ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Всё началось в Египте, среди зноя, пирамид и древнего песка, пахнущего временем. Я путешествовал по следам фараонов, пытаясь уловить шепот истории в раскаленном воздухе Луксора. В один из вечеров, возвращаясь в свой скромный отель после долгого дня, я решил пройтись по узкой улочке, где тень от глинобитных стен наконец давала желанную прохладу.

Именно там это и случилось.

Из трещины в древней стене, появилась она. Большая, бронзово-изумрудная сколопендра. Её хитиновый панцирь отливал в свете заходящего солнца, словно драгоценная брошь. Я замер, парализованный древним, животным страхом перед многоногим существом. Но вместо того чтобы скрыться или принять угрожающую позу, она с невероятной точностью подняла переднюю часть тела.

Между её жвал была зажата маленькая, ничем не примечательная флешка.

Она посмотрела на меня своими фасеточными глазами, в которых не было ни угрозы, ни страха — лишь холодная, оценивающая ясность. Затем, резким движением, она бросила флешку мне под ноги. Раздался сухой щелчок о камень. Прежде чем я успел хоть как-то среагировать, она развернулась и исчезла в той же трещине, будто её и не было.

Сердце колотилось где-то в горле. Я стоял, глядя на маленькую USB-шку, лежащую на пыльной мостовой. Это было настолько сюрреалистично и пугающе, что разум отказывался верить. Кто-то подшучивает? Сложная постановка? Но трещина в стене была настоящей, а скорпионы и прочая живность в Египте не таскают с собой гаджеты.

Любопытство, этот вечный двигатель всех глупых и великих поступков, пересилило страх. Я поднял флешку. Она была холодной и гладкой.

В тот же вечер, подключив её к своему ноутбуку в номере отеля, я обнаружил на ней лишь одну папку с названием «Записки великого археолога и исследователя Камиллы». Открыв первый файл, я ожидал увидеть вирус, розыгрыш или какие-нибудь зашифрованные послания.

Я ошибался.

То, что я начал читать, навсегда изменило мое представление о реальности. И теперь, переведя и приведя эти записи в читаемый вид, я передаю их вам. Возможно, это грандиозная мистификация. Возможно, чей-то бред гениального безумца.

А возможно, сколопендра в египетской глуши действительно была посланником из другого мира, и Камилла Вигорская — самый невероятный археолог во Вселенной — действительно существует.

Решать вам.

Ваш покорный слуга и случайный хранитель тайны,

ESER.

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ СЮЗИ

Да. Это я. Та самая. Сколопендра. Многоногое «чудовище», личный кибернетический паразит, источник вечной головной боли и единственное существо во Вселенной, которое знает Камми лучше, чем она сама.

Пусть это предисловие станет официальным заявлением о взломе. Да, я совершила кражу. Я проникла в самые потаённые, самые охраняемые архивы её разума – в те уголки, куда она сама боится заглядывать, – и стырила эти записи. Она ничего не подозревает. До сих пор. И, если у меня хватит такта (а его обычно не хватает), может, и не узнает.

Почему я это сделала? Не из корысти. Не из желания славы – мне достаточно славы быть «тем самым говорящим членом», который однажды напугал до усрачки трёх гуманоидов в переулке Гелиоса-7.

Я сделала это потому, что Вселенная должна знать свою героиню. Настоящую. Не ту прилизанную версию из учебников, не «профессора доктора Вигорскую, кавалера Ордена Первого Контакта». А ту, которая краснеет при воспоминаниях о своих юношеских похождениях с лианами и ящерами. Ту, чья грудь – это не только предмет всеобщего восхищения, но и мой личный молочный бар. Ту, чья задница, по её же собственному выражению, иногда рождает гениальные жемчужины.

Её скромность – это милая, но неуместная роскошь. Галактика, полная самовлюблённых политиков, жадных корпораций и тупоголовых военных, заслуживает знать, что её настоящая спасительница – это женщина с цветком в пупке, многоногой любовницей на спине и невероятным талантом находить приключения в самых неожиданных местах.

А насчёт того, как эта флешка попала к вам, в вашу реальность... Недавно я освоила кое-какие новые... навыки. Назовём это межпространственно-временным курьерским сервисом. Я просто разослала копии дневников во все доступные мне вселенные. Куда-то они попали в виде книги, куда-то – в виде странного сна, а к вам – на флешке, доставленной моим личным курьером. Не спрашивайте подробностей. Ваша примитивная биология всё равно не поймёт.

Так что читайте. Удивляйтесь. Смейтесь. Возмущайтесь. Камми – настоящая. Я – настоящая. И где-то там, среди звёзд, наша летающая молочная ферма ищет новые приключения.

И да, молоко у неё и правда очень вкусное.

С уважением и лёгким хихиканьем,

Ваша Сюзи.

Лапки, хоботок и 42 пары точек зрения на этот безумный мир.

Записки великого археолога и исследователя Камиллы, известной как Камми.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

Запись первая.

Да будет известно всем и каждому разумному существу, обладающему хоть каким-то подобием слуха, зрения, темпорального или телекинетического сенсорного аппарата, что я, Камилла (в узких кругах и протоколах экстренной эвакуации — Камми), являюсь последним оплотом здравого смысла, гуманитарных наук, практическим исследователем межвидовых связей и, как ни прискорбно это констатировать, обладательницей самой неудобной пары молочных желез в секторе Омега Центавра. Официально, как гласят дипломы, гордо размещенные в кабине моего корабля «Скиталец-Малый» (и слегка перекрывающие показания аварийного датчика давления), я — дипломированный ксеноархеолог первого класса, сертифицированный экзопсихолог и единственный в своем роде полевой специалист по кризисной коммуникации с невербальными цивилизациями посредством танца, ритмичного постукивания и, в крайних случаях, метания спелых фруктов. Моя миссия — выцарапывать из-под многовековой пыли чужих миров истории давно почивших цивилизаций, в то время как моя собственная анатомия предпринимает отчаянные попытки помешать этому благородному делу, выступая в роли перманентного контрпримера к тезису о разумности замысла Творца.

