Лаборатория № 7

Флуоресцентный свет заливал стерильное помещение, где на десятках мониторов пульсировали цветные спирали ДНК. Каждая — карта человеческой души, переписанная древним, звериным кодом.

Доктор смотрела на экран, где зелёные маркеры выделяли чужеродные последовательности, вплетённые в человеческий геном. Гены волка. Гены медведя. Гены крысы. Они мерцали среди привычных хромосом, как осколки другой реальности, пробившейся сквозь завесу эволюции.

В соседней комнате, за толстым стеклом наблюдения, испытуемые сидели в креслах с датчиками на висках. Их лица были спокойны, но приборы фиксировали другое — всплески активности в древних отделах мозга, там, где прятались инстинкты, старше цивилизации. Когда на экранах перед ними вспыхивали определённые образы, температура тел повышалась, зрачки расширялись, дыхание учащалось.

Человек с генами хищника сжимал подлокотники, словно готовясь к прыжку. Человек с генами падальщика нервно оглядывался, ища выход. Человек с генами стайного животного подавался вперёд, его взгляд искал подтверждения у соседа.

На голографическом дисплее разворачивалась статистика: агрессия коррелировала с типом животного кода. Волчьи гены — территориальность, доминирование. Гены крупных кошек — одиночная охота, внезапные вспышки ярости. Гены приматов — социальная агрессия, борьба за иерархию.

Город за окном жил своей жизнью, не зная, что в его улицах течёт не только человеческая кровь. Что в офисах, школах, домах люди носят в себе эхо клыков и когтей, рёва и рычания. Что вежливая улыбка может скрывать оскал, а рукопожатие — рефлекс территориального зверя, оценивающего чужака.

Лаборатория собирала данные. Карты генетических химер множились. А в самом низу отчёта мигала красная строка: "Процент носителей животных генов в популяции — 34% и растёт. Причина интеграции — неизвестна. Метод подавления агрессивных проявлений — в разработке."

Параллельный мир оказался не где-то там, за гранью. Он существовал здесь, внутри каждого третьего, скрытый в двойной спирали, ждущий своего часа.

Эпоха Чистки

Начало

Это началось с серии инцидентов, которые пресса окрестила "Дикими вспышками". В торговом центре мужчина средних лет внезапно набросился на охранника, его движения были слишком быстрыми, слишком точными — как у хищника, засекшего добычу. В школе учительница без видимой причины атаковала коллегу, её лицо исказилось так, что свидетели клялись: они видели не человека, а зверя в человеческой оболочке.

Когда результаты геномного картирования стали достоянием общественности, страх распространился быстрее эпидемии. Тридцать четыре процента. Каждый третий. Ваш сосед. Ваш коллега. Ваш супруг. Они ходили среди "чистых", но внутри них дремало что-то древнее и опасное.

Социальные сети взорвались. Форумы наполнились паникой и яростью. Появился термин — "эхо-положительные", ЭП. Те, в ком отзывалось звериное эхо. Правительства пытались сохранить спокойствие, призывали к толерантности, к научному подходу. Но когда известный политик, носитель генов белого медведя, разорвал на куски своего оппонента прямо в прямом эфире, плотины рухнули.

Охота

Первые убийства были хаотичными. Самосуды, линчевания, поджоги домов. Толпы "нормальных" врывались в квартиры, вытаскивали семьи на улицы. Не важно было, проявлял ли человек агрессию или нет — достаточно было положительного теста. Кровь смывала страх.

Потом пришла организация. Правительства, одно за другим, принимали "Законы о генетической безопасности". Официально — для изоляции и изучения. Неофициально — каждый понимал, что означают серые фургоны, приезжающие ночью, и лагеря за колючей проволокой на окраинах городов.

