Эта история произошла уже давно.

Тогда нам с женой было по двадцать шесть лет — возраст, когда тело ещё поёт, а душа ещё не устала от мира. Мы жили в том самом блаженном промежутке между юностью и зрелостью, когда каждое прикосновение кажется откровением, а взгляд любимого способен согреть сильнее любого пледа.

Моя жена… Боже, как же она была прекрасна! Не просто красива. А воплощение желания. Та, кто заставляла сердца замирать, а взгляды — прилипать к ней, будто к магниту. Рост — 178 сантиметров. Стройная, как берёзка, но не хрупкая — живая, упругая, наполненная силой и грацией. Вес — 53 килограммов плоти, пропитанной светом, теплом и той самой энергией, что рождается, когда женщина знает: она — желанна. Её волосы — цвета спелого шоколада, густые, блестящие, падающие волнами до пояса. Они были не просто длинными — они играли, двигались, ложились на плечи, скользили по спине, будто живые, словно каждая прядь знала, куда ей нужно лечь, чтобы подчеркнуть изгиб шеи или линию бедра. Иногда она собирала их в высокий хвост — и тогда казалось, что она готовится к чему-то большему: к танцу, к игре, к тому, что заставит всех замереть.

Грудь — второй размер, упругая, как спелые персики, с нежными розовыми сосками, будто лепестки ранней весенней сирени, слегка набухшие от любого прикосновения — даже от проходящего ветерка. Когда она смеялась, они слегка подпрыгивали — и это было самое невинное, но самое возбуждающее зрелище.

А попка… О, эта попка — аккуратная, подтянутая, с лёгкой ямочкой в основании позвоночника, которая появлялась, когда она смеялась или слегка выгибалась. Она всегда притягивала взгляды — не потому что кричала красотой, а потому что излучала уверенность, даже не зная об этом

Как-то летом мы решили устроить себе отпуск — не в суетливой столице и не в заграничной экзотике, а в самом сердце юга России: в Сочи. Там, где море пахнет свободой, а воздух густ от аромата магнолий и жареных каштанов.

Приехав на вокзал, мы, как и сотни туристов до нас, оказались в водовороте предложений жилья. Люди с табличками, растяжками и фотографиями комнат манили обещаниями «тишины, уюта и пяти минут до моря». Мы выбрали скромную, но уютную комнатку в частном доме — прямо в центре, среди пальм и виноградных лоз, где по утрам пели птицы, а по вечерам — соседские дети, гоняя мяч под окнами.

Распаковав чемоданы, мы не стали терять ни минуты. Сердце звало к морю. Мы надели лёгкую одежду и отправились на набережную.

Море встретило нас прохладной лаской волн. Мы искупались, позволив солёной воде смыть с себя остатки городской пыли и тревог. Потом, сменившись в раздевалке, пошли гулять по набережной, держась за руки. Воздух был тёплый, но не душный, а приятно-бархатистый, как прикосновение любимой.

По пути купили карту Сочи — бумажную, старомодную, с пометками на полях и потёртой складкой по диагонали. Уютный ресторанчик с деревянными столиками и глиняными кувшинами приютил нас на ужин. Пока официантка с пышными косами несла заказ — свежие мидии, жареную барабульку и домашнее вино в глиняном кувшине — мы развернули карту прямо на столе.

Именно тогда я впервые увидел их — два крошечных значка у края карты, помеченных словом «нудистские пляжи».

— Слушай, — сказал я, касаясь тыльной стороной ладони её коленки под столом, — а не сходим завтра на один из этих пляжей? Просто позагораем… без всего.

Она мгновенно нахмурилась.

— Нет, — коротко ответила она, опустив глаза на бокал.

И я понял: прошлый год в Турции, когда она впервые согласилась на топлес, был для неё уже пределом смелости. Всё, что дальше — зона неизвестности, тревожные дрожи, стыд. Но я не настаивал. Мы ужинали, болтали ни о чём, смеялись над глупыми туристами и выпили по четыре бокала тёплого, чуть кисловатого красного вина. Оно развязало язык и разожгло кровь.

Вернувшись в комнату, мы по очереди приняли душ. Пар окружил нас, будто облако, стирая границы между реальностью и желанием.

Когда мы наконец оказались на кровати — оба влажные, пахнущие морской солью и мятным гелем — я начал ласкать её медленно, почти молча. Сначала ладонями, потом губами. Она быстро распалилась, её дыхание стало прерывистым, а пальцы впились в простыню.

И тогда я прошептал ей прямо в ухо:

— Я хочу, чтобы завтра мы поехали на нудистский пляж.

Она замерла.

— Меня же там увидят голой…

Голос дрожал, но в нём уже не было категоричного «нет» — лишь робкий вопрос.

— Ну во-первых, тебе нечего стесняться, — сказал я, целуя её шею. — А во-вторых… мне очень нравится, когда на тебя смотрят. Когда восхищаются. Когда понимают: это — моя женщина. Самая красивая на свете.

Она всхлипнула — коротко, почти незаметно — и тут же кончила так мощно, что её тело выгнулось дугой, а губы сжались в беззвучном крике.

— Решай сам… — выдохнула она через секунду, глядя на меня с мокрыми ресницами.

— Значит, завтра идём, — сказал я, ускоряя темп.