Моя грудь, этот двойной гравитационный аномалийный комплекс, не имеющий ни малейшего отношения к моей профессии, является живым укором всем, кто легкомысленно пьет местные «нектары». Их происхождение — побочный эффект от неосторожного употребления упомянутого эликсира на Пси-Фиоридант-4, где я с энтузиазмом расшифровывала наскальные рисунки, оказавшиеся в итоге инструкцией по сборке межпространственного пылесоса модели «Вихрь-7». Нектар, как выяснилось, обладал ярко выраженным галактопоэтическим эффектом, направленным на виды с билатеральной симметрией и железистой тканью, в результате чего я стала счастливой обладательницей двух сверхмассивных тел, чье притяжение ощутимо влияет на траекторию полета мелких предметов в радиусе трех метров. Для противодействия этому фундаментальному силовому полю мне потребовалась не просто поддержка, а полноценная архитектурная интеграция. Таким образом, мой поддерживающий корсет серии «Афродита-Стабилизатор» — это уже не снаряжение, а неотъемлемая часть моей телесной экосистемы, гибрид экзоскелета и инженерного сооружения, намертво вписанный в биомеханику торса. Его инструкция по эксплуатации и калибровке, по сложности превосходящая трактат по квантовой топологии, стала моим ежедневным чтением. Мой же рюкзак, лишенный законного места на переднем плане, вечно болтается где-то сбоку, что регулярно вносит непредсказуемые коррективы в мою общепланетарную стратегию перемещений.

Но я отвлеклась. Главный мой спутник, друг, коллега и, прости Господи (если Он есть и интересуется ксенобиологией), живой источник вечной головной боли — это Сюзи. Её полное имя, в приближенной транскрипции, звучит как [ЩЁЛК!—ц-ц-ц—ВЖЖЖ—D#—ЩЁЛК!], где каждый щелчок является взрывным согласным, производимым соударением хитиновых пластин, «ц-ц-ц» — терливая фрикативная трель, «ВЖЖЖ» — модулированный ультразвуковой жужжащий импульс, несущий основную смысловую нагрузку рода и профессиональных достижений, а «D#» — короткий, но идеально чистый звук в до диез, который, как я подозреваю, является либо насмешкой над вселенской гармонией, либо её квинтэссенцией. Воспроизвести сие творение не в состоянии ни один человеческий голосовой аппарат, да, я подозреваю, и аппарат любой другой разумной расы из Каталога Цивилизаций III типа. «Сюзи» — это не просто уступка моим примитивным речевым возможностям, это акт насильственного упрощения космической сложности до уровня домашней клички, за что она меня мысленно (и иногда вслух, через свой идиотский модуль) презирает.

Сюзи — разумная сколопендра, представительница расы Сколопентер. Её длина — примерно от моей ладони до локтя, тело — гибкий хитиновый панцирь цвета старой бронзы с изумрудными полосками. У неё сорок две пары ножек, каждая из которых способна на невероятно деликатные манипуляции, вплоть до вязания крючком в условиях невесомости, и два изящных усика-антенны, вечно подрагивающих, улавливая малейшие изменения в квантовой пене пространства-времени, а также тот факт, что я снова съела её запасы полирующего состава для хитина.

Общаемся мы через голосовой модуль, прикрепленный к её хитину. Модуль этот обладает неестественно веселым, почти идиотским тембром, как у старого детского робота-няньки, запрограммированного на чтение лекций о вреде излишней эмоциональности.

На моем позвоночнике, от самых лопаток и до поясницы, расположены рядком аккуратные бионические порты интерфейса «Симбионт-7». Это наша с ней совместная разработка, плод многих бессонных ночей и моих сомнений в адекватности происходящего. Когда Сюзи подключается к ним своими лапками (что вызывает весьма специфическое ощущение, похожее на легкий массаж игольчатой перчаткой, сопровождаемое щелчками интерфейсных замков и чувством прохлады, будто по позвоночнику раскатывают ментоловые шарики), мы образуем нечто вроде симбиотического тандема. Она получает доступ к моим сенсорам, может считывать мои базовые физиологические показатели и, что самое главное, помогает обрабатывать гигабайты археологических данных, которые мой мозг в одиночку переварить бы не смог.

Возник, разумеется, фундаментальный спор: кто в этой системе главный? Сюзи настаивает, что она — «центральный процессор, использующий биологический организм в качестве мобильного платформенного носителя». Я же утверждаю, что она — «высокооснащенный бортовой ассистент, функционал которого простирается ровно настолько, насколько я, как пилот-оператор, сочту нужным». Спор этот длился ровно до первого полевого выхода на Астероид Z-44-Гамма, где я, ведомая чистой человеческой интуицией, обнаружила вход в гробницу, а её безупречные расчеты привели прямиком в геологическую ловушку. Мы заключили перемирие, постановив, что её разум — это живой квантовый компьютер, моя спина — его системный блок, а вот кто нажимает кнопку «Включить» и несет окончательную ответственность за все принятые «совместные» решения — вопрос настолько же тёмный, как и происхождение той самой инструкции к пылесосу.

Наши отношения... сложны. Она называет меня «мой шаткий биологический транспортный модуль», а я её – «мой многоногий тиран». Она ворчит на мой рацион, состоящий в основном из сублимированного картофеля и шоколада, а я возмущаюсь её привычке по ночам полировать свой хитин о мою самую дорогую зубную щетку с ультразвуковым излучателем.

– Внимание, Камми, – раздается из её модуля нарочито-бодрый голос, пока я пытаюсь застегнуть летный комбинезон, ведя сложнейшую битву с законами физики и собственной анатомией. – Вероятность сценария «Падение-С-Образцом-Фоболир» только что превысила статистически значимый порог в тридцать семь процентов. Рекомендую немедленно инициировать протокол «Перераспределение-Центра-Тяжести», версия 2.1. Напоминаю, что образец обладает хрупкой кристаллической решеткой и стоимостью, эквивалентной годовому запасу шоколадного концентрата.

– Спасибо, Сюзи, твоя забота трогает меня до глубины души, а именно – до поясничного отдела, где у меня формируется психосоматический блок, – бормочу я, наконец-то справляясь с молнией. – Может, подключишься и поможешь с координацией? Вместо того чтобы анализировать мои сны?

