русскоязычная аудитория людей спокойно читает всё, что угодно, вообще трейсов морали нет. Но часто есть страх открыто говорить о своих фантазиях. Много стыда, гора просмотров и мало комментариев, меньше взаимодействия. Если нравится, ставьте оценки, комментарии оставляйте, в конце концов это ваш минимум реакции.

Глава - стартовая.

Ленка. Мы с ней с первого класса. И да, она — настоящая. Та, что в детстве за меня дралась, когда дразнили «сопливым художником». В универ пошли вместе, на культурологию, конечно. Ленка — красивая, это да. Парни вокруг так и вились, но характер... ох, мама не горюй. Однажды она даже врезала одному нахалу, что тот аж на пол слетел.

В тот день сидели у неё. После пар. Я за её компом, листал какую-то дичь, а она из душа — мокрая, в одном полотенце. И не стеснялась. Ни капли. Для неё я был... ну, Сашка. Подружка. Не парень. Не мужчина. Мы же секретничали по ночам, обсуждали, кого она хочет, как тот или этот на неё смотрел. А я слушал, кивал, и где-то глубоко внутри... ну, знаете. Ха-ха. Нет.

Ленка ворвалась в комнату ещё мокрая, пахнущая её этим дурацким клубничным шампунем. Волосы мокрые, капли на шее, на ключицах. Одним полотенцем, намотанным под мышками.

— Ну что, Сашок, опять читаешь мою почту, или копа.. о господи, что за дичь? — бросила она, проходя мимо, и плюхнулась на кровать, закинув ноги так, что полотенце съехало с бедра. Я отвел глаза. к монитору. Глупо. Мы же свои.

— Нет, — буркнул я. — Просто... бездумно.

Бездумно — это было про меня. А она была вся из мысли, из энергии. Резкая, звонкая. Я чувствовал её взгляд на своем затылке..

— Слушай, — она сменила тему рывком, как всегда. — Этот Дима, с физфака. Тот, что высокий такой в рубашке жёлтой всегда. Пригласил в субботу.

Я обернулся. Она смотрела на меня с хитрой улыбкой, подпирая подбородок коленкой. А я смотрел на каплю воды, что скатилась с её мокрой пряди и пропала где-то в глубине между грудями.

— Ну и? — выдавил я.

— Да так, думаю... может сходить — вдруг встала, подошла ко мне сзади. Оперлась подбородком мне на макушку. Её влажные волосы коснулись моей шеи. — Он такой знаешь... мужик. Но не то чтобы.Тебе он нравится, Сашка, мой стеклянный принц?

Её руки легли мне на плечи. Пальцы, тёплые, влажные от душа, начали нежно, почти незаметно разминать напряженные мышцы. А я... я замер. Вдруг осознал каждый сантиметр пространства между её почти голым телом и моей спиной. И этот её клубничный запах. Он был везде.

— Я не думал о нём как о “мужике”. Он... он тебе нравится? — мой голос прозвучал как у старшего брата.

Она наклонилась ниже, её губы оказались у самого моего уха.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, ты же знаешь. Не хочу, чтобы тебя обидел какой-то идиот, который просто хочет тебя выебать...

Голос мой прозвучал тоньше, чем хотелось. Я чувствовал, как горит шея под прядями волос.

— Ахаха! Не волнуйся, я сама кого хочешь... выебу! — её смех был таким лёгким, таким свободным. Таким чужим. Она встала, и полотенце с шелестом упало на пол. На одно мгновение я увидел её целиком — мокрую, гладкую, уверенную. Потом она натянула огромную майку и шортики, спрятав всё, что заставляло меня отводить глаза и чувствовать странную тяжесть.

— Он сказал, что придёт с другом. Я сказала, что мне некого взять с собой... — она покосилась на меня, хитрая. — Жаль, у меня нет подружки такой, чтобы взять. Только ты. И тебя я... люблю, Сашка.

Это «люблю» ударило не в сердце, а куда-то в солнечное сплетение. Оно было тёплым, привычным, как эта моя футболка, впитавшая тонны её слёз. Да, я был её жилеткой. Но не тряпкой. Я был рад успокоить её словом и объятиями — она в своей жестокой нежности миллион раз выручала и меня. Не от неудачных романов, куда уж мне... а от тишины, от моих собственных стеклянных осколков, в которых я постоянно резался.

— Меня брать не надо, — я сморщился, будто от яркого света. — Я же... не впишусь. Что за бред — никто не поймёт, зачем я там.

— В том-то и дело, что впишешься! — она плюхнулась рядом на пол, прислонилась. Её колено коснулось моего. Клубничный дух ударил в нос. — Ты же моя тихая гавань. А там... там будет буря из тестостерона. Мне нужен ты. Чтобы потом...

Она не договорила. Не надо. Я знал это «потом». Потом она приползёт ко мне, пахнущая чужим потом и вином, и будет либо рыдать, либо хохотать слишком громко, а я буду молча гладить её по спине, чувствуя, как бьётся её сердце — дико и одиноко. И моя футболка снова пропитается её историей. А её... её запах, этот дурацкий шампунь, смешанный с чем-то острым и взрослым, останется у меня в комнате до утра, как призрак.

