Конец 2224 года выдался на редкость дождливым и беспросветным. За окном моего домашнего кабинета, расположенного на сотом этаже небоскреба, серые струи без устали поливали сияющий неоном ночной город. Потоки воды размывали огни летающих автомобилей, выстраивающихся в бесконечные светящиеся очереди, превращая футуристический пейзаж в меланхоличный акварельный шедевр. Я отодвинулся от массивного голографического экрана, на котором плавали сложные молекулярные схемы моего секретного проекта, и потянулся, чувствуя, как затекшие мышцы спины и шеи протестуют против многочасового неподвижного сидения. Спина затрещала, красноречиво напоминая о долгих годах, проведенных в статичной позе за исследованиями и экспериментами. Я снял очки с толстыми линзами и тщательно протер их специальной салфеткой. Мир без них мгновенно расплывался в бесформенное пятно, где свет причудливо сливался с тьмой, лишая меня возможности различать не только детали, но и саму суть окружающих предметов. Врожденная аномалия зрительных нервов, не поддающаяся ни традиционной хирургии, ни передовому роботизированному протезированию, была моим персональным, смиренным проклятием. Но именно она, возможно, и заставляла меня видеть дальше и острее других ученых, не полагаясь на поверхностное восприятие глаз, а вглядываясь в саму суть вещей мысленным взором.

Мой взгляд, сквозь отполированные до идеальной прозрачности линзы, упал на массивную бронированную дверь в дальнем углу кабинета. Дверь была выполнена из матового титанового сплава и не имела видимой ручки, открываясь лишь по скану сетчатки глаза и отпечатку пальца. За ней находилось оно. Проект «Домовой». Секрет, который я вынашивал, лелеял и взращивал почти пять лет, вкладывая в него все свои знания, амбиции и, как я теперь начинал понимать, часть собственной души. Мысль о нем заставила учащенно забиться сердце, а в висках застучала кровь. Сегодняшний день должен был стать кульминацией, апофеозом всех моих многолетних усилий. Сегодня я должен был забрать из Института Генетики и Робомодификации термоконтейнер с клоном моего мозга. Идея «Домового» родилась не на пустом месте. Она была прямым, хоть и дерзким, продолжением отцовского наследия. Петроградский-старший, мой гениальный отец, в свое время перевернул мир с ног на голову, создав и обнародовав технологию сращивания живой органики с продвинутым роботизированным скелетом. Его робомоды, изначально задуманные как солдаты неуязвимой армии, в итоге дали надежду и новую жизнь миллионам инвалидов по всей планете. Но я, с детства впитывавший его идеи, видел в них нечто большее. Не просто функциональный, пусть и совершенный, протез. Не просто телохранителя или рабочую лошадку. Я видел следующий виток эволюции. Новую ступень развития разумной жизни. Существо, органично сочетающее в себе лучшие, сильнейшие черты человека, гибкость мышления, способность к эмпатии, интуицию и машинную неутомимость, физическую мощь, абсолютную преданность и выносливость. Существо, способное не только мыслить, но и чувствовать, анализировать и принимать решения, превосходящие человеческие по своей скорости и точности. И при этом абсолютно управляемое, преданное своему создателю.