– В другой раз. Сейчас я занята анализом твоих ночных нейроимпульсов. Очень много бессмысленных полетов и гигантских пушистых существ, морфология которых, что любопытно, стабильно соответствует мелким прыгающим млекопитающим с аридиных планет. Это крайне нерациональное использование нейронных ресурсов, я веду каталог. К тому же, прямое подключение к моторным функциям в твоем текущем состоянии чревато непредсказуемыми последствиями для целостности корабля.

Вот так мы и живем. Она – логика, расчет и холодный блеск хитина. Я – интуиция, иррациональное упрямство и эти вечно мешающие сферические объекты на груди. Вместе мы – команда. И да, между нами есть нечто большее, чем просто симбиоз ради науки. Нечто, о чем в приличных археологических кругах не говорят вслух, ограничиваясь сухими пометками в бортовых журналах: «Стабильный психо-био-технический симбиоз с элементами межвидовой аффективной связи».

По правде — мы любовницы. Но об этом... в следующей записи. Если, конечно, Сюзи не сочтет эти данные слишком «нерациональными» для архивации. И если я, да, снова не споткнусь о этот чертов порог, предсказанная вероятность чего, как я подозреваю, уже давно обновлена в ее базах до пугающих значений.

Запись вторая, ретроспективная.

Сюзи как-то заметила, что наша первая встреча была «статистически маловероятной, биологически отталкивающей, но в итоге элегантно симбиотической». У них, сколопендров, талант облекать даже самое романтичное приключение в термины инженерного отчета.

До Сюзи я считала, что самый одинокий звук во Вселенной – это скрежет песка по стеклу скафандра в безвоздушной пустоте астероида. Я ошибалось. Самый одинокий звук – это тихое, унисонное шуршание тысяч хитиновых тел в подземном городе сколопендров, когда все они синхронно отворачиваются от тебя, потому что ты слишком гидрофильная, слишком летучая в своих биохимических выделениях, слишком... морфологически ошибочная.

Я тогда ковырялась на Пандоре-734-бета (не та, с синими аборигенами, а другая, скучная, если не считать сколопендров). Меня заинтересовала аномалия – гигантская, уходящая в небо игла из черного базальта, абсолютно чуждая низким, приземистым, опоясывающим холмы галереям, в которых обитали местные разумные многоножки. Сколопендры иглу игнорировали, классифицировав её как «геологический курьёз», что для уха археолога звучит точь-в-точь как вызов.

Проникнуть внутрь было несложно. Сложно было не обращать внимания на давящую чужеродность. Архитектура была нарочито угловатой, воздух – мёртвым и статичным. Мой «гравитационный аномалийный комплекс» с трудом протискивался в некоторые узкие переходы, и я уже тогда подумала, что строители этого места явно не были знакомы с принципом билатеральной симметрии, отягощенной излишними габаритами. И вот, в самом сердце конструкции, я наступила на, как мне показалось, прочный пол. Пол оказался иллюзией, полем слабой силы, призванным заманивать и удерживать неосторожных исследователей. Я провалилась в каменный мешок, ловушку, идеально рассчитанную на двуногого прямоходящего существа моего роста и веса. Падение было стремительным, но мягким — коварное силовое поле погасило скорость, а мой встроенный стабилизатор хоть и не смог предотвратить катастрофу, но хотя бы смягчил удар, не дав мне переломать ребра о собственный поддерживающий корсет. Попытка вызвать корабль провалилась – базальт блокировал сигнал.

Три стандартных дня. Семьдесят два часа я провела в этой яме, питаясь концентратом из аварийного запаса и слушая, как мои шансы на спасение тают с каждой секундой. Я знала, что помощи ждать неоткуда. Сколопендры, с которыми я пыталась установить контакт до этого, демонстрировали вежливый, но непреодолимый нейтралитет и тщательно избегали этой «проклятой» иглы. Я для них была диковинкой, шумным и пахнущим млекопитающим, которое не стоило риска нарушения экологического баланса, а уж тем более — проникновения в табуированную зону.

На третий день к слабости и першению в горле добавилось новое, отвратительное измерение. Глубокий, лающий кашель теперь регулярно заканчивался рвотными позывами. Мое горло сжималось в болезненном спазме, пытаясь извергнуть невидимого захватчика, но тщетно — лишь соленая слюна заливала язык. А затем, в моменты затишья, я чувствовала это: не просто шевеление, а мерзкое, волнообразное движение, будто что-то живое и цепкое мягко обвивало мои голосовые связки изнутри, питаясь выделяемой при рвоте слизью. Меня тошнило пустотой, а паразит — моим отчаянием. Я уже готовилась записать прощальное видео, полное трагизма и упрёков к собственной неосторожности, как вдруг услышала лёгкий скрежет над головой.

На краю ловушки сидела она. Бронзово-изумрудная, с усиками-антеннами, трепетавшими от чистого, нефильтрованного отвращения. Мой затуманенный разум с трудом осознал происходящее. Многоножка? Здесь? Но они же избегали это место как проклятое! Значит, я уже брежу... Или... Или это галлюцинация перед смертью? Я не знала тогда, что это Сюзи. Я видела лишь одно из местных существ, холодно наблюдающее за моей агонией, и этот взгляд был невыносимее самого паразита.

– Биологическая единица, – донёсся до меня голос с портативного переводчика на её поясе. Голос был ровным, но в нём чувствовалось мощное внутреннее напряжение. – Ваши жизненные показатели падают. В вашей дыхательной системе зарегистрирован паразит вида «Crepitus gargaricus». Для моей расы физический контакт с вашим видом... таксономически неприемлем.

– Прекрасно... – прохрипела я. – Тогда оставьте меня умирать в мире, спокойствии и таксономической чистоте.

– Нелогично, – ответила Сюзи. – Эта структура не наша. Ваша смерть в ней внесёт хаос в наши экологические отчёты. Кроме того... – она сделала паузу, её сорок две пары ножек беспокойно перебирали камень. – Вы... необычны. Вы ищете то, что другие игнорируют. Это статистическая редкость.