Я обнял её за плечи, притянул. Она пристроила голову на моём плече, как делала всегда. Её влажные волосы холодком проступили через майку.

— Ладно, — выдохнул я ей в макушку. — Потерплю если ты спросишь и он вдруг согласиться, уверен он офигеет от этой идеи также как и я. Потерплю и его друга. Если это не качок который говорит только о тачках.

Она тихо рассмеялась, и её смех отозвался вибрацией у меня в груди — низко и тревожно.

— Спасибо, Саш. Думаю он что-нибудь придумает! Ты мой самый лучший.

Да. Самый лучший. Самый надёжный. Стеклянный мальчик на полке, который умеет только слушать и обнимать. А когда мы гуляем, на нас и правда смотрят как на двух подружек, всё из за этой фигурке, узких плечиках, и торчащей заднице...

Она написала, сидя рядом со мной, хихикая, ответ.. "Я могу прийти.. с подругой, но не обычной.." Она хихикнула, уткнувшись в экран, и я почувствовал, как что-то липкое и холодное дернулось у меня под ребрами. Её пальцы быстро стучали по стеклу.

— Лен, эй, ты с ума что ли сошла? — мой голос прозвучал резко, даже для меня самого. Я отодвинулся от нее. — Хочешь, чтобы его друг меня потом отпиздил, увидев... это?

Я показал на себя, на свои узкие плечи, на этот мой дурацкий нежный подбородок. Она лишь отмахнулась, не отрываясь от телефона. Мои обиды для нее всегда были фоном, легким шумом.

— А вдруг... — она подняла на меня глаза, и в них плясали озорные чертики. — Вдруг его друг... не против?

Она сказала это с такой искренней, наивной надеждой, что у меня сжались кулаки. Ленка. Вечно она пыталась найти мне кого-то, впихнуть в несуществующие отношения, как в тесный пиджак.

— Ну не знаю, Лен, — я сдавленно засмеялся, встал и отошел к окну. За ним был серый двор, а не фантастический вид. — Это же бред. Мы в Ёбурге, а не в Лос-Анджелесе. За такие шутки можно и по башке получить. Конкретно так.

— Ну и что? — она подошла ко мне сзади, обняла за талию, прижалась щекой к спине. Ее голос стал мягким, убеждающим. — Может, он тоже... такой же. Тихий. Как ты. А ты будешь сидеть один вечно, бояться?

Я закрыл глаза. В горле встал ком. От ее заботы, от ее бесшабашности, от этого дурацкого страха, что грыз меня изнутри. И от какого-то другого, темного и сладкого любопытства, что шевельнулось на дне. А что, если...

— Димка спрашивает.. а она, красивая? — Ленка озвучила вопрос своим хихикающим, слишком громким шепотом. Меня передернуло.

— Она... самая красивая! — выпалила она и тут же навела камеру на меня. Я стоял у подоконника, отвернувшись, не зная как под ее взглядом эта самая... черт, эта часть меня, которую все замечают, была выставлена. Щелчок. Она сунула мне под нос экран: моя спина, дурацкий изгиб в потертых джинсах. Стыд ударил в виски. «Ну вот, опять».

— Удали немедленно, да ты что... — начал я, но она уже отдернула руку, глаза бегали по сообщению.

Ответ пришел через пару минут. Она прочла, смакуя: «Не, Глебу не понравится.. он любит баб больше, невесту ищет..»

Что-то ёкнуло внутри. Уродливое облегчение. Ну да, я же не невеста. Я так... странность.

— Но... — Ленка подняла на меня взгляд, и в нем плясали чертики. —. ..у меня есть друг — как раз для твоей "подружки". Только он старшой, ему тридцать пять. Устроит?

Тридцать пять. Словно гиря упала в живот. Не мальчик. Не ровесник. Мужчина. Сразу представилась рука — большая, с проступающими венами, и как она...

Я почувствовал, как по ногам бегут мурашки. Не от страха. От чего-то острого, щекочущего. От той самой мысли, которую я гонял прочь, когда видел на себе чужие взгляды.

— Он... — голос срывался, я сглотнул ком в горле. — А он... нормальный? Не маньяк?

Ленка хмыкнула, тыкая в экран.

— Димка пишет: «Нормальный? Да он папик, просто в душе еб... цыганский табор. Распустит твою скромницу в лепешку». - Что за херня? Ты понял?

От этих слов по спине пробежал разряд. «Распустит в лепешку». Я посмотрел на свое отражение в темном стекле — хрупкое, бледное, с перепуганными глазами. И вдруг представил... нет. Я просто молча кивнул. Один раз. Словно соглашаясь на что-то необратимое, как будто принять какой то яд.

«Wow, какой шикарный зад.. так и просит чтобы его отшлёпали..» - пересланное сообщение.