Ещё один оргазм накрыл её волной — тихий, глубокий, полный доверия. А потом я сам взорвался, будто выстрелил в ночное небо, оставив после себя только тишину и тёплое, липкое удовлетворение.

От усталости мы тут же уснули, обнявшись, как дети, не зная, что этот день — лишь пролог к чему-то гораздо большему.

Утро второго дня встретило нас мягким сочинским светом, рассыпавшимся по подоконнику, как мёд по блюдцу. За окном пела какая-то птица — то ли соловей, то ли просто влюблённая ветка, шуршащая на ветру. Жена спала на боку, прижавшись ко мне спиной, её дыхание было ровным и тёплым, как дуновение летнего ветерка. Я лежал и смотрел на неё: на изгиб шеи, на ямочку у основания позвоночника, на лёгкий пушок на шелковистых бёдрах… И вновь — с той же свежестью, как в первый день знакомства — понял: я не просто люблю её. Я обожаю каждую клеточку её тела.

Мы позавтракали в тени виноградника — хозяева угостили домашним йогуртом, персиками и чёрным хлебом с маслом. Потом начали собираться на пляж.

Я наблюдал, как она складывает в пляжную сумку — сначала купальник, потом мои плавки.

— Солнышко, — тихо остановил я её за руку. — Вчера мы же договорились: сегодня идём на нудистский пляж. Купальник нам не нужен.

Она замерла. На лице промелькнула тень сомнения — та самая, что прячется за стыдом, но на самом деле боится не взгляда других, а собственной свободы.

— Давай… в следующий раз? — прошептала она.

Я подошёл ближе, обнял, прижал к себе, чувствуя, как её сердце стучит чуть быстрее обычного.

— Не переживай, — сказал я мягко. — Если вдруг не понравится — сразу уйдём. Я рядом. Всегда.

Она кивнула. Не улыбнулась — просто кивнула. Но этого было достаточно.

Через пять минут она позвала меня из ванной:

— Любимый, как считаешь… мне оставить как обычно — тоненькую полосочку… или побрить всё наголо?

Я улыбнулся, войдя в тёплый, парной воздух ванной, где ещё висел аромат жасминового геля.

— Для разнообразия — наголо, — сказал я, проводя пальцем по её внутреннему бедру.

Она улыбнулась в ответ — робко, но с проблеском озорства — и послала мне воздушный поцелуй.

Когда она вышла, то села у зеркала и начала накрасить ресницы. Я смотрел, как кисточка плавно скользит по её векам, придавая взгляду ту самую глубину, от которой мне всегда хочется прижать её к стене.

— А ты хорошо всё взвесил? — спросила она, глядя на меня в отражении. — Ведь твою жену будут разглядывать незнакомые мужики. Ты не будешь ревновать?

— Я буду гордиться, — ответил я, подходя сзади и кладя руки на её плечи. — Гордиться тем, что у меня самая красивая женщина на свете. И наслаждаться тем, что все будут завидовать мне.

В зеркале я увидел, как её зрачки расширились. А потом она обернулась — и заметила, что у меня встал.

— Ничего себе… — прошептала она, беря меня за член. — Одни слова — и ты уже такой? Может, и правда… попробуем разнообразить?

Мы были голые. Я начал ласкать её — медленно, почти священно. Но она, поцеловав меня в губы, прошептала:

— Подожди до вечера…

Затем она надела белое нижнее бельё, короткие обтягивающие шортики и белую майку, под которой проступали соски, будто два розовых акцента на чистом листе бумаги.

Хозяева подсказали, как добраться до Дагомыса. Мы купили бутылку домашнего вина — тёмного, как ночь, с тонким ягодным ароматом, — и отправились в путь. Дорога заняла около часа: сначала автобус, потом двадцать минут пешком по тропинке, усыпанной мелким гравием, вдоль которого росли кактусы и дикий розмарин.

Пляж оказался тихим, почти пустым. Лишь пять-шесть пар — загорелых, расслабленных, без стыда и страха — лежали на полотенцах. И ещё несколько мужчин, сидевших в тени пальм с книгами и сигаретами. Мы расстелили полотенца. И тогда наступила та минута, когда всё меняется: когда привычное становится отважным, а стыд — удовольствием.

Она медленно сняла майку. Потом — шортики. Потом — бельё.

Я видел, как её пальцы дрожали. Но она не остановилась. Раздевшись, она легла на живот, ногами к морю. Я намазал её спину солнцезащитным кремом — сначала аккуратно, потом смелее, проводя ладонями по лопаткам, пояснице, ягодицам. Мужчины, как будто по невидимой команде, начали прохаживаться мимо — то один, то другой. Взгляды, тяжёлые и восхищённые, скользили по её попке, по изгибу ног, по маленькой родинке у основания позвоночника.

Я заметил, как её лицо залилось краской.

— Мне… очень стыдно, — прошептала она, глядя на меня.

Я налил ей вина, передал стакан.

— Солнышко, — сказал я, — я тебя очень люблю. И то, что они смотрят на тебя — это ничего. Потому что ты самая красивая. А они просто… любуются. Как цветами. Как закатом.

Она выпила залпом, потом ещё немного. Плечи понемногу расслабились. Через пятнадцать минут она зашевелилась:

— Мне припекло сзади… Надо переворачиваться.

— Тогда переворачивайся, — улыбнулся я.

— Я… не могу, — прошептала она. — Очень стыдно…

Я обнял её, прижал к себе, целовал долго и нежно, почти молча.