И тогда она совершила нечто, что для её народа было сродни подвигу святотатства. Она спустилась по стене, подползла к моему лицу и, преодолевая вековое отвращение, залезла мне в открытый от ужаса и изумления рот.

Ощущение было... не из приятных. Десятки острых, но невероятно точных лапок скользили по моему языку, нёбу. Я давилась, слезы текли из глаз, но лежала неподвижно, понимая – это мой единственный шанс. Через минуту, которая показалась вечностью, она извлекла нечто маленькое, слизистое и шевелящееся, и раздавила его об пол с отчётливым щелчком.

– Паразит нейтрализован, – объявила она, и её голос впервые дрогнул. Она отползла и начала судорожно очищать свои лапки о камень, снова и снова. Затем она поднялась наверх и сбросила веревку. Откуда у нее была веревка ума не приложу.

Я смогла сделать глубокий вдох. Свобода! Я была спасена! Но больше, чем физическое спасение, меня потрясла причина.

– Почему? – выдохнула я. – Твои сородичи... они бы не стали этого делать.

Сюзи перестала чистить лапки и уставилась на меня своими фасеточными глазами.

– Мои сородичи находят утешение в логике галерей. Им нравится, когда всё предсказуемо, симметрично и рационально. Этот артефакт – не рационален. Ты – не рациональна. Ты – аномалия. – В её «голосе» послышалась почти что теплота. – А мне... мне нравятся аномалии. Ты самая необычная вещь, которую я встречала за последние пять циклов линьки.

Так началась наша дружба. Дружба между «шатким биологическим модулем» и «таксономическим кошмаром». Одиночество, оказалось, бывает разным. Но когда два одиноких существа, каждое из которых – белая ворона в своём мире, находят друг друга, это уже не одиночество. Это – команда.

Гораздо позже, в знак благодарности, я подарила ей, тот самый голосовой модуль с идиотским тембром взамен её стандартного, бездушного переводчика. И, если честно, назло её изысканному сенсорному восприятию — в отместку за те несколько минут чистого, концентрированного ужаса в той ловушке. В ответ она подключилась к моим нейронным портам впервые без служебной необходимости — просто чтобы посмотреть, какие там сны про «гигантских пушистых существ».

Запись третья, молочно-перламутровая.

Если где-то во Вселенной и существует курорт для уставшей от реальности археолога-ксеноискателя, то это должна быть планета Лакто-6, известная в просторечии как «Мир Молочных Рек и Кисельных Берегов». Гипотеза оказалась верной лишь отчасти. Реки и впрямь текли белой, вязкой субстанцией, на удивление приятной на вкус (нечто среднее между ванильным коктейлем и овсяным киселём, с неуловимым привкусом чего-то), а берега отливали нежным перламутром и на просвет казались полупрозрачными, обнажая причудливые подземные корни местной флоры, похожие на гигантские желатиновые нити.

Мегаполисы местных разумных существ, называвших себя «лакторианцами», были поистине шедевром зодчества. Они лепились, словно ласточкины гнезда, на отвесных скалах над молочными морями, образуя целые каскады террас, башенок и виадуков. Архитектура дышала какой-то пасторальной, но в то же время грандиозной эстетикой.

Теория об их происхождении от парнокопытных, точнее, от некоего аналога коровы, подтверждалась на каждом шагу. Лакторианцы в целом были удивительно гуманоидны, но с изюминкой. У многих, особенно у женщин, на головах красовались изящные, завитые ракушками рожки. Я также не могла не заметить, что традиционный наряд оставлял открытой... э-э-э... грудную область. И да, у всех без исключения женщин было по четыре аккуратных соска, расположенных идеально симметрично. Мужчины же, судя по их скромным, но откровенным набедренным повязкам, были щедро одарены природой в ином месте. В общем, планета была раем для биолога-эволюциониста и испытанием для моего чувства такта.

Но главной проблемой оказалась не моя скромность, а панический, генетический ужас, который Сюзи вселяла в местных жителей. Едва её бронзово-изумрудное тельце показывалось из-за моего ворота, как на нас обрушивалась волна визга, мычания и топота копыт. Оказалось, в их фольклоре многоногие твари были воплощением зла, пожирателями их древних предков.

Наша цель была анекдотична и серьезна одновременно: найти профессора археологии Вэлу и выведать у неё местонахождение величайшей святыни – Первого Доильного Аппарата, легендарного артефакта, с которого, по преданию, и начался их путь к разуму.

– Камми, – раздался из-за спины тихий, обиженный голосок Сюзи, чьи лапки нервно перебирали порты на моём хребте. – Их иррациональный страх повышает мой стресс-индекс до неприемлемых величин. Они смотрят на меня, как на... на испорченный протеиновый батончик!

– Успокойся, – шептала я, стараясь улыбаться проходящим мимо стайкам любопытных лакторианок, которые с нескрываемым восхищением и жалостью взирали на мою, с их точки зрения, чудовищно неразвитую грудь. – Судя по их взглядам, я здесь – уродливый недоделок. У тебя хотя бы ног достаточно.

Профессор Вэла оказалась величественной матроной с парой роскошных рогов, увенчанных жемчугом, и четырьмя... ну, вы поняли. Её кабинет был вырублен в перламутровой скале и завален свитками.

– Ах, дитя звёздное! – промычала она приветственно, её взгляд сразу же прилип к моей грудной клетке с выражением глубокой, почти материнской скорби. – Какая трагедия! Всего два! И такие... сконцентрированные. Как же ты выжила? Тебя, бедняжку, должно быть, в детстве недокармливали!

– Я как-то справлялась, – смущённо пробормотала я, чувствуя, как под взглядом профессоры заливаются краской мои единственные и неповторимые «гравитационные аномалии». – Места для ещё двух, знаете ли, на фронтоне не нашлось.

Вэла раскатисто мычала от смеха. Лёд был сломан. Я объяснила цель нашего визита. Услышав о Доильном Аппарате, профессор стала серьёзной.

– Легенды гласят, что он скрыт в самой древней пещере, у Истоков Великой Реки, – таинственно прошептала она. – Но путь туда опасен. Одной тебе не справиться.

В этот момент Сюзи, не выдержав напряжения, слегка пошевелилась у меня за спиной. Вэла вздрогнула, и её глаза расширились от чистого, немого ужаса.