Ленка сунула мне телефон под нос, и щёки вспыхнули так, будто меня и правда отшлёпали. По всему телу разлилась жгучая волна — стыд и какая-то дурацкая гордость.

— Ой, смотри-ка, зарумянился! — Ленка прыснула со смеху, тыча пальцем в моё лицо. — Везучая ж ты, Шура. Тебе и мэйк не нужен. Сразу и реснички, и губки бантиком, и щёчки... натуральный бьюти-блогер.

Я невольно улыбнулся, сложив губы бантиком, как дурачок. Мы всегда так дурачились. Но потом её глаза блеснули с новой, опасной идеей.

— А давай... — она прищурилась, смотря на меня так, будто я был чистым холстом. — А давай я тебя накрашу? По-настоящему.

Я замер.

— Сейчас?

— А почему бы и нет? — она уже подскочила и потянулась к своей косметичке, рассыпая тюбики и палетки на кровать. — Посмотрим, как ты смотришься... когда совсем... как девочка?

Сердце вдруг заколотилось где-то в горле. Словно она предложила не накрасить меня, а переступить какую-то невидимую черту. Ту, о которой я думал украдкой, в темноте, когда никто не видел. Я посмотрел на её растушёвки, на блестящие помады, и внутри всё сжалось в тугой, дрожащий комок страха и дикого любопытства.

Я медленно кивнул.

Я думал, сяду перед зеркалом, буду видеть каждый ее шаг, каждый мазок. Но она оставила меня на краю кровати, спиной к столику с косметикой. «Чтобы не подскакивал и не вертелся», — сказала она, и в голосе прозвучала твердая, почти материнская нота.

Я сидел, уставившись в стену, и слушал. Шуршание кисточек, щелчок открывающейся пудреницы, мягкое ворчание: «О, блин, а ресницы-то у тебя... сами по себе шикарные». Я закрыл глаза, отдаваясь ее прикосновениям. Прохладная жидкость под тональник, рассыпчатая пудра, потом — странное, скользкое ощущение туши на ресницах. Она работала медленно, тщательно, извинялась даже, говорила что себе удобнее делать чем кому-то. Время растянулось, поплыло. Я слышал, как она отодвигает прядь волос с моего лба, чувствовал, как невидимка цепляется за прядку у виска.

«Ну, Сашенька... моя любимая подружка...» — ее голос прозвучал прямо у уха, ласковый и торжествующий. Она взяла меня за руку и подвела к зеркалу. — «Будь я мужиком — у меня бы встал!»

Кого я увидел(а). .. Сначала — просто незнакомца. Девушку с большими, подведенными глазами, с пухлыми, блестящими губами. Кожу идеальную, румянец нежный. Пряди волос, уложенные мягкими волнами. Это было красиво. Пугающе красиво. И... правильно. Словно это лицо всегда скрывалось под моим, просто его не счищали.

Я не мог оторваться. Поднес пальцы к губам, но она тут же одернула: «Не трогай!». Я замер, просто глядя. А Ленка в это время сделала шаг назад и навела телефон. Щелчок. Еще один. Я видел ее отражение — довольное, хищное. А в своем взгляде ловил что-то новое — испуганное, смущенное и... признающее. Это я. Тоже я.

«Нравится?.. Ну признайся, вижу же, что нравится...» — Ленка стояла сзади, положив подбородок мне на плечо, и смотрела на наше отражение.

«Какой-то... разврат...» — выдохнул я, и голос прозвучал приглушенно, будто сквозь вату.

«Нет! Просто симпатичная девушка... красивая, даже. Чёрт... да ты больше на девушку похож, чем я!»

«Ой, замолчи...»

«Я серьёзно! Пошли... пошли сходим в магазин, чипсов хочу. Сам увидишь... никто не поймёт, что ты Александр, а не Александра».

«Вот в таком виде?» — я отшатнулся от зеркала, как от края пропости.

«Да брось! Подумаешь, сто метров всего. Сто метров попробуешь, почувствуешь, как это... быть девушкой».

«Но моя одежда...» — я беспомощно потянул за подол своей же футболки.

«Что одежда? Саш, на тебе обычная одежда! Девочки тоже ходят в джинсах и... в обтягивающих футболках», — она подчеркнуто провела рукой по моему боку, и я вздрогнул.

Сердце колотилось где-то в висках. Это же безумие. Абсолютное.

«Хорошо... — сдался я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Давай, быстро только... Если что, я убегу и оставлю тебя одну, имей в виду... сучка извращенка!»

Ленка залилась счастливым, заразительным хохотом, хлопнула меня по той самой, предательской части тела и потянула к выходу. Каждый шаг по коридору отдавался гулким эхом в висках. Сто метров. Всего сто метров. Сквозь приоткрытую дверь пахнуло вечерней прохладой, и я почувствовал, как подкрашенные ресницы слипаются от внезапно выступившей влаги.

Мы вышли из прихожей, и воздух подъезда обжег разгоряченную кожу. «Привет, девчонки!» — бросил сосед, проносясь мимо с сумкой, как только дверь квартиры закрылась. Ленка проебетала “Здравствуйте!” ему в ответ, а я лишь молча кивнул, уткнувшись взглядом в пол.