— Ты со мной, — шепнул я в губы. — Ты со мной. Всё хорошо.

Она медленно перевернулась. Я взял крем, начал мазать ей грудь, живот, бёдра. Мужчины снова прохаживались — теперь уже чаще, будто под лупой разглядывая каждую деталь её тела: маленькие розовые соски, аккуратную талию, лёгкую выпуклость лобка. Я знал, что она чувствует каждый взгляд — как прикосновение, как дрожь под кожей.

А потом произошло то, чего я не ожидал.

— Пойдём искупаться? — спросила она вдруг и… сама встала.

Без стыда. Без закрывания руками. Просто встала — и пошла к морю, покачивая бёдрами так, будто всю жизнь ходила голой по пляжам мира.

Я смотрел ей вслед, ошеломлённый. «Как быстро она раскрепощается…» — пронеслось в голове.

В воде она подплыла ко мне, обвила ногами мой стан и прошептала:

— Я вся мокренькая там… Я так возбудилась, что готова трахаться прямо сейчас!

Она впилась в меня губами, жадно, страстно.

— Иди на берег и терпи до вечера, — сказал я, отстраняя её с улыбкой.

Она надула губки, но послушно поплыла обратно. И даже на берегу не сразу легла — сначала остановилась, поправила волосы, помахала мне рукой, повернулась — и только потом медленно, с достоинством, пошла к полотенцу.

Весь оставшийся день прошёл в тишине и солнце. Мы купались, загорали, пили вино и молчали — потому что слова были не нужны. Тело говорило само. А вечером, в номере, мы набросились друг на друга с такой яростью, будто месяц не виделись. Секс был коротким, почти животным — но безумно честным.

Потом, под душем, в тёплой воде, мы обсуждали день.

— Что тебя так возбудило? — спросил я, гладя её по мокрой спине.

— То, что на меня все смотрели… — прошептала она. — Видели мою попку, сиськи, щелочку… И это… завело меня.

— Вот видишь, — улыбнулся я. — А ты боялась.

— Очень понравилось… — призналась она, прижимаясь ко мне.

Я поцеловал её в шею и тихо добавил:

— Солнышко… Завтра, на пляже… раздвигай чуть-чуть ножки. Пусть видят всё.

Утро третьего дня в Сочи выдалось особенно ласковым — солнце вставало не как хозяин, а как влюблённый: осторожно, тепло, без спешки.

Мы проснулись почти одновременно. После вчерашней бури страсти тела наши ещё хранили отголоски удовольствия — у неё на бедре остался лёгкий отпечаток моих пальцев, у меня — тёплый привкус её кожи на губах.

Позавтракав йогуртом и свежими персиками, жена начала собираться. На ней было белое кружевное бельё, коротенькая юбочка в складку и майка с вышитыми магнолиями — лёгкая, почти прозрачная от утреннего света.

Я подошёл сзади, обнял, прижался губами к её шее и прошептал:

— Сегодня так жарко… Может, обойдёмся без лифчика?

Она резко обернулась.

— Нет! — отрезала, будто отмахнулась от комара.

Но я уже расстёгивал застёжку.

— Он сегодня останется дома, — сказал твёрдо, но с улыбкой, и сбросил тонкую ткань на пол.

Она замерла. Потом медленно надела майку — и подошла к зеркалу. Там, в отражении, я увидел, как из-под тонкой ткани проступают два розовых акцента — маленькие, гордые, живые. Соски слегка набухли от утренней прохлады и прикосновений.

— Ты прекрасна, — сказал я, кладя руки на её плечи. — Так и будешь ходить.

Она покраснела — но не от стыда. От того самого трепета, что рождается, когда ты осознаёшь: твоё тело — не стыд, а дар. Я помял её грудь — осторожно, почти молитвенно, — поцеловал шейку и прошептал на ухо:

— Ты — самая. Самая красивая. Самая желанная.

Она молча кивнула — и мы пошли к морю.

На пляже она чувствовала себя уже иначе. Не как туристка, стесняющаяся своего тела, а как местная богиня, знающая: каждый взгляд — поклонение, каждый шепот — восхищение.

Она лежала на животе, затем перевернулась — без колебаний, без закрытых руками. А когда я напомнил, что просил раздвигать чуть-чуть ножки, она сделала это с достоинством: не вызывающе, но и не скрываясь.

Между её бёдрами — аккуратная, чистая, гладко выбритая щёлочка — чуть блестела от масла для загара и пота. Мужчины, проходя мимо, замедляли шаг. Один из них — загорелый, с серебряными висками — даже споткнулся.

Мы лежали рядом, загорелые, притихшие, наслаждаясь солнцем и тишиной. В какой-то момент она повернулась ко мне, прищурилась от света и сказала с хрипловатой улыбкой:

— Мне нравится, что на меня так пялятся… Хоть между ног и пялятся мужики — но мне это нравится. Я уже вся мокрая… И больше всего сейчас хочу, чтобы ты залез на меня сверху и отодрал по-полной.

Я усмехнулся, провёл пальцем по её губам.

— Терпи до вечера, солнышко.

Она надула губки — но в глазах уже горел огонь.

Вечером, за ужином на балконе нашего маленького номера, мы снова занялись любовью. Медленно, почти церемонно. Пока я ласкал её, прислушиваясь к каждому вздоху, я спросил:

— Как тебе пляж сегодня?