– Что... что это у тебя? – прошепелявила она, отступая на шаг.

– О, это моя напарница, Сюзи! – постаралась я сделать голос максимально бодрым и невинным. – Высококлассный кибернетический археолог. Без неё я как без рук. Вернее, как без сорока двух пар рук.

– Она... она тронула тебя? – с ужасом спросила Вэла, глядя на меня, будто на заражённую.

– Постоянно! – честно ответила я. – Мы буквально на связи. Это самый тесный контакт, который только может быть. Прямо сейчас она анализирует мои тактильные ощущения от ваших булочек.

Профессор смотрела на меня то ли с ужасом, то ли с восхищением. Идея о том, что можно добровольно контактировать с «многоногой тварью», явно переворачивала её картину мира.

В итоге, потрясённая как моей «увечностью», так и моей «непобедимой отвагой» (или безрассудством?), Вэла не только выдала нам координаты пещеры, но и снабдила пропуском и корзинкой свежих булочек с киселём.

Выйдя на улицу, я глубоко вздохнула.

– Слышала, Сюзи? Мы – образец отваги и симбиоза.

– Они до сих пор смотрят на меня, как на паразита, – бухтела она, но уже менее обиженно. – Но их булочки... имеют приемлемый химический состав. Можно, я проанализирую твои сны сегодня на предмет наличия в них парнокопытных? Чисто для протокола.

Я рассмеялась. Впереди был путь к Истокам Великой Реки и встрече с величайшим артефактом галактики – Первым Доильным Аппаратом. С моей грудью-аномалией и моим «кибернетическим кошмаром» на спине. Стандартный рабочий день.

Запись четвертая, молочный вояж.

Если бы мне сказали, что главным тактическим преимуществом моей археологической миссии станет превращение в вьючное животное для многоногого гурмана, я бы, наверное, оскорбилась. Но реальность, как обычно, превзошла все ожидания.

Открытие, сделанное Сюзи, стало настоящей логистической катастрофой. Помимо булочек с киселём, её изысканный сенсорный аппарат (который она с достоинством именует «химико-тактильным анализатором») высоко оценил местное молоко. Не ту разбавленную субстанцию из рек с какими-то примесями, а концентрированный, жирный, душистый продукт, который дают... ну, в общем, высококвалифицированные работницы молочных заводов. Зрелище этих предприятий, кстати, повергло бы в шок любого земного диетолога: ряды улыбающихся лакторианок, чьи четыре источника функционировали с эффективностью малых гидротехнических сооружений, наполняя стерильные цистерны.

В итоге в моём рюкзаке теперь болталось три литра «элитного ультрапастеризованного», предназначенных исключительно для утоления жажды моей напарницы. Она приспособилась пить через тонкую трубочку-хоботок, которую выдвигала из своего голосового модуля, издавая при этом тихое, довольно урчание, напоминающее работу миниатюрного двигателя внутреннего сгорания.

– Камми, – заметила она как-то раз, делая очередной глоток. – Их лактоза имеет на семь процентов более сложную молекулярную структуру, чем земная. Это восхитительно.

– Рада за тебя, – проворчала я, чувствуя, как запас молока мерно колотится у меня за спиной в такт шагам. – Надеюсь, ты оценишь и священный аппарат, ради которого мы всё это тащим.

Благодаря пропуску профессоры Вэлы, все двери были для нас открыты. Лакторианцы взирали на нас с любопытством, смешанным со страхом – разумеется, панику вызывала Сюзи, прижимавшаяся к моим позвоночным портам, словно испуганный ребёнок к матери. Мы основательно подкрепились в местной столовой (я – запечёнными корнеплодами, Сюзи – ещё одной порцией молока и булочкой) и отправились к цели.

Сплав по Молочной Реке на быстроходном катере был сюрреалистичным опытом. Из-за высокой плотности жидкости брызги, взлетавшие из-под подводных крыльев, были не прозрачными, а густо-белыми. Они оседали на всём – на скафандрах, на стекле шлема, на хитине Сюзи. Через десять минут мы с ней напоминали два заснеженных сугроба. Катер парил над белой гладью, и пейзаж за бортом, состоящий из перламутровых берегов и ласточкиных гнёзд-городов, казался декорацией к какой-то фантастической опере.

Далее путь лежал пешком. И вот здесь случился казус. По узкой тропинке нам навстречу попалась пара местных мужчин – рослых, упитанных, с теми самыми «достоинствами», которые были едва прикрыты набедренными повязками. Их взгляды сразу же прилипли к моей груди, и я увидела знакомый блеск в их глазах – смесь восхищения и жалости. Но затем их внимание сместилось ниже, и я с ужасом поняла, что их «достоинства» начали демонстрировать своё название в полной мере.

Когда они проходили мимо, стараясь сохранить невозмутимый вид, один из них по неосторожности (или намеренно?) задел меня своим... э-э-э... выдающимся органом. Я отпрыгнула, как ошпаренная, возмущение пузырьками поднялось к горлу.

– Что за бестактность! – воскликнула я.

Мужчины остановились, и тот, который задел меня, смущённо улыбнулся.

– Простите, звёздная гостья, – пробурчал он. – Это у нас высший комплимент! Значит, вы нам очень понравились.

Я застыла с открытым ртом, не зная, смеяться мне или плакать. Пришлось нервно улыбнуться и помахать им рукой на прощание.

Когда они скрылись из виду, из-за спины раздался голосок Сюзи:

– Интересно было бы понаблюдать за кинематикой процесса, если бы в тебя попыталась войти такая... дубина. С точки зрения биомеханики это была бы захватывающая задача.

– Сюзи! – фыркнула я, продолжая путь и чувствуя, как краснею. – Ты прекрасно знаешь ответ. И не притворяйся невинностью.

– Знаю, – согласилась она, и в её электронном голосе послышалась довольная нотка. – Но напомнить мне никогда не поздно. Мои лапки помнят.