В лифте было душно. Я стоял, вжавшись в угол, а передо мной в мутном зеркале две девушки. Одна — Ленка, знакомая, родная. Другая... с моими глазами, но чужим лицом. Пухлые губы, тушь на ресницах, легкий румянец. И этот взгляд — испуганный, изучающий. Я видел, как она — я — нервно провела языком по губам и тут же закусила нижнюю, вспомнив про помаду.

У подъезда, на скамейке, дядька Миша с сигаретой. «Леночка, а вы куда, гулять?» — «В магазин...» — «Ммм, а это что за девочка, не видел её раньше...» Его взгляд, старый, затуманенный, скользнул по мне. Я почувствовал, как по спине пробежал ледяной пот. «Подружка, дядь Миш». — «А, ну понятно. Эх... молодые, красивые... сбросить бы мне лет сорок...»

В магазине пахло хлебом и дешевым освежителем. Я молчал, пока Ленка выбирала чипсы. Кассирша, женщина с усталым лицом, бросила на меня рассеянный взгляд — и сразу отвела. Ничего. Ни тени удивления. Просто две девочки.

И когда мы шли обратно, а за спиной щелкнул замок нашей квартиры, внутри что-то перевернулось. Не облегчение. Хуже. Тихий, нарастающий ужас. Потому что выходил-то я, Александр. А вернулся... кто? Девушка, которой все поверили. И эта девушка — это тоже был я. И этот я... ему почему-то не было стыдно. Ему было... интересно.

«Я дам твою телегу? Димка просит для своего друга.. ему очень, очень понравилось последнее фото, он даже не поверил, что ты... парень!» — голос Ленки прозвучал издалека, будто из-под воды.

Я сидел за её компьютером, пальцы замерли над клавишами. На столе завибрировал новый чат в телефоне. Я не стал открывать. Просто пожал плечами, будто это меня не касалось. Будто это про кого-то другого.

«Пожалуй, пора смыть это всё... — сказал я наконец, поднимаясь. Голос был чужим, приглушённым. — А то... привыкну ещё».

«Хорошо, я помогу тебе, Саш...»

Она повела меня в ванную, как вела к зеркалу час назад. Теперь её движения были медленными, почти ритуальными. Она смочила ватный диск мицеллярной водой, и её пальцы, тёплые и уверенные, прикоснулись к моему лицу. Я закрыл глаза.

Прохладная влага смешалась с остатками тонального крема. Я чувствовал, как под её прикосновением исчезают контуры, которые она так старательно вырисовывала. Сначала одна щека, потом другая. Текстура диска скользнула по ресницам, смывая тушь чёрными разводами. Я стоял неподвижно, отдавшись этому процессу, этому странному очищению. Её палец, обёрнутый в вату, провёл по моим губам, стирая липкую помаду. Я почувствовал лёгкий вкус химии и чего-то сладкого.

Она промокла моё лицо сухим полотенцем. Я открыл глаза. В зеркале снова был я. Тот самый Саша. Но что-то сдвинулось. Какая-то внутренняя ось. И в воздухе, пахнущем косметикой и чистотой, висел невысказанный вопрос: а кто теперь будет смотреть на меня из отражения завтра?

Глава Следующая

Несколько дней до субботы эта мысль сидела где-то под рёбрами, тёплым, липким комком. Дико. Возбуждающе дико. Я ловил себя на том, что разглядываю в зеркале уже своё, обычное лицо, ищу в нём ту самую... девочку. А потом открывал телеграм. Тот самый чат. И смотрел на аватарку. Красивый. Серьёзный. Взгляд взрослый, пронзительный. Мужчина. И я представлял, как он смотрел на те фото. На мои губы, на эту дурацкую попку. И наверняка... представлял своё тело, свой хуй между этими булочками. Между этих накрашенных губ. Ну а чего ждать, когда тебя выставляют таким товаром? Ленка... Мы провели короткую, неловкую переписку, как будто формальную. Оба боялись будто. Или только я, а он забил.

И вот... суббота. Я помогал маме разбирать шкаф, всё было как всегда, привычно, по-домашнему. И вдруг — ёмкий, холодный укол в животе. Правда! Сегодня же... Чёрт, я ведь согласился. Я совсем выкинул это из головы, а оно вот оно, уже наступило.

И из всего того разговора с Захаром, вороха этих нервных, обрывистых сообщений, в ухе застрял и звенел, как осколок, только один его вопрос. Прямой, без обиняков, посланный ночью, когда я уже почти спал: «А на свидание... ты придёшь как девочка?»

Я стоял с грудой маминых свитеров в руках и смотрел в окно. На улице ещё было солнце. И внутри всё сжалось в тугой, дрожащий узел. От страха. От стыда. И от этого чёртова, предательского возбуждения, что заставляло кровь пульсировать в самых потайных местах.

Ленка открыла дверь, уже вся на взводе — в коротком платье и с наведёнными стрелками. Я стоял на площадке, комком в горле.