Она уже была на грани. Её грудь вздымалась, пальцы впивались в простыню.

— Мне… очень нравится, что на меня смотрят… — выдохнула она. — Это так заводит… И ещё… я сегодня обратила внимание на мужчин. У них у всех такие разные члены… Я столько сразу не видела в живую!

Я замер на секунду — от неожиданности, от возбуждения — а затем резко вошёл в неё.

— Какие тебе понравились? — спросил я, ускоряя темп.

— Все… — прошептала она. — Особенно… большие… или толстые…

И в этот момент мы одновременно кончили — она с тихим стоном, я с глухим рыком.

После — лежали в тишине, прижавшись друг к другу. А в окно уже заглядывала луна, будто соучастница нашего маленького безумия.

Утро началось с тишины — той особенной, южной тишины, в которой даже пение птиц звучит медленнее, будто лениво протягивая ноты сквозь жару.

Когда жена вошла в комнату после душа, она спросила, уже не с сопротивлением, а с лёгкой усмешкой:

— Дорогой, мне сегодня лифчик надевать?

— На время отпуска забудь про него, — ответил я, целуя её в затылок.

Она кивнула, словно принимая новое правило нашей временной реальности, и надела лишь тонкие черные трусики, короткую юбку и воздушный топик, под которым её соски снова играли на свету — то прятались, то появлялись, как маленькие маячки желания.

По дороге на пляж мы зашли в киоск: купили газеты и колоду карт. Песок уже пылал под ногами, когда мы расстелили полотенца в тени развесистой пальмы.

День прошёл в ленивой роскоши: купание, сон на солнце, чтение газет, вино из термоса. Мы были счастливы — но уже не просто счастливы, а какими-то… готовыми. Будто под кожей у нас бродило нечто большее, чем отпуск, — предчувствие.

Ближе к вечеру я вытащил карты. Едва начал тасовать, как из-за соседнего полотенца раздался голос:

— Разрешите присоединиться?

Я поднял глаза.

Первый мужчина был невысокий — не выше 165 см, — но объёмный, почти квадратный в плечах и талии, возрастом за 50. У него был круглый, упругий живот, напоминающий хлебный каравай, покрытый густыми чёрными волосами — такими же, как на груди, спине и даже предплечьях. Его руки были широкие, с крупными суставами и короткими пальцами, будто привыкшими не только к медицинским инструментам, но и к тяжёлым бокалам домашнего вина. На лице — густые брови, нос с лёгкой горбинкой, щёки слегка румянились от солнца. Он улыбался легко, почти мальчишески, но в глазах читалась спокойная уверенность человека, который привык брать то, что хочет — мягко, но неукоснительно.

— Карен, — представился он. — Врач.

С противоположной стороны, неспешно, как человек, знающий себе цену, подошёл второй. Он был чуть выше — около 175 см, — но не поджарый, как спортивный юноша, а с мягкой, округлой фигурой: лёгкий, но заметный животик под обтягивающей футболкой, плотные бёдра, сильные ноги, покрытые коротким тёмным пушком. Лицо — с резкими, почти скульптурными скулами, но глаза — тёплые, внимательные, с лёгкой усмешкой в уголках. Он не говорил лишнего, но каждый его жест был полон внутреннего достоинства.

— Руслан, — сказал он коротко. — Черкес по национальности.

Они сели. И с этого момента что-то в атмосфере изменилось. Карен говорил громко, с хрипловатым армянским акцентом, смеялся часто, жестикулировал — но в каждом его жесте чувствовалась внутренняя сила: не агрессия, а плотность, как у вулканической породы.

Руслан же был иначе. Молчаливый, сдержанный, но его взгляд — тяжёлый, как бархатный шёпот — то и дело скользил по моей жене. Не по лицу. По телу. Особенно — по бёдрам, по внутренней стороне ног. Жена сидела так, что её ноги чуть раскрывали вид — не вызывающе, но достаточно, чтобы мужчины невольно замирали, перетасовывая карты. Она не прятала грудь. Наоборот — будто случайно поднимала руку, слегка приподнимая их, обнажая изгиб под грудью.

— Первая партия досталась Катерине, — улыбнувшись, сказал я, когда жена выложила свои карты.

— Красивое имя, — произнёс Руслан, глядя на неё. — И хозяйка имени ещё красивее.

Она покраснела — но не от смущения. От удовольствия.

Мы сыграли пять партий. Говорили ни о чём: о погоде, о вине, о том, как обжигают ступни на камнях. Но в каждом молчании между репликами витало напряжение — плотное, электрическое, как воздух перед грозой.

Когда поднялся ветер и небо начало сереть, мы засобирались. Карен, прощаясь, сказал:

— Завтра в это же время? У меня есть бутылка вина, которую я берёг два года. Приберегал для особого случая.

— Конечно, — ответил я.

Дома, едва закрыв дверь, мы набросились друг на друга.

— Как тебе наши новые знакомые? — спросил я, расстёгивая её топик.

— Интересные люди, — прошептала она, откидывая голову. — Приятно общаться… Только… они меня так рассматривали.

— А ты бы не смотрел? — усмехнулся я, опускаясь на колени. — Ты же — огонь.

Она засмеялась, но тут же застонала, когда я коснулся языком её шеи.