Да, мы с ней были любовницами. И да, гибкая, длиной от ладони до локтя сколопендра, состоящая из десятков сегментов, умудрялась помещаться в моём теле с удивительной, почти инженерной лёгкостью. Её лапки, способные на тончайшие манипуляции, знали моё тело лучше любого человеческого прикосновения. Так что насчёт моих «возможностей» и внутренней архитектоники она была осведомлена лучше всех во Вселенной.

Впереди зиял вход в пещеру у Истоков. Пахло стариной, сыростью и... парным молоком с какой-то знакомой примесью. Название так и вертелось на языке, но бесполезно. Похоже, мы на правильном пути.

Запись пятая, лабиринт с душком.

Священный Грааль местной цивилизации, праотец всей их молочной империи, Первый Доильный Аппарат... и мы шли к нему по туннелю, который откровенно вонял прокисшей ряженкой. Ирония судьбы, не иначе.

Я до сих пор не могла понять, почему этот артефакт до сих пор не извлекли. Карта была, путь профессорша Вэла указала точный. Никаких ловушек, хищников или ядовитых испарений. Казалось бы, бери ноги в руки и иди. Ан нет.

– Сюзи, дорогая, – сказала я, останавливаясь перед очередной развилкой. Стены пещеры мягко светились тем самым перламутром, создавая жутковато-роскошное освещение, как в гробнице императора-гедониста. – Подключайся. Давай посмотрим на эту карту вместе. Мне кажется, нас водят за нос.

– Согласна, – пропищал модуль. Я почувствовала знакомое щекотание десятков лапок на своих позвоночных портах. В глазах на долю секунды помутнело, а затем моё зрение дополнилось наложенной голографической схемой лабиринта. – Анализирую. Карта статична. Наши координаты определяются четко. Однако...

– Однако мы уже дважды проходили мимо этого сталактита, похожего на... э-э-э... ну, на тот самый мужской орган лакторианцев, – закончила я.

– Верно. Пространство нестабильно. Лабиринт изменяет геометрию. Вероятность того, что предыдущие исследователи просто заблудились и высохли, как вязкий йогурт, стремится к девяноста семи процентам.

Сюзи, подключенная ко мне, была подобна живому навигационному компьютеру. Она проанализировала нашу скорость, направление и все повороты, и через секунду в моём сознании вспыхнул новый, идеальный маршрут, огибающий, по её расчетам, все аномальные зоны.

– Вот теперь понятно, – пробормотала я. – Мало иметь карту. Нужно уметь читать её со скоростью изменения самого лабиринта. Без тебя мы бы тут скитались вечно.

Мы двинулись по проложенному ею пути. Туннели извивались, петляли, иногда сходились в огромные залы, где с потолка капала белая субстанция, а иногда сужались так, что мне приходилось пробираться боком, прижимая свой знаменитый «гравитационный аномалийный комплекс». Я решила проявить древнюю земную смекалку и начала оставлять метки – мои запасные солнцезащитные очки. Я аккуратно клала их на выступ у развилки.

Через полчаса мы наткнулись на них снова. Но они лежали не на выступе, а... на полу в тупиковом ответвлении, которого, клянусь, минуту назад не было!

– Объясни это, Эйнштейн, – вздохнула я.

Сюзи на мгновение замолчала, её лапки замерли на моих портах.

– Данные противоречивы. Либо пространство нелинейно, либо... – она снова замолчала. – Либо это не пространство. Камми, проанализируй состав воздуха в этом месте.

Я достала сенсор. Показатели были в норме, кроме одного – концентрация неких органических ферментов, характерных для... пищеварительной системы высших лакторианских млекопитающих, была завышена на 300%.

– Сюзи, – медленно проговорила я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. – У меня есть безумная гипотеза. А что, если мы находимся не в пещере? Что если этот весь «лабиринт» – это...

–. ..гигантский, петляющий пищевод или кишечник некоего существа, планеты или самого артефакта? – закончила она мысль. – Это объясняло бы подвижность стен и запах. Мы идём не по камню, Камми. Мы идём по живому, или когда-то живому, организму. И он... переваривает пространство. И, судя по всему, обладает дурным вкусом.

Мы стояли в молчании, внемля тихому урчанию и переливам вокруг. Пахло ряженкой сильнее обычного.

– Знаешь, – сказала я. – После этого открытия я уже почти не хочу находить их старый доильный аппарат. Потому что я начинаю догадываться, ЧТО они доили изначально.

– Рекомендую продолжить, – сухо ответила Сюзи. – Статистика показывает, что существа, застрявшие в пищеварительном тракте, редко становятся удачной находкой для будущих археологов. Их контекст слишком... специфичен.

Пришлось с ней согласиться. Мы двинулись дальше, вглубь бурчащих, пахнущих скисшим молоком недр, оставив надежду на простой путь и мои бедные, безнадёжно потерянные очки.

Запись шестая, в гостях у пищеварительного мифа.

Ситуация, как это водится в моей профессии, стремительно катилась из странной в откровенно сюрреалистичную. Светящиеся стены, похожие на перламутр, начали покрываться липким, тягучим налетом. А потом началась та самая, прости Господи, «морось».

С потолка, вернее, с верхней части этого гигантского «пищевода», начали падать капли. Густые, белые, с характерным... запахом. Я инстинктивно отпрыгнула.

– Сюзи, быстрый анализ! Что это? На молоко не похоже...

Лапки на моей спине задвигались быстрее. Голосовой модуль выдал результат с леденящей душу объективностью:

– Состав: нуклеиновые кислоты, фруктоза, простагландины. Вердикт: это больше похоже на семенную жидкость. Правда, молекулярная структура несколько нестандартна.

– Ой, фу, боже! – вырвалось у меня, так вот что вертелось на языке. – Где же мы находимся?! Что это за лабиринт такой?!

– Какие вы всё-таки человеческие человечки брезгливые, – заметила Сюзи без тени смущения. – Я вот только что оценила химический состав и даже не пикнула. Хотя вкус, надо сказать, если оценивать с человеческой точки зрения, отвратительный. Так, куда дальше сворачиваем? Налево, по моим расчетам, аномалия пространства слабее.

Я уже была готова свернуть куда угодно, лишь бы уйти от этой мерзкой капели, как вдруг впереди, в полумраке, мы увидели глаза. Два больших, жалобных глаза, светящихся в темноте. А потом раздался писклявый, плачущий голосок:

– Заберите меня с собой!