— Ну наконец-то! Думала, ты передумал. Заходи, быстрее!

В комнате Ленки аромат лака и нервов. Она уже разложила на столе кисточки, помады, а на кровати аккуратно разложила одежду — не свою, подростковую, а что-то из гардероба своей мамы. Элегантное, взрослое.

— Лен... — я проговорил, запинаясь. — Ты не могла бы...

— Сделать из тебя ту красотку? — она закончила за меня, хитро подмигнув. — Уже делаю. Поторопись, времени в обрез.

Процесс был уже не таким пугающим, как в первый раз. Скорее... привыкающим. Я сидел с закрытыми глазами, пока её пальцы наносили тональную основу, подводили глаза. Потом она отошла, критически оценивая работу.

— Теперь главное, — объявила она и велела мне переодеться.

Я надел предложенную ей одежду — тёмные узкие брюки, которые странно обтягивали бёдра, но выглядели строго, и лёгкий свитер с V-образным вырезом. Всё сидело идеально, подчёркивая и скрывая одновременно. Бельё... бельё я зачем то одел ещё дома. Сам... Было.

— Ну вот, — Ленка отвела меня к зеркалу. — Готово.

Я посмотрел на своё отражение и замер. Это была не та кукла с прошлого раза. Это была... девушка. Строгая, с немного грустными, подведёнными глазами, с аккуратными губами странного цвета. Выглядело... цельно. Серьёзно. И оттого — невероятно горячо. Было что-то запретное в этой целомудренной строгости, в этом спокойном, уверенном взгляде.

— Чёрт, — вырвалось у меня шёпотом.

Ленка довольно ухмыльнулась.

— Да уж. Целомудренная гимназистка с намёком на порок. Иди и разбей ему сердце, Сашенька.

Я не мог оторвать взгляд от зеркала. От той, что смотрела на меня с вызовом и странным спокойствием. И сам себе показался чужой. Эта... эта сучка в отражении смотрела так уверенно. Так, будто она знала что-то, чего я не знал. И эта мысль заставила кровь ударить в виски.

Таксист в зеркало заднего вида пялился. Я чувствовал его взгляд на своей шее, на моих руках, сложенных на коленях. Голосом я старался не пользоваться.

— Слушай, Лен... — прошипел я, глядя в окно на мелькающие огни. — А ты сама-то хочешь на это свидание? Такое чувство, что ты для меня это всё и задумала.

Она улыбнулась, поправляя прядь волос.

— Шутишь? Ты видела этого Диму? Он же красавчик! — она сказала это с таким искренним восторгом, что мне стало немного обидно. — Не волнуйся. Если Захар нам не понравится, или что-то пойдёт не так... мы просто уйдём. Договорились?

Я кивнул, сжимая влажные ладони. «Договорились». Словно это могло остановить землю, которая уходила из-под ног.

Они сидели в углу кафе, за темным деревянным столиком. Когда мы появились в дверях, они встали. Два силуэта. Дима — высокий, улыбчивый, его взгляд сразу нашел Ленку, и он улыбнулся ей широко, по-мальчишески.

А Захар...

Захар смотрел на меня. Только на меня. Его улыбка была другой — не широкой, а прищуренной, изучающей. Тяжелой. Он кивнул мне, одними глазами, и в этом кивке было столько... знания. Будто он видел насквозь весь этот макияж, всю эту одежду, видел того перепуганного пацана внутри и... принимал. Более того — ему это нравилось.

И пока Дима придвигал Ленке стул, Захар сделал шаг ко мне. Не к стулу. Ко мне.

— Привет, — сказал он. Его голос был тихим, но он перекрыл весь шум в зале.

Я почувствовал, как по спине бегут мурашки. Мы стояли друг напротив друга. Дима и Ленка. Захар и я. Две парочки, блин. Абсолютно сюрреалистичное, безумное ощущение, от которого ноги стали ватными, а в голове зазвенело.

Он с самого начала... вёл себя иначе. Не так, как все. Не как парень с однокурсником тусуется. Он отодвинул мне стул, дав сесть. Его пальцы едва коснулись спинки, но я почувствовал это прикосновение всем телом. Узкие брючки, чужие, обтягивали меня, напоминая о каждом движении. О том, кто я сейчас.

«Не волнуйся, Саш...» — его голос был низким, только для меня. — «Всё хорошо».

Он видел. Видел мою дрожь, мои бегающие глаза.

«Ты... очень красив... красива...» — он поправился, и в его глазах не было насмешки. Только вопрошание. — «Прости. Как тебе больше нравится?»

Я посмотрел на него прямо. Взял в себя этот взгляд — спокойный, уверенный, с легкой усталостью вокруг глаз. Небритый подбородок, крупные черты. На фото он казался жестче. А сейчас... сейчас он просто сидел и ждал моего ответа.

«Сейчас... — я слышал, как голос звучит тише, выше. — Сейчас — красива».

Он кивнул, как будто мы заключили договор.