Спецподразделения действовали методично. База данных геномного картирования, которую когда-то создавали для медицинских целей, стала списком смертников. Адреса. Имена. Генетические профили. Отряды в чёрной форме приходили на рассвете, когда сопротивление было минимальным. Семьи не разделяли — если один был ЭП, подозрение падало на всех.

В лагерях их сортировали. Те, у кого звериные гены едва проявлялись, получали шанс на "реабилитацию" — жестокие процедуры подавления, экспериментальные препараты, нейрохирургию. Большинство не выживало. Те, чьи показатели были высокими — волчьи, тигриные, медвежьи гены — исчезали в крематориях без суда.

Города опустели. Рабочие места, школьные классы, целые районы. Треть населения — это не абстрактная цифра. Это зияющие дыры в ткани общества. Заводы остановились. Больницы закрылись. Экономика рухнула, но "нормальные" убеждали себя: это необходимо. Это — выживание.

Сопротивление и падение

Некоторые ЭП сопротивлялись. Они сбивались в группы, уходили в леса, заброшенные промзоны, подземелья метро. Их звериные инстинкты делали их опасными противниками — обострённые чувства, нечеловеческая сила, способность охотиться в темноте. Но против артиллерии, дронов и нервно-паралитических газов даже самые сильные хищники были бессильны.

Облавы продолжались месяцами. Военные заходили в леса с огнемётами, выжигая целые квадраты. Подземные убежища затапливали или засыпали. Находили их по запахам, по тепловым следам, по спутниковым снимкам. Стаи разбивали, вожаков вешали на площадях как предупреждение.

Через два года масштабной охоты, в живых оставалось менее трёх процентов от первоначального числа ЭП. Большинство — те, кто сумел скрыться настолько глубоко, что их невозможно было найти, или те, чьи гены были настолько слабо выражены, что они прошли сквозь фильтры.

Осознание

Эйфория от "победы" длилась недолго. Через полгода после окончания активной фазы Чистки, в родильных домах начали фиксировать аномалии. Новорождённые с положительными маркерами. Дети "чистых" родителей несли в себе звериные гены.

Паника вспыхнула снова, но теперь — иная. Это были не чужие, не соседи, которых можно выкурить из домов. Это были их собственные дети. Генетики выдвигали теории: спящие гены, активированные стрессом. Мутации, вызванные экологическим коллапсом после Чистки. Или — самое жуткое — звериные гены были в человечестве всегда, просто проявлялись случайно, и истребить их невозможно.

Убивать младенцев осмеливались немногие. Детей забирали, изолировали. Но их число росло. Пять процентов. Семь. Десять. Проблема не исчезала — она возвращалась.

Переосмысление

Именно тогда произошёл сдвиг. На закрытом заседании правительственной комиссии кто-то произнёс вслух то, о чём боялись думать: "Мы не можем убить их всех. Особенно — наших собственных детей. Нам нужно научиться контролировать."

Идея была проста и чудовищна одновременно. Если эхо-положительные появляются снова и снова, если их нельзя истребить до конца — их нужно приручить. Использовать. Зверя можно натренировать. Хищника — направить на нужную цель.

Так начался новый этап. Лаборатории, где раньше искали способы подавления, переключились на изучение контроля. Центры содержания превратились в учебные лагеря. Новорожденных ЭП забирали у родителей в первые дни жизни, пока связь не укрепилась, пока материнский инстинкт не стал проблемой.

Родителям говорили: "Ваш ребёнок получит лучший уход. Его обучат. Он послужит обществу." Немногие осмеливались отказаться — отказ означал подозрение, допросы, возможное обвинение в укрывательстве опасного элемента.

Система

Первые центры дрессировки открылись на базе бывших тюрем и военных полигонов. Изолированные комплексы за высокими стенами, где дети-ЭП росли, не зная другого мира. Их учили читать, считать, подчиняться. Но главное — учили контролировать зверя внутри.