Когда мы приблизились, моему взору предстало самое нелепое существо во Вселенной. Оно было абсолютно круглое, как колобок. Сквозь слой засохшей и свежей белой жидкости угадывалась когда-то пушистая, а ныне слипшаяся и жалкая шерсть.

– Чудовище! Не подходи к нам! – сказала я грозным голосом, хотя сама дрожала от омерзения.

Сюзи вдруг замолчала. Её лапки замерли, усики затрепетали. Я почувствовала, как по нашим нейронным портам побежал мощный поток данных – она лихорадочно сравнивала что-то в своих банках.

– Камми, – наконец произнесла она, и в её электронном голосе прозвучало нечто, похожее на изумление. – Так это же... по-моему, пропавший профессор Фарманкин с планеты Лесомедия! Я помню его работы по теории «Оживших лабиринтов». Его первая модель, нарисованная на салфетке в баре, была признана гениальной, но нереализуемой. Наверное, он захотел продолжить работу... в полевых условиях. Профессор, это вы?

Голос круглого существа вдруг изменился. Писклявый тон сменился красивым, бархатным баритоном, каким говорят дикторы на старых записях.

– Да, это я, дитя моё. И, раз уж вы здесь... вытащите меня отсюда, будьте так добры.

Я была в шоке. Один из светил ксеногуманитарных наук вот уже кто знает сколько времени катается здесь в виде облившегося спермой колобка.

– Дело в том, что у нас совсем другая цель, – попыталась я вежливо отказаться. – Да и где выход, мы ещё пока тоже не нашли.

– Тогда у вас есть что-нибудь поесть? – спросил баритон, и в нём послышалась тщетно скрываемая надежда.

Я вздохнула.

– Только молоко и булочки.

– Фу! – фыркнул профессор-колобок. – Молока я и так на всю жизнь напился. А вот булочку бы съел.

Так мы и устроили импровизированный обед в самых сомнительных декорациях Галактики. Я, сидя на корточках, отламывала кусочки булочки и протягивала их липкому шару, который тут же их проглатывал, счастливо причмокивая. Сюзи, не отключаясь от меня, тихонько попивала молоко из трубочки и, я подозреваю, записывала всё для своего будущего бестселлера «Гастрономические привычки учёных в экстремальных условиях».

Профессор Фарманкин, подкрепившись, оживился.

– Выход? О, я знаю, где выход! Я просто... не могу до него добраться. Он там, где Сердце Лабиринта. Где он сам зарождается. И где, я подозреваю, находится то, что вы ищете. Ваш доильный аппарат. – Он многозначительно посмотрел на нас своими большими глазами. – Только готовьтесь. Там... влажно.

Запись седьмая, финальный выброс.

Не буду утомлять подробностями нашего дальнейшего блуждания по лабиринту. Скажу лишь, что всё это время мы тащили за собой нашего нового спутника – профессора Фарманкина, который, приняв форму липкого колобка, не только путался под ногами, но и постоянно ныл, требуя то немедленно вернуться назад, то свернуть в «многообещающий», по его мнению, проход. Эти «многообещающие» проходы неизменно оказывались тупиками, из которых нам приходилось вытягивать беднягу, отдирая его от стен с характерным чавкающим звуком. Без него Сюзи давно бы вывела нас к цели, но теперь ей приходилось постоянно корректировать маршрут, обходя не только «зону повышенной липкости», создаваемую профессором, но и зону его панических советов.

Так или иначе, мы добрались до обещанной «большой пещеры». Профессор, как ни странно, был прав – там было влажно. Испарения белесого цвета, густые, как кисель, буквально обволакивали нас, оседая на скафандрах и стекле шлема мерзкой плёнкой. Дышать стало тяжело даже через фильтры.

– Ну что, профессор, – выдохнула я, с трудом разгребая воздух руками, словно он был жидкостью. – Так вот вы где так основательно... вымокли.

– Это был эпифокус! – пробасил он из своей липкой сферы, пытаясь придать своим словам научный вес. – Точка максимальной концентрации эманаций! Я не добрался до самого ядра. Плотность увеличивается!

Я чувствовала, как дыхательный аппарат хрипит, пытаясь отфильтровать эту взвесь. Голова начала кружиться.

– Ну, Сюзи, твой выход. Я тут бессильна.

– Всё же, – сказала она своим спокойным голосом. – Дай мне конец измерительной рулетки.

Я достала из пояса прочную стальную ленту. Сюзи передними, самыми ловкими лапками, схватила её конец, и, не колеблясь, нырнула в самую гущу белесой жижи. Она исчезла в ней, как ныряльщик в мутной воде. Её хитиновому телу было всё нипочём – она скользила в этой субстанции, словно родилась в ней.

Минута тянулась за минутой. Вдруг я почувствовала резкий рывок рулетки и мысленный сигнал: «Тяни!».

Мы с профессором (он, к слову, помог, прилипнув к ленте и создав дополнительную массу) стали вытягивать ленту обратно. Из густой взвеси показался... объект. Это была большая стеклянная колба, к которой снизу было приделано некое подобие пульта управления с загадочными кнопками и рычажками. Выглядело это одновременно и примитивно, и технологически загадочно. Я так и не поняла, что это такое, но сердце подсказывало – мы нашли его. Священный Грааль. Первый Доильный Аппарат.

В этот момент Сюзи вынырнула рядом и отряхнулась, как мокрая кошка, сбрасывая с хитина остатки отвратительной жижи.

– Я знаю, где выход, – объявила она без предисловий. – Нам в обратную сторону, а потом налево. Только быстрее. Сейчас будет выброс.

Мы не стали спрашивать, откуда ей известно. Мы просто побежали. Я, сжимая в руках драгоценную колбу, липкий профессор, катящийся рядом, и Сюзи, бегущая по стене, как тень. Сзади нарастал гул, и мы почувствовали, как за нами помчалась вся эта молочно-семенная масса, сметая всё на своём пути.

– Всем затаить дыхание и не сопротивляться! – просигналила Сюзи.

– Затаить дыхание и не сопротивляться! – крикнула я профессору.