Мы начали пить. Вчетвером. «Дамы» — джим-бим с колой. «Мужчины» — то же самое, только колы меньше. Ирония висела в воздухе густым туманом. Хоть в этом мы все одинаковы, да.

А я... я заметил, как эта одежда, этот макияж... они диктуют правила. Заставляют быть изящнее. Держать спину. Не налегать на еду, как... как мужик. Я пил маленькими глотками, чувствуя, как жжет горло. И чувствуя его взгляд на себе. На моих губах, на том, как я ставлю стакан. Каждый жест становился спектаклем. И самым странным было то, что мне... начало нравиться это играть.

Глава - предпоследняя (потерпите мои сладенькие)

Ленке Дима явно зашёл. И он... он не оказался мудаком. Ну, то есть, может, и хотел её просто выебать — это читалось в том, как он на неё смотрел, жарко и прямо. Но он не строил из себя крутого, не пыжился. Был... нормальным. И это меня сбивало. Странная парочка — он, молодой, и Захар, которому за тридцать. Я не удержался, спросил, пока мы отходили покурить.

Захар прикурил, посмотрел на меня через пламя зажигалки. «Братья, — просто сказал он. — Двоюродные. По отцу. Просто... ладим». И все. Без лишних слов.

Мы стояли в прохладе, и я видел, как там, за столиком, они уже почти слились в поцелуе. Ленка запрокинула голову, смеясь. А Захар стоял рядом со мной, и я чувствовал его тепло, его нерешительность. Он боялся спугнуть. И тогда это пришло само, тихим, чуть дрожащим голоском:

«Может нам... пора прогуляться?»

Он повернулся ко мне, и в его глазах что-то вспыхнуло — облегчение, благодарность. «Ты права! Что мы сидим тут, как старики.»

Вернулись, он подозвал официанта, закрыл счёт. Квартира Захара была в десяти минутах. А вечер... чёрт, вечер пах так приятно — влажным асфальтом, сиренью из чьего-то палисадника, его одеколоном. Мы шли медленно. И самое безумное — никто не смотрел на нас косо. Никто не видел во мне парня. Мы были просто две пары. Две девушки, два парня. Идут с свидания. Идут к одному из них домой. Чтобы их там...

Я шёл, чувствуя, как шелк майки скользит по коже, как ветерок треплет волосы, уложенные Ленкой. И этот образ, этот наряд, как вторая кожа, диктовал мне каждое движение — лёгкую походку, наклон головы. Я уже не играл. Я был. И от этого внутри всё замирало и пело одновременно. Мы подходили к его подъезду, и я знал, что сейчас дверь закроется, и начнётся что-то, после чего назад дороги не будет. А я... я уже почти не хотел назад.

Лифт гудел, поднимаясь медленно, будто на зло. Мы втиснулись вчетвером, и стало тесно, душно. Пахло алкогольным перегаром от Димы, духами Ленки и чем-то... мужским — от Захара.

— Ну, как ты? — прошептала Ленка мне прямо в ухо, её голос был хриплым от выпитого и от того, как Дима сейчас держал её за талию, прижимая к себе.

Я видел, как его большая ладонь лежит на её боку, как её пальцы впиваются в его плечо. Они уже не просто целовались, они растворялись, прямо здесь, в этом медном ящике. И это зрелище... оно било током. Зажигало что-то спящее и запретное.

Алкоголь туманил голову, а эта дурацкая, тесная одежда напоминала о себе каждым швом. Невозможно было дальше вот так стоять, чувствуя тепло Захара в сантиметре от себя, и не прикоснуться. Это было сильнее страха, сильнее стыда.

Я повернулся к нему. Он смотрел на меня тяжёлым, тёмным взглядом, в котором читался и вопрос, и ожидание. И я обнял его. Просто так. Руки сами поднялись и обвили его шею. Я прижался к его груди, спрятав лицо в месте, где ключица уходила под рубашку. Он был твёрдым, прочным. И он не отшатнулся. Его руки медленно, будто давая время отпрянуть, обняли меня за талию, прижали крепче.

И всё. Мы стояли так в гудящем лифте, пока Ленка и Дима сливались в поцелуе рядом. Чёртов алкоголь. Чёртова одежда. Чёрт возьми, это было неизбежно. И, возможно, именно то, чего я хотел всё это время.

Глава - финальная на этот раз, не обляпайтесь.

Мы ввалились в квартиру, и сразу — этот запах. Не грязи, нет. Дорогой пыли, старого дерева, чужого пространства. И ещё... что-то витало в воздухе, плотное, животное. Запах предвкушения. Секса, который вот-вот случится. Я всегда его как-то... иначе чувствовал. Раньше. Видя Ленкино тело, её изгибы, я испытывал смутное возбуждение, да, но потом — всегда накатывало странное безразличие. В школе мне нравилась другая девочка, совсем другая. А теперь... теперь мы с Ленкой — две мать его девки. Две сучки на поводке.

Квартира была просторной, высокой. Не квартира — лофт.

— Мы в душ! — крикнула Ленка, и её голос отозвался эхом.