— Я хочу, чтобы ты завтра их немножко подразнила, — прошептал я, целуя её сосок. — Не сдвигай ноги так плотно. Пусть увидят твою щелочку. Ты же умеешь.

Она закатила глаза.

— Хорошо… посмотрим, что получится.

Я продолжал двигаться внутри неё и спросил, почти шёпотом:

— А ты обратила внимание… на их члены?

Она замерла. Потом, голосом, полным томной откровенности, ответила:

— У Карена — очень толстый… и головка огромная. А у Руслана — длинный. Такой длинный…

Я представил это — и кончил вслед за ней, будто подтверждая: да, всё идёт по плану. Но в глубине души я уже чувствовал: план больше не мой. Он живёт сам.

Утро пятого дня началось с лёгкой дымки над морем и обилием туч — как будто сама природа готовилась к чему-то неожиданному.

Мы, как обычно, позавтракали йогуртом и персиками. Жена стояла у зеркала, аккуратно проводя тушью по ресницам. На ней было короткое белое платье — лёгкое, почти невесомое — и трусики.

Я подошёл сзади, тихо задрал платье до пояса и снял трусики одним плавным движением.

— Сегодня они тоже дома останутся, — сказал я, целуя её в затылок.

Она даже не обернулась. Просто кивнула — и продолжила краситься, будто это уже стало нормой. А, может, и стало.

Мы вышли из дома под горячим солнцем, но уже чувствовалось: день не будет обычным. На пляже нас ждали.

Карен и Руслан уже расстелили полотенца под пальмой. Увидев нас, они поднялись и поздоровались — Карен с широкой улыбкой, Руслан — с лёгким кивком, но взглядом, полным безмолвного обещания.

Жена сняла платье одним движением. Под ним — ничего. Только её тело: гладкое, золотистое от загара, с аккуратной щелочкой между бёдер и розовыми сосками, слегка набухшими от утреннего воздуха.

Руслан заметил это первым. Он обменялся коротким взглядом с Кареном, потом спросил у меня, кивнув в её сторону:

— Вы стали ходить совсем без белья?

— Сегодня очень жарко, — ответил я, — решили, что трусики будут лишними.

Он улыбнулся. Не грубо. Почти благородно. Но в глазах вспыхнул огонь.

Солнце палило, песок под ногами был горячим, как раскалённая сковорода. Волны ласкали тела, будто прощаясь перед вечером. Мы лежали на полотенцах, наблюдая за окружающими и болтали. Через некоторое время Катя встала — и пошла к воде. Руслан, заметив это, поднялся следом. Без слов. Без вопросов. Только короткий взгляд в мою сторону — как бы говоря: «Ты же не против?» — и я кивнул.

Они вошли в воду вместе — не держась за руки, но и не отдаляясь. Она шла впереди, он — чуть позади, смотря на её спину, на изгиб поясницы, на то, как волна поднимается между её бёдер, будто приглашая внутрь.

— Ты сегодня особенно хороша, — сказал он, когда они остановились по пояс.

— Спасибо, — ответила она, не оборачиваясь.

Они начали плескаться. Он — осторожно, почти игриво. Она — смеясь, подплывая ближе, потом отплывая, будто проверяя границы. Иногда их плечи соприкасались. Иногда взгляды встречались — и в них читалось что-то большее, чем просто дружеское общение.

В какой-то момент он протянул руку — не для того, чтобы помочь, а чтобы коснуться. Легко, едва заметно — по плечу, по локтю, по бедру. Она не отстранилась. Наоборот — слегка прижалась к нему, будто проверяя: «А если я позволю себе это — что будет?»

Он не стал давить. Не стал требовать. Просто держал её рядом, пока волны качали их тела, пока солнце играло на её волосах, пока капли воды стекали по её соскам, набухших от прохладной воды.

— Пора выходить, — сказала она наконец, когда вода начала казаться слишком холодной.

— Да, — согласился он. — Нам ещё играть в карты.

Они вышли из моря вместе — не торопясь, не прячась. Вода стекала по их телам, оставляя на коже блестящие дорожки. Её грудь дрожала от прохлады. Его член — длинный, тонкий — уже начинал подниматься. Она пошла к полотенцам, не оглядываясь. Он — за ней, с лёгкой улыбкой на губах.

Когда они вернулись, я уже доставал карты. Жена села так, как обещала: ноги не сомкнуты, а чуть расставлены — достаточно, чтобы между её бёдрами мелькала та самая щелочка, аккуратная, гладко выбритая, слегка блестящая от масла. Мы начали играть. Но игра была уже не важна. Важно было то, что происходило между нами.

Когда жена тянулась за сигаретами в сумке, она медленно развернулась спиной к нам, прогнулась в пояснице — и на мгновение замерла, будто демонстрируя: вот она — вся ваша.

Карен засмеялся и сказал, что он загорал на этом же пляже и уснув, сжег кожу на головке члена, и предупредил, что бы мы с осторожностью отнеслись к загару в интимных местах. Руслан, когда услышал эту историю, сразу осмотрел головку своего члена (он был обрезан), и сказал, что у него вроде все в порядке. Я тоже оголил головку своего члена, и осмотрев ее сказал что у меня тоже все ок.

И вдруг жена… сделала то, чего я не ждал. Она откинулась назад, чуть раздвинула ноги и, пальцами аккуратно раздвинув малые губы, спросила меня с улыбкой:

— Дорогой, у меня тоже всё в порядке?

