, губы сложены в сладострастную улыбку. Это был либо прямой стрим, либо запись с какого-то веб-кам сайта. Кто-то в аудитории подключился к проектору и транслировал это на всю аудиторию.

Вокруг воцарилась гробовая тишина, которую через секунду разорвал сдавленный смешок, потом ещё один. Но хуже всего, в сто раз хуже, была лента комментариев, бегущая прямо поверх видео. Яркие, кричащие строки, оставленные дрочерами:

«Лера-шлюшка, давай, обоссысь для папочки!»

«Хочу видеть, как струйка потечёт по этим ножкам!»

«Кончай на камеру, сучка, я уже стою!»

«Сколько донат, чтобы встала раком?»

Я видел, как бледнеет Алина, её глаза стали огромными от шока. Видел, как другие студенты пялятся на экран, кто с отвращением, кто с похотливым любопытством. А я просто сидел и смотрел, как моя девушка, та, что говорила о семье и детях, публично разыгрывает позорный спектакль для толпы невидимых уродов, а они, эти уроды, оценивают её, как товар.

Время замерло. Каждый стон, каждое похабное слово из колонков, каждый комментарий врезались в мозг, как раскалённые гвозди. Это был не просто провал. Это было публичное, тотальное уничтожение всего, что могло между нами оставаться. И хуже всего было осознавать, что где-то в глубине, под слоями шока и ярости, копошилось то самое тёмное, позорное чувство, которое заставляло меня смотреть на это видео в туалете университета. Оно было и сейчас. И от этого хотелось выть.

Это был уже не просто стыд. Это было ощущение падения в бездну, когда всё внутри обрывается и ты просто летишь, не в силах пошевелиться.

Её голос, сладкий и притворно-игривый, резал слух, контрастируя с мерзостью происходящего.

– Хотите посмотреть на моё очко, мальчики? – она протянула эти слова, будто предлагая конфетку.

И она развернулась. Плавно, как кошка, прогнулась, упершись руками в тот уродливый розовый диван. Её пальцы зацепили резинку трусиков и медленно, с вызовом, стянули их вниз, открывая взгляду всё. Не просто намёк, а откровенную, шокирующую наготу.

На огромном экране, в мельчайших деталях, была видна её пизда — влажная, припухшая. И чуть ниже — тёмный, сомкнутый сфинктер её заднего прохода. Она специально так встала, чтобы камера уловила обе дырочки крупным планом.

В аудитории кто-то ахнул. Кто-то сдавленно засмеялся. Кто-то просто оцепенел.

А лента комментариев взорвалась новым шквалом уродливого восторга:

«О да! Шикарная дырочка! Раздвинь её для нас!»

«Я бы туда свой член вставил, не смазывая!»

«Какая розовенькая! Нализаться можно!»

«Доставай игрушки, шлюха, покажи, на что способна!»Я сидел, вцепившись пальцами в край стола, и чувствовал, как земля уходит из-под ног. продолжение на моем бусти https://boosty.to/diholeass