— Прикинь, у него тут две ванные комнаты! — уже из коридора донёсся её смех. — Тут заблудиться можно!

— Димочка, но ты же не дашь мне потеряться, правда?

И в этом «правда» было всё. Она вела себя как шлюха, но не по расчёту, а потому что горела. И в её голосе, когда она это говорила, была не плёвая игривость, а настоящая, детская просьба: «Скажи, что не кинешь. Скажи, что после того, как выебешь сейчас, сразу, вот сейчас, мы только вошли — что что-то останется».

Они скрылись в глубине коридора, щелчок двери. Мы остались с Захаром в гостиной. Он повернулся ко мне. Глаза тёмные, тяжёлые.

— Пойдём, — сказал он. — Покажу террасу. Вид... ничего.

Я кивнул, не в силах вымолвить слово. Мы прошли через всю гостиную, он распахнул стеклянную дверь. Ночь была тёплой, огненной россыпью. Вид и правда был шикарный. Словно мы парили над всем этим.

— Виски? — спросил он, уже держа в руках бутылку и два толстостенных бокала.

— Конечно, — выдохнул я.

Мы выпили. Мне казалось, я слышу приглушённые звуки из-за двери — смех, стон. Но, может, это было в голове. Мы говорили. Фразы были острые, как лезвия. Каждая — точный укол, снимающий слой за слоем.

— Ты красивая девочка, — сказал он, глядя на меня поверх бокала. — Прикид... шикарный. Неброский. Но с намёком.

Решили закурить. Помню, как он полез в карман, я приблизился чтобы взять сигарету, смотрел на это движение — такое простое, бытовое. А потом... а потом всё перекосилось.

Он не достал сигареты. Его рука остановилась. Он посмотрел на меня. И всё. Он просто шагнул ко мне и поцеловал. Сначала просто прижал губы — сухие, твёрдые. Потом они стали мягче, влажнее. Я ответил. Не знаю, как. Тело ответило за меня.

Потом он взял мои руки, которые висели, как плети, и положил их себе на грудь. Понял? Он сам дал мне себя трогать. А потом сам же и начал раздеваться. Быстро, без лишних телодвижений. Скинул рубашку, потом майку через голову. И вот он стоит передо мной — весь, с этой грудной клеткой, с шрамом над соском, с кожей, пахнущей дымом и дорогим мылом.

И я... я начал целовать. Его грудь. Живот. Дрожащими губами. Как будто прося разрешения. Он позволял. Его руки были на моих плечах — не давя, просто лежали.

Потом он расстегнул свои джинсы. Не мои — свои. Стянул их до колен вместе с бельём. И он был... весь. Голый. Напряжённый. И он сделал это — нежно, стоящего на коленях, взял меня за подбородок, приподнял лицо, и... шлёпнул. Этим самым горячим хуем. По щеке. Не сильно. Но звук был отчётливый. И в тишине террасы он прозвучал как что то само собой разумеющееся.

И я сидел на коленях. Смотрел на него снизу вверх. Видел его взгляд — не злой, не жестокий. А... какой-то понимающий. Он видел. Видел эту голодную сучку во мне с большими, испуганными глазами. Видел, как эта сучка смотрит на него — с обожанием, с мольбой, с готовностью на всё. И по этому личику, по этим накрашенным губам, которые сами просились... как по ним было не постучать, а?

— Сашенька, — его голос был хриплым, но тихим, будто он боялся спугнуть момент. — Ты так красиво держишь спинку... А твои пухлые губки... такие горячие, сука...

И я понял, что он прав. На все сто. Губки... эти дурацкие накрашенные губки недолго сопротивлялись. Сопротивляться было просто глупо. Когда он приставил к ним свою головку — упругую, влажную, почти обжигающе горячую — они просто разомкнулись. Впустили. А глазки... глазки всё смотрели вверх, на его лицо, на сжатые челюсти, на тень, скрывающую его взгляд. А из глубины квартиры, сквозь приоткрытую дверь, уже вовсю доносились звуки. Ленка. Она орала. Сладко, по-кошачьи, без стеснения. А я... а я всего лишь брал в рот член.

И этот мой ротик, который так устал тренироваться на ручке зубной щётки, на нежевых предметах в ванной, когда никто не видел... он работал. Инстинктивно, неумело, но — работал.

— А ротик-то... рабочий у Сашеньки... — его голос прозвучал сверху, с доброй, почти умилённой улыбкой в тоне. И тем увереннее, глубже было следующее движение, заходящее в меня, в горло, вызывающее спазм.

Он бережно, но неотвратимо зафиксировал мою голову руками. Большие ладони, тёплые, обхватили виски, пальцы вплелись в волосы. Наивный. Он думал, я уверенный хуесос! Какой-то опытный, знающий, что делать.

Но я им не был. Вся эта уверенность, весь этот образ — Ленкина работа, тушь, помада и её мамина одежда. Под ними — пацан, который до этого целовался всего пару раз и только с девчонками. Который боялся своего тела, своих желаний. Который сейчас, на коленях, с разорванным на две части сознанием, слышал, как его лучшая подруга трахается в соседней комнате, и понимал, что его собственная глотка заполнена совсем другим.

И от этого осознания — этого жуткого, сводящего с ума контраста — внутри всё обрывалось и цепенело. И в то же время... в то же время какая-то часть меня, та голодная сучка, ликовала. Потому что его руки были твёрдыми. Потому что его стон, когда я, подавившись, всё же нашёл какое-то движение, был низким и искренним. Потому что его слова... «рабочий ротик»... были похвалой.

И я понял, что сейчас. Сейчас именно в этот миг, с солёными слезами на ресницах и с его вкусом, заполнившим всё внутри, я им и стану. Уверенным. Голодным. Его. Чтобы выжить в этом водовороте, надо было не сопротивляться, а утонуть. И я тонул. С каждым движением его бёдер, с каждым новым, более уверенным движением своего языка, с каждым приглушённым стоном, который теперь вырывался и у меня.

Ротик сдавался. Челюсти ныли, горло сжималось спазмами. Он это почувствовал — выскользнул, давая передохнуть. Я сидел на коленях, пытаясь перевести дух, слюни тянулись нитками с моих губ до его члена. Стыд? Нет. Какая-то пустота, в которой звенело только эхо Ленкиных стонов.

Потом я, сам не зная зачем, наклонился и начал вылизывать его мошонку. Действуя на чистом животном инстинкте, пытаясь угодить, продлить эту пытку-милость. Вкус был другой, более дикий, солёный.

— Ну что, малыш... — его голос прозвучал сверху, ласково и властно одновременно. — Твоя пиздёнка наверное мокрая уже вся...

Что я мог ответить? С его членом, бьющимся у моего подбородка? Я лишь бессмысленно хмыкнул, и это прозвучало как согласие. Не зря же я... не зря же я не ел ничего с утра, пил только воду, провел эти дурацкие процедуры, которые подсмотрел в интернете по запросу... Господи, даже думать стыдно. «Что нужно делать парню с телом перед тем как его впервые выебет в попку мужик». И вот оно. Расплата. Или награда.

И он, чёрт, он видел. Видел, как моё тело, эта предательская часть меня, отозвалась на его слова. Попка, эти дурацкие «булочки», которые все всегда замечали... они будто сами выставились ещё больше, подставились, наполнились жаром. Они пели свою немую, постыдную песню.

— Как ты хочешь, милая? — спросил он тихо.

— Я не знаю... — это был не голос, а хриплый выдох. Самая честная фраза за весь вечер. Я правда не знал. Не знал, чего хочу, кто я, что сейчас будет.

— Тогда просто расслабься... — его рука легла на мою поясницу, поглаживая. — Ты же ждала этого.

И это была правда. Не вся, не осознанная, но какая-то глубоко спрятанная, потаённая часть меня... ждала. Ждала, когда кто-то сильный, взрослый, уверенный возьмёт и сделает с ней то, на что у неё самой не хватит ни смелости, ни духа.

Он поднял меня с колен, повернул спиной к себе, брючки упали на пол, пригнул к спинке широкого кожаного дивана. Щека прилипла к холодной коже. Я слышал, как он за мной — любуется задницей, предложил мне тюбик, я выдавил влажный гель...торопливо смазал войдя слегка. Потом его пальцы. Один. Осторожный, но настойчивый. Больно? Нет. Странно. Невыносимо странно. Это не игрушки.. живое присутствие... Тело пыталось сжаться, вытолкнуть чужое, но его другая рука лежала плашмя на моей спине, успокаивая.

— Дыши, Саш... — его шёпот был прямо у уха. — Просто дыши.

И я дышал. Неровно, прерывисто. А его палец двигался внутри, растягивая, готовя место. И вместе с болью, с диким неудобством, приходило что-то ещё. Чувство... предназначения. Что это тело, эта пиздёнка, наконец-то используется по своему настоящему назначению. Чтобы её заполнили. Чтобы ею владели.

Потом палец ушёл. И его место заняло нечто большее. Наполняющее всё. Разрывающее. Я вскрикнул — коротко, глухо. Он вошёл не сразу, давая привыкнуть, но каждый сантиметр был пограничным состоянием между болью и каким-то ослепляющим, запретным кайфом.

Он начал двигаться. Медленно. И мир рассыпался на осколки. На Ленкин стон в отдалении. На хриплое дыхание Захара. На скрип дивана. На мои собственные предательские всхлипы, в которых было не только «больно», но и «ещё». Я лежал, раздавленный его весом, пронзённый до самого нутра, и чувствовал, как внутри меня ломается навсегда что то давно уже сломанное, еще раз. И что-то... рождается. Что-то голодное, жадное и больше не боящееся своего голода.

Он говорил что-то, хваля, подбадривая, называя меня хорошей девочкой. А я... а я просто держался за кожаную обивку дивана и тонул. Тонул в этом падении, в котором не было уже ни дна, ни страха, только падение само по себе, бесконечное и...