Воздух замер. Карен первым выдохнул:

— У вас — идеально. Малые губы полностью прикрыты, клитор — в тени. Никакого ожога не будет.

Я смотрел на неё и не узнавал. Ту самую стеснительную девушку, что год назад впервые согласилась на топлес, теперь не было. Передо мной была женщина — уверенная, дерзкая, жаждущая внимания.

Она улыбалась мне сквозь солнечные очки. А я — сжимал кулаки под столом, чтобы не броситься к ней и не вогнать член прямо здесь, перед всеми.

После обеда, уже ближе к вечеру, погода резко поменялась, и полил дождь как из ведра. Не по-летнему, не каплями — а стеной воды, будто небо разорвалось. Мы вскочили, схватили вещи и побежали.

Платье жены прилипло к телу, стало почти прозрачным. Под ним — всё: изгиб груди, тень между ног, даже розоватый оттенок сосков. Карен шёл сзади и не отводил глаз.

— Пойдёмте у меня переждем! — крикнул он, перекрывая шум дождя. — У меня есть вино!

Мы ворвались в его квартиру — мокрые, смеющиеся, дрожащие от холода и чего-то большего. Но тут мы столкнулись еще с одной проблемой – не во что было переодеться. Но тут Руслан предложил:

— Давайте развешаем одежду и будем ходить голыми. Всё равно мы друг друга видели. Да и в квартире тепло.

Первой согласилась жена.

— Почему бы и нет? Всё равно другого выхода нет. И в квартире тепло.

Так мы остались голыми. Мы накрыли стол — скудно, но честно: сыр, оливки, чёрный хлеб. Вино лилось в бокалы, как тёмное волшебство. Жена и Руслан периодически выходили на балкон покурить. Возвращалась она — раскрасневшаяся, с блеском в глазах, с лёгкой дрожью в голосе.

Потом Руслан включил музыку. Тихую, томную.

— Разрешите потанцевать с вашей женой? — спросил он у меня.

— Конечно, — ответил я.

Они кружились по комнате. Он обнимал её — сначала за талию, потом ниже. Я видел в зеркале, как его ладони опускались на её ягодицы, поглаживали, сжимали. Она не сопротивлялась.

Когда танец закончился, Руслан стоял с членом, торчащим вертикально — длинным, напряжённым, будто жаждущим.

— Простите, — сказал он с улыбкой, — это не я виноват. Это природа. Просто ваша жена — великолепна.

Мы подняли бокалы.

— За прекрасную даму!

Следующий танец — с Кареном. Тот, несмотря на возраст и круглый живот, двигался с удивительной энергией: крутил её, поднимал, подкидывал. Она смеялась — по-настоящему, без стыда, без страха.

Вино лилось. Речь стала смелее. Мы говорили о сексе, о желаниях, о том, что стыд — это тюрьма, а свобода — в откровенности.

Когда жена встала, чтобы выйти на балкон, я провёл пальцем по её клитору. Она была мокрой. Руслан это заметил.

— Горячая? — спросил он.

— Проверь сам, — сказал я.

Она обернулась ко мне с удивлением — но не страхом. С любопытством.

— Дорогая, покажи Руслану, что у тебя там, — сказал я мягко.

Она послушно подняла ногу на стул, раздвинула губы. Руслан коснулся её пальцем.

— О да… — прошептал он. — Очень горячо.

Попытался войти глубже — но она вывернулась:

— Стоп. Дальше нельзя.

Мы выпили за её «писечку». Руслан провозгласил тост — искренне, почти поэтично.

Музыка сменилась: теперь звучала томная, медленная композиция с вкраплениями джаза — глубокий контрабас, шуршащий вокал женщины, чьи ноты будто стекали по коже, как мёд. Я обнял её за талию, прижав к себе. Её тело — всё ещё влажное от пота и вина — липло ко мне, тёплое, живое. Я чувствовал каждый вдох, каждый трепет мышцы под пальцами. Она положила голову мне на плечо, а руки — на мои плечи, словно ища опору в этом водовороте эмоций и желаний.

В танце я спросил жену:

— Как ты?

— Трахаться хочу! — прошептала она мне на ухо.

Песня закончилась и я плюхнулся в кресло, а жена подошла ко мне наклонилась и начала целовать. В этот момент сзади подошел Руслан. Он не торопился. Сначала — лёгкое прикосновение пальцев к её пояснице. Потом — ладони, скользнувшие вниз, к ягодицам. Он поглаживал их, будто запоминал форму. Массировал мягко, но настойчиво. Жена также стояла рачком и целовала меня. Не увидев возражений с моей стороны, его член, длинный, упругий, уже твёрдый как сталь, скользнул между её ягодицами. Он не входит. Пока только прижимается, трётся, разогревает воздух. Жена прекратила целовать меня, открыла широко глаза и смотрела на меня, стараясь понять мою реакцию. Я взял ее за голову и продолжил ее целовать.

— Тебе нравится? — спросил я шёпотом.

Она кивнула.

— Тогда дай ему…

Она отстранилась от меня, встала на четвереньки прямо перед диваном — спинка выгнута, голова опущена, попка поднята.

Руслан подошёл ближе. В полумраке его член казался ещё длиннее — как клинок, вынутый из ножен. Он провёл им по её щелочке, вверх-вниз, снова и снова, пока она не застонала.