Создать такого киборга с нуля, с чистого листа, было невозможно. Нужна была стабильная, предсказуемая, досконально изученная и лишенная случайных сбоев дикой нервной системы основа. Лучше всего, до мельчайшего нейрона, я знал только одну нервную систему - свою собственную. Так, в процессе долгих размышлений, родилась идея, одновременно гениальная и чудовищная. «Домовой» должен был стать мной. Улучшенной, сильной, идеальной версией меня. Теми, кем я мог бы стать, не будь я скован ограничениями собственного бренного тела. Я встал, чувствуя легкое головокружение от волнения, и подошел к зеркальной стене, которая служила и элементом дизайна, и системой безопасности. Мое отражение, увы, не радовало и не вдохновляло. Мне 37, но я выглядел, по моим ощущениям, на все пятьдесят. Редкие, темные волосы, которые я тщетно пытался укладывать сложным образом, чтобы скрыть намечающуюся и уже хорошо различимую лысину. Сутулые, ссутулившиеся плечи неизбежная расплата за десятки тысяч часов, проведенных сгорбившись над голографическими интерфейсами и биореакторами. Худые, почти хилые руки и мягкий, некрасиво выдающийся вперед живот, упорно сопротивлявшийся всем усилиям диетологов и персональных тренеров. Я был творцом, скульптором новых, совершенных форм, но не мог привести в порядок собственную, данную от природы физическую оболочку. Я мысленно, с болезненной остротой, сравнивал себя с тем, кто сейчас неподвижно и величественно стоял за той самой бронированной дверью. Исполин ростом под два метра пять сантиметров, с поистине богатырскими широкими плечами и рельефной, проработанной до мельчайших деталей мускулатурой, которую я смоделировал с педантичной точностью, опираясь на идеалы античных скульпторов и последние данные биомеханики. Его лицо, с закрытыми веками, было очищенной от всех моих недостатков, версией моего собственного. Тот же разрез глаз, но без морщин и характерных мешков под ними. Тот же овал, но с более твердым, волевым, почти чеканным подбородком. И волосы... густая, пышная шевелюра темно-каштанового цвета, которую я подарил ему от всей своей невысказанной зависти. Самым спорным, самым личным и, как я теперь понимал, самым иррациональным моим решением стала разработка полноценной репродуктивной системы. Я наделил «Домового» не просто макетом, а полностью функциональным пенисом, способным не только к реалистичной эрекции, но и, благодаря сложной сети сенсоров и нейро-интерфейсов, к ощущению полноценного удовольствия. Логического, прагматичного обоснования этому решению не было. Было лишь смутное, глубоко спрятанное, иррациональное желание завершить образ. Создать не просто машину для защиты или работы, а целостного, самодостаточного мужчину. Возможно, подсознательно, это была моя попытка скомпенсировать собственные, глубоко сидящие комплексы и физические несовершенства. Мой настоящий, биологический член был... обычным. Ничем не примечательным, средним во всех отношениях. Отец, случайно узнав о моих первоначальных планах на ранней стадии проекта, категорически, в ультимативной форме, воспротивился любым модификациям в этой области, пока Мари не родит ему внука. А Мари... Мари не хотела детей. Она откровенно боялась, что беременность и последующее материнство украдут у нее драгоценные годы карьеры, отбросят на обочину в нашем невероятно стремительном, конкурентном мире, где за несколько лет ты можешь безнадежно устареть.

Мысль о жене заставила меня непроизвольно вздрогнуть и вернуться из мира грез в суровую реальность. Она ничего не знала об истинной сути «Домового». Все эти годы я лгал ей, рассказывая за ужином о напряженной работе над новым поколением аграрных дроидов, способных адаптировать растения к глобальному изменению климата. Она, казалось, верила. Или делала вид, что верит, погруженная в свои собственные профессиональные заботы. Наши отношения в последние годы стали похожи на тщательно отрепетированную, изящную, но безжизненную пьесу. Мы играли роли успешной, красивой, счастливой пары, звезды научного и медицинского сообщества, но за кулисами, в тишине наших апартаментов, наши жизненные пути расходились все дальше и дальше. Ее мир это стерильная операционная, международные медицинские конгрессы, лучезарная слава ее отца и отчасти моя. Мой мир это секретная лаборатория за бронированной дверью и титаническая, одинокая мечта о создании сверхчеловека. Я тяжело вздохнул, снова надел очки, и мир вновь обрел привычные, четкие контуры. Пора было ехать. Медлить было нельзя. Институт Генетики и Робомодификации, грандиозное детище моего отца и тестя, сиял, как фантастический хрустальный дворец, даже в этот пасмурный, бесцветный день. Его стеклянные шпили терялись в низких дождевых облаках. Внутри царила знакомая с детства стерильная, наполненная тихим гудением мощной аппаратуры атмосфера абсолютного знания и контроля. Мой пропуск открывал все двери без исключения. В святая святых, отделе нейроклонирования, куда имел доступ лишь ограниченный круг лиц, мне вручили небольшой, но тяжелый термоконтейнер из матового черного пластика, испещренный светящимися индикаторами. Внутри, в специальном питательном растворе, при строго заданной, постоянной температуре, покоился мозг, несущий в себе полную, бит в бит, копию уникальных нейронных связей моего собственного мозга. Это была моя сущность, мое сознание, вся моя личность, упакованная в хрупкий биологический сосуд. Я нес его домой, в своей летающей машине, пробивающейся сквозь сплошную стену дождя, с трепетом, словно древний жрец, несущий через пустыню священный, негасимый огонь. Мои ладони вспотели и холодели, несмотря на комфортную температуру в салоне. Внутри, в груди, все сжималось от непереносимого, сладкого волнения. Это был момент истины, к которому я шел долгих пять лет.