Методики разрабатывали бихевиористы, военные психологи, дрессировщики животных. Система поощрений и наказаний. Физические нагрузки до изнеможения, чтобы выматывать агрессию. Препараты, притупляющие эмоции. Болевые импланты, активирующиеся при вспышках ярости.

Их обучали по типам. Носителей волчьих генов тренировали работать в группах — будущие штурмовые отряды, полицейские подразделения. Носителей кошачьих — одиночки, разведчики, снайперы. Медвежьи гены — тяжёлая пехота, подавление беспорядков. Даже крысиные и шакальи гены нашли применение — саперы, диверсанты, те, кто работает в тени.

К подростковому возрасту они становились тем, чем их сделали: оружием на поводке. Достаточно разумным, чтобы выполнять приказы. Достаточно звериным, чтобы делать то, на что "нормальные" не решались. Достаточно сломленным, чтобы не поднять бунт.

Новый порядок

Общество постепенно принимало новую реальность. ЭП больше не были врагами — они стали инструментами. Их использовали на войнах, в горячих точках, на самых опасных работах. Их посылали туда, где человеческая жизнь стоила слишком дорого, а звериная — ничего.

На улицах появились патрули — молодые люди в сером, с чёрными ошейниками-ингибиторами на шеях. Их взгляды были пустыми, движения — чёткими. Они защищали "нормальных" от преступников, от террористов, от тех немногих диких ЭП, что ещё скрывались на окраинах цивилизации. Они были щитом и мечом, и никто не хотел вспоминать, что когда-то они были детьми.

В школах "нормальных" детей учили новой истории. О том, как человечество столкнулось с генетической угрозой и победило. Как мудрость и наука позволили обуздать звериную природу. Фотографии Чистки убрали из учебников — зачем травмировать юные умы? Достаточно знать, что опасность миновала, что система работает, что ЭП теперь — под контролем.

И где-то, за высокими стенами закрытых центров, новое поколение эхо-положительных росло в клетках и тренировочных залах, не зная, что когда-то их предков называли людьми. Что когда-то у них были имена, семьи, будущее. Теперь у них были только номера, ошейники и безусловные рефлексы повиновения.

Параллельный мир не исчез. Он просто научился носить намордник.

Эпоха Адаптации

Трещины в системе

Система контроля казалась безупречной. Центры дрессировки выпускали послушных ЭП, генетический скрининг выявлял новорождённых, патрули поддерживали порядок. Но любая система, построенная на подавлении, рано или поздно даёт сбои.

Первыми научились обманывать тесты те, чьи звериные гены были слабо выражены. Пограничные случаи — люди с едва заметными маркерами, у которых инстинкты проявлялись лишь в моменты крайнего стресса. Они обнаружили, что определённые препараты, медитативные практики, даже диета могли замаскировать генетическую подпись настолько, чтобы пройти рутинную проверку.

Появилась подпольная сеть. Врачи-ренегаты, сочувствующие генетики, хакеры, взламывающие базы данных. За деньги, за идею, за собственную безопасность — некоторые "нормальные" помогали ЭП скрываться. Поддельные документы. Фальшивые результаты тестов. Убежища в промышленных зонах, где сканирование проводилось формально.

С каждым годом скрытых становилось больше. Они селились в крупных городах, где анонимность была проще. Работали на низкооплачиваемых должностях, избегали внимания, учились подавлять любые проявления зверя внутри. Жили в постоянном страхе разоблачения, но жили — как люди, а не как оружие.

Те, кто вырос в центрах и был выпущен на службу, тоже начали находить лазейки. Некоторые дезертировали, удаляли импланты в подпольных клиниках, меняли лица и документы. Другие использовали свои навыки — обострённые чувства, способность читать язык тела, звериную интуицию — чтобы манипулировать системой изнутри. Они становились информаторами, контрабандистами, наёмниками. Официально числились погибшими или пропавшими без вести, а на деле создавали параллельное общество в трещинах легального мира.

Домашние ЭП

Но