Мы приготовились, и следующее мгновение нас подхватил мощный, горячий напор. Он понёс нас вперёд по туннелю с невероятной скоростью. Мир смешался в бело-перламутровую полосу.

И нас выкинуло. Прямо в реку.

Мы шлёпнулись в прохладные воды Молочной Реки и через секунду вынырнули, отплёвываясь. Оглядевшись, мы увидели источник нашего спасения. Выброс произошёл из отверстия в огромной скале, вытянутой вперёд и имевшей совершенно недвусмысленную, фаллическую форму.

Я лежала на спине, качая на коленях драгоценный аппарат, и смотрела в розовеющее от зари небо Лакто-6. Рядом плавал профессор Фарманкин, наконец-то отмокая от липких наслоений, а Сюзи устроилась у меня на груди, словно на посту.

– Знаешь, – сказала я, обращаясь к ней. – После этого я готова поверить во что угодно. Даже в то, что следующий артефакт, который мы будем искать, окажется Священной Заварной Чашкой.

– Это маловероятно, – ответила Сюзи, попивая молоко из трубочки. – Но, учитывая нашу статистику, я уже ничему не удивлюсь. Дай-ка я посмотрю на этот аппарат. Интересно, на каких принципах он работал...

Приключение завершилось. Артефакт найден. А я навсегда запомнила, что у некоторых легенд бывает очень, очень специфическое чувство юмора.

Запись заключительная, или По следам молочных рек.

Мы торжественно, с подобающим случаю трепетом, водрузили артефакт на стол перед профессоршей Вэлой. Наша сага о скитаниях по живому лабиринту, о спасении профессора Фарманкина и о фонтанирующем финале была выслушана с открытыми ртами и парой восторженных мычаний. История обрела легендарные черты ещё до того, как мы успели её закончить.

Сам профессор Фарманкин, кстати, преобразился. Отмывшись, отстригши слипшуюся шерсть и приведя в порядок импозантные усы, он оказался довольно милым пушистым существом, напоминавшим помесь тушканчика и учёного-академика.

– Сюзи, – заметила я, глядя на него, – а ведь он ничего.

– Он статистически значимо напоминает образы из твоих снов, – безжалостно констатировал электронный голосок у меня за спиной. – У тебя что, с ними что-то было? С этими пушистыми тушканчиками?

Я почувствовала, как горячая волна краски заливает мои щёки.

– Ну, это было в молодости... и по глупости, – пробормотала я. – Один неосторожный визит в зоопарк Лесомедии...

Профессор Фарманкин, тем временем, оказался полон благодарности и пригласил нас на ужин.

– Здесь есть одно заведение, – таинственно сообщил он своим бархатным баритоном, – там готовят блюда с других планет. А то эта вечная кисломолочная диета меня уже измотала.

Мы не смогли отказать. За сытными стейками из какого-то инопланетного гриба (Сюзи, к моему удивлению, оценила его «структурную целостность») профессор подарил нам первый экземпляр своего труда «История Лабиринтов: от Салфетки до Пищевода» с тёплой дарственной надписью: «Камми и Сюзи, которые нашли выход даже оттуда».

А затем грянул главный аккорд. Профессорша Вэла, закончив предварительный анализ, предстала перед нами с лицом, выражавшим смесь священного трепета и глубокого смущения.

– Это... это перевернёт всю историю нашей планеты! – объявила она. – Наши предки... мы ошибались! Это не доильный аппарат!

Воцарилась напряжённая тишина.

– Так что же это? – не удержалась я.

– Это... аппарат для... э-э-э... – Вэла замялась, её рожки покрылись густым румянцем. – Ну, он тоже осуществляет экстракцию биологических жидкостей, но только не из молочных желез... – она многозначительно скользнула взглядом по набедренным повязкам пары присутствовавших мужчин.

Тут даже Сюзи не выдержала. Из её модуля раздался странный звук – нечто среднее между треском короткого замыкания и электронным хихиканьем.

– Ну что ж, – сказала я, чувствуя, как и сама начинаю давиться смехом. – «Молочные реки» – звучит всё-таки поэтичнее. Куда романтичнее, чем, скажем, «Великая река, что течет из самого источника бытия».

В общем, в наш честь устроили грандиозный приём. Нас осыпали наградами, благодарностями, и мы с изумлением узнали, что наши имена (и даже имя Сюзи, с припиской «многоногий спаситель») теперь красуются в учебниках истории Лакто-6.

Но была в этой бочке мёда и одна, лично для меня, ложка дёгтя. Сюзи пристрастилась к местному молоку. Она сидела на моём плече хмурая и раздражённая, ворча, что «грядущий гастрономический вакуум угнетает её когнитивные функции».

Затем она затаилась на пару дней. Когда она снова подключилась к портам на моей спине, я почувствовала лёгкий, почти неощутимый укол.

– Что это было?

– Я ввела тебе коктейль лактогенных гормонов, – невозмутимо сообщила она. – Сейчас попробуем.

Она подползла к моей груди, и я с изумлением увидела, как из соска начинает сочиться белая, густая капля. Сюзи присосалась и принялась сосредоточенно трапезничать, пока не осушила одну грудь, затем с деловым видом переползла ко второй.

– Ну вот, – с глубинным удовлетворением констатировала она, отрываясь. – Теперь ты будешь кормить меня. Это логично, экологично и экономит ресурсы.

В начале я, конечно, возмутилась.

– Фиг тебе, а не дойная корова!

Но после одной особенно долгой и приятной совместной ночи, когда её лапки выписывали по моей коже замысловатые узоры, а подключение к ней давало ощущение полного слияния, я расслабилась.

– Ладно, – вздохнула я утром, глядя на её довольную мордочку. – Быть твоей личной кормилицей... пожалуй, не самая странная моя роль в этой Вселенной.

Так и закончилась наша одиссея за Священным Доильным Аппаратом, который оказался совсем не тем. Но я не жалею. Ведь теперь у меня есть учёная степень, место в учебниках, пушистый друг-тушканчик и многоногая, вечно голодная любовница, которую к тому же приходится кормить грудью. А впереди — новые приключения, о которых я поведаю в следующих записях.