Войдя в свою домашнюю лабораторию, я с особым тщанием заблокировал дверь на все возможные электронные и механические замки. Пространство, освещенное холодным голубоватым светом, было до отказа заполнено сложнейшим оборудованием, над сборкой и настройкой которого я работал все эти годы. А в центре, на специальной платформе, похожей на алтарь, стоял он. Венец моего творения. Мое альтер-эго. Его кожа, выращенная в биореакторе из моего собственного генетического материала, имела здоровый, естественный персиковый оттенок и была теплой на ощупь. Веки были закрыты. Он казался спящим гигантом, сошедшим со страниц древних мифов, могущественным и безмолвным. Процесс интеграции, подключения мозга к телу, занял несколько долгих, изматывающих часов абсолютной концентрации. Я, с ювелирной, хирургической точностью, используя микро-манипуляторы, поместил драгоценный клонированный мозг в идеально подогнанный титановый черепной свод, вручную, под контролем сверхчувствительных сенсоров, подсоединил миллионы нано-коннекторов к нервным окончаниям роботизированного тела. Запустил систему жидкостного охлаждения и стабилизировал подачу питательных растворов. Теперь нужно было только ждать. Ждать, пока температура тела не стабилизируется на заданной отметке в 35 градусов по Цельсию - оптимальной для безопасного запуска сложнейших биороботических систем.

Я сидел в своем кресле, не в силах оторваться от многочисленных мониторов, которые отслеживали малейшее изменение в организме «Домового». Показатели были идеальны, кривые на графиках лежали ровно, как по линейке. Наконец, заветная цифра, зеленая и яркая, утвердилась на главном экране. Время пришло. Мои пальцы предательски дрожали, когда я вводил сложную последовательность команд для первичной инициализации и полного запуска. Я мысленно прошептал «Поехали» и нажал виртуальную клавишу Включить на интерфейсе мозгового компьютера. Сначала ничего не происходило. Лишь на мониторах замигали зеленые индикаторы, подтверждающие успешную активацию всех основных систем. И вдруг... по телу гиганта, лежащего на платформе, пробежала легкая, почти незаметная судорога. Слабая, но отчетливая дрожь. Мускулы на его мощных руках и широкой груди непроизвольно напряглись и расслабились, впервые демонстрируя свою исполинскую, дремлющую до поры мощь. С замиранием сердца я запустил базовую тестовую программу. Она должна была проверить работу всего опорно-двигательного аппарата, координацию, отклик сенсоров и моторных функций.

И тогда веки «Домового» медленно, тяжело поднялись. Его глаза, точная копия моих, но с идеальным, орлиным зрением, лишенным моей врожденной болезни, смотрели в светящийся потолок, не выражая пока ничего ни мысли, ни эмоции, лишь чистый, незамутненный сигнал. Затем, с поразительной для его габаритов плавностью и грацией, он поднялся с платформы и встал на ноги во весь свой гигантский рост. Он был огромен, монументален. Я, стоя рядом, едва доставал ему до плеча, чувствуя себя карликом перед титаном. Он начал двигаться. Приседания, отжимания на одной руке, повороты корпуса, махи ногами. Его движения были математически выверены, идеально скоординированы, лишены малейшего, микроскопического изъяна. Он имитировал поднятие невероятных тяжестей, и я мысленно, с восторгом, представлял, как под его стальными пальцами гнутся металлические балки, как он останавливает движущийся грузовик. Это был танец, симфония идеальной живой машины, облеченной в плоть и кровь.

А потом, согласно заложенному алгоритму, начался тест репродуктивной системы. Я на мгновение задумался, не выключить ли эту часть программы, но какое-то упрямство, смешанное с почти отеческой гордостью, заставило меня наблюдать. Искусственная, обогащенная кислородом кровь прилила, и его член, который я сконструировал с почти инженерным тщеславием, стремясь к недостижимому для себя идеалу, начал быстро увеличиваться. Он стал большим, упругим, испещренным выступающими, пульсирующими венами. Совершенным орудием плотских утех, лишенным всяких недостатков.