— Пожалуйста… — выдохнула она.

Он вошёл — медленно.

Первый сантиметр — она втянула воздух. Второй — пальцы впились в подушку.

Когда он вошёл полностью — её глаза распахнулись, и она посмотрела на меня.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Руслан же ускорился и начал долбить ее своим членом, а Катя начала стонать от удовольствия. Она открыла глаза и смотрела на меня, а ее в это время, держа за талию, насаживал на свой член Руслан. Спустя некоторое время он зарычал и кончил прямо в ее киске. Когда Руслан отошёл, тяжело дыша, с довольной улыбкой на губах и всё ещё пульсирующим членом в презервативе, в комнате повисла тишина — не пустая, а напряжённая, как натянутая струна.

Жена стояла и дрожала. Не от страха. От насыщения, усталости и ещё не утихшего экстаза. Её грудь вздымалась, соски — твёрдые, почти чёрные от возбуждения, — дрожали при каждом вдохе. Волосы прилипли ко лбу и шее. Между ног — светлые капли смазки.

И тут шагнул вперёд Карен.

Он не спешил. Не бросался, как голодный зверь. Он двигался с достоинством толстого, зрелого самца, который знает: всё уже решено. Его живот мягко покачивался при каждом шаге, густые чёрные волосы на груди и животе блестели от пота. А его член — толстый, с красной, набухшей головкой, будто выточенной из спелого винограда, — стоял почти горизонтально.

— На меня стандартные не лезут, — произнёс он хрипловато, подходя к шкафу. — Я покупаю XXL.

Он достал упаковку — не просто большую, а огромную, с надписью на неразборчивом языке. Руслан усмехнулся и протянул ему свою, но Карен только мотнул головой:

— Своё надену. Привычное.

Подойдя к жене, он взял её за запястье — не грубо, но неотвратимо, как тот, кто уже вошёл в роль, и отступать не собирается. Она не сопротивлялась. Просто посмотрела на меня. В её взгляде не было вопроса. Там было доверие. Он усадил её рядом с собой на диван. Потом, одной рукой обхватив её затылок, другой — прижав к себе, наклонил её голову к своему члену.

— Возьми его, — сказал он тихо, почти ласково.

Она послушно наклонилась. Раздвинула губы. И приняла его в рот. Он всунул член до самого корня — так глубоко, что её глаза распахнулись, а нос уткнулся в его густые, мокрые от пота волосы. Он не двигался. Просто стоял, наслаждаясь, пока она пыталась дышать носом, пока её слюна стекала по его стволу, пока её горло слегка сжималось — не от боли, а от попытки принять то, что почти не помещалось.

— Ах, как хорошо… — выдохнул он, откидывая голову. — Какой сладкий ротик у твоей жены!

Я смотрел. Не отводя взгляда. Её щёки втягивались и надувались. Её пальцы цеплялись за его бёдра, будто искали опору в этом новом, чужом ритме. Через пару минут он мягко отстранил её голову.

— Хватит, — сказал он. — А то кончу раньше времени.

Он протянул ей презерватив. Она взяла упаковку, раскрыла дрожащими пальцами. Взглянула на меня. Я кивнул. Тогда она медленно, почти церемонно, начала натягивать резину на его член. Каждый сантиметр — борьба материала с плотью, настолько он был широк. Когда презерватив наконец скрыл его головку, Карен глубоко выдохнул — будто только что вошёл в прохладную воду после жары.

Он встал, уложил Катю на спину. Раздвинул её ноги — не спрашивая, не уговаривая, а как хозяин, который знает: тело уже готово. И тогда начал входить. Не резко. Не быстро. А медленно, с давлением, с таким усилием, будто продвигался сквозь плотную ткань. Жена застонала — не от боли, а от невероятного заполнения. Её глаза закрылись. Её пальцы впились в простыню. А когда он вошёл до упора — она открыла глаза и посмотрела прямо на меня.

И в этом взгляде было всё: любовь, сомнение, восторг, боль, преданность, страх, удовольствие

Карен не торопился. Он двигался в одной позе — лёжа на ней сверху, почти не меняя ритма, но с такой мощью, что весь диван слегка поскрипывал. Его живот мягко колыхался над её телом, его грудь — покрытая волосами — терлась о её соски.

— Такая горячая, такая упругая… — бормотал он, почти молясь. — Такую редко встретишь…

Я смотрел, заворожённый: Её хрупкое тело — под ним. Её попка, подпрыгивающая от каждого толчка. Её рот, приоткрытый в тихом стоне. И эта огромная, волосатая спина Карена, медленно, методично, выводящая её из реальности. Когда он перевернул её на него сверху, она начала скакать, но не успела сделать и десяти движений — кончила и упала на него, обессиленная. Он не дал ей передохнуть. Поднял её, поставил рачком — и вошёл снова. Теперь его движения стали глубже, жёстче, почти первобытными. Он держал её за бёдра, будто управляя куклой, но в его прикосновениях чувствовалось уважение — даже в этом безумии.

Через десять минут он зарычал, как зверь, и замер. Его тело содрогнулось. Он кончил — мощно, долго, будто выдавливал всё накопленное за годы. Жена, пошатываясь, поднялась. Подошла к столу. Налила себе вина. Выпила почти весь стакан залпом. И, обернувшись к нам, с хриплой улыбкой произнесла:

— Спасибо, мальчики… Я ещё хочу.