«Домовой», повинуясь коду, перешел к имитации полового акта. Он двигал бедрами с гипнотической, животной, первобытной ритмичностью, его сильные пальцы сжимали воображаемые, невидимые бедра партнерши. Потом он опустился на колени, и его мощные, как у большого кота, ягодичные мышцы напрягались и расслаблялись, вгоняя невидимый член в невидимое, подчиняющееся ему тело. По гладкому, антистатическому полу стекали, оставляя следы, капли специальной прозрачной смазки, которую я разработал для увлажнения и охлаждения системы в моменты пиковых нагрузок. Зрелище было одновременно отталкивающим, сюрреалистичным и завораживающим. Это была демонстрация чистой, необузданной, первозданной мощи. Всего того, чего мне, Филиппу Петроградскому, так нестерпимо не хватало в моей собственной, размеренной и предсказуемой жизни. Я так спешил в лабораторию что совсем забыл запереть бронированную дверь. Я был настолько поглощен этим зрелищем, настолько захвачен созерцанием работы своего творения, что абсолютно не услышал, как с тихим щелчком открылась бронированная дверь. Я не почувствовал сквозняка, не уловил никаких посторонних звуков. Щелчок, прозвучавший в тишине, нарушаемой лишь гудением аппаратов и влажными звуками движений «Домового», прозвучал для меня как настоящий, оглушительный выстрел.

— Черт возьми, Филипп, что ты создал?

Я резко, так что хрустнула шея, обернулся. В проеме теперь открытой двери стояла Мари. На ее лице не было ни малейшей капли доброты, губы были плотно сжаты, а глаза широко раскрыты от неподдельного, абсолютного шока. Она смотрела не на меня. Ее взгляд, остекленевший и прикованный, был целиком и полностью обращен к голому исполину, чье тело продолжало совершать свои ритмичные, мощные фрикции, и к его огромному, сверкающему на свету влагой, возбужденному члену. По моему телу прокатилась ледяная, парализующая волна ужаса и осознания случившегося. Проклятье. Я был уверен, что заблокировал дверь.

— Мари... это... моя секретная разработка. Тебе нельзя сюда, - прозвучало слабо и неубедительно, даже для моих собственных ушей.

Она медленно, как во сне, вошла внутрь лаборатории, не отрывая от «Домового» завороженного, гипнотизированного взгляда. Ее губы заметно дрожали, а пальцы бессознательно сжимали ремешок ее дорогой дизайнерской сумки.

— Ага, щас. Наши отцы всегда работали вместе, делились всем, а тут я, твоя собственная жена, стала вдруг лишней? - ее голос дрогнул, сломался, и в нем явственно смешались горькая обида, нарастающий гнев и нечто еще, чего я не мог опознать сразу - некое странное, тревожное любопытство.

Я стоял, как оплеванный, не в состоянии найти нужные слова. Грандиозный, многолетний обман, целая жизнь, скрытая от самого близкого человека, была грубо, жестоко и так нелепо раскрыта в самый неподходящий, самый пиковый момент. Я видел, как ее взгляд, против ее воли, скользит по могучей, выпуклой груди «Домового», по каждому бугорку его стального пресса, по его мощным, как стволы деревьев, бедрам... и снова и снова, с мазохистским упорством, возвращается и задерживается на том месте, которое сейчас, в эту секунду, было эпицентром всеобщего внимания и источником смущения.

— Я буду твоим помощником в этом проекте. С сегодняшнего дня. И даже не вздумай мне отказать, - она произнесла эту фразу тихо, почти шепотом, но с такой железной, не допускающей возражений интонацией, что у меня перехватило дыхание и похолодело внутри.

Она зло, испепеляюще смотрела прямо на меня, требуя ответа молчаливым, но яростным взглядом. А на заднем фоне, словно насмехаясь над всей этой драмой, мой двойник, лучшая версия меня, мой «Домовой», теперь лежал на платформе, имитируя секс в классической миссионерской позе, прижимая к себе невидимую партнершу. Его мощный, как у бога, таз двигался с неумолимой, первобытной, животной силой. Кончик его члена, огромный, налитый искусственной кровью и блестящий от смазки, с каждым движением касался пола, оставляя на полированной до зеркального блеска поверхности мокрые, медленно расплывающиеся, блестящие следы.

Как вам рассказ? Помечтаем о будущем? Если понравился и нужно писать продолжение поставьте высокую оценку.