И в этот момент комната перестала быть просто комнатой. Она стала храмом плоти, где стыд умер, а желание стало законом.

После слов «Я ещё хочу!» комната словно выдохнула — и тут же втянула воздух обратно, плотнее, жарче.

Карен, всё ещё сидя на диване, улыбнулся сквозь усы, а Руслан, уже вставший, подошёл к ней сзади и провёл ладонью по её бедру — не лаская, а беря в расчёт, как мастер, оценивающий материал.

— Давайте устроим ей праздник, — сказал он тихо, почти благоговейно.

Я кивнул. Не из ревности. Не из подчинения. А потому что всё это уже было частью нас. Руслан уложил её на спину — посреди комнаты, на расстеленном полотенце, будто на алтаре. Карен опустился между её ног — не спеша, почти церемонно, раздвинул её бёдра и принялся лизать её клитор, будто молился перед входом в святилище.

Жена закричала — не от боли, а от внезапного, острого удовольствия.

Пока Карен ласкал её языком — медленно, влажно, с глубокой уверенностью, — Руслан встал на колени за её головой, поднёс свой член к её губам. И тогда началось настоящее действо:

Руслан — в её рту, длинный, тонкий, пульсирующий;

Карен — между её ног, мощный, волосатый, с языком, движущимся в ритме древнего ритуала;

она — в центре, растянутая между двумя мирами удовольствия, с глазами, полными слёз и стона́ми, льющимися из груди, как приливы.

Через несколько минут Руслан вытащил член из её рта — мокрый, блестящий, — и, подняв её за плечи, усадил на лицо Карена, и сам встал перед ней. Теперь она сидела на лице Карена, а Руслан входил в ее рот — медленно, глубоко, почти беззвучно. Карен не останавливался. Его язык работал под её щелочкой, будто он черпал из неё не только смазку, но и душу. Еще минут через 10 Руслан вытащил член и кончил на её грудь, а затем Карен, поднявшись, вогнал в неё свой член целиком, стоя, держа за бёдра — она закричала в третий раз, и это был не просто оргазм. Это было освобождение.

Когда всё утихло — когда Карен, тяжело дыша, отошёл к окну, когда Руслан, выкурив сигарету на балконе, тихо пожелал нам спокойной ночи, — я остался с ней один.

Она лежала на диване, обессиленная, потная, с размазанной тушью и блестящими от слёз щеками. Я подошёл, наклонился, провёл ладонью по её лбу, откинул мокрые пряди.

— Ты в порядке? — прошептал я.

Она кивнула. Потом потянулась ко мне, обвила шею руками и прижала лицо к моей груди.

— Я кончила столько раз… что кажется, вытекла вся, — прошептала она с улыбкой.

Я засмеялся. Поднял её на руки и отнёс в ванную. Там, под тёплым душем, мы долго стояли — обнявшись, молча, смывая с себя вино, пот, чужие прикосновения. Потом я вытер её мягким полотенцем, уложил на диван, накрыл простынёй.

Но она потянула меня за руку:

— Не уходи. Я хочу тебя. Только тебя.

Я вошёл в неё — медленно.

Не из желания удовольствия. А из желания вернуться. Она смотрела мне в глаза. Я — в её.

И когда мы кончили — вместе, почти беззвучно, — она прошептала:

— Я всё ещё твоя.

— Всегда, — ответил я.

За окном уже начинало светать. А мы — лежали, прижавшись друг к другу, как в первую ночь. Как будто между нами ничего не изменилось. И в то же время — всё.

Утро шестого дня встретило их тишиной — не пустой, а наполненной. За окном пели птицы, внизу кто-то поливал цветы, а в комнате пахло остатками ночи: вином, потом, солью и чем-то ещё — остатками безумия, ещё не до конца осевшими в сознании.

Жена проснулась первой. Лежала на боку, свернувшись калачиком, с лёгкой тенью под глазами и растрёпанными волосами, прилипшими к щеке. На её теле остались следы — не синяки, нет, а отпечатки прикосновений: красноватое пятно от укуса на шее, лёгкие вмятины от пальцев на бедре, блеск на внутренней стороне бёдер — последнее напоминание о том, что было. Она не пряталась. Не стыдилась. Просто отдыхала.

— Домой? — спросил я, подавая ей чашку.

— Да, — ответила она, не задумываясь. — Нам нужно… просто побыть.

Мы не стали прощаться с Кареном и Русланом официально — просто ушли тихо, не дожидаясь утра на пляже.

По дороге домой говорили мало. Иногда взгляды встречались — и в них читалось тысячу не произнесённых слов: благодарность, любопытство, лёгкая тревога, нежность. Вернувшись в своё маленькое жильё, мы целый день почти не выходили из комнаты.

Жена спала большую часть дня — глубоко, с редкими вздохами, будто доныне переживая каждое прикосновение. Я читал, смотрел в окно, пил чай. Иногда подходил к кровати, гладил её по волосам, целовал в лоб.

Вечером мы вышли на балкон. Сели бок о бок, молча, глядя на огни города и тёмную полосу моря вдалеке.

— Я не жалею, — сказала она вдруг, не поворачивая головы.

— Я тоже, — ответил я. — Ты была… невероятна.

Она улыбнулась — не широко, но искренне.

И в этот момент мы поняли: то, что произошло, не разрушило их связь. Оно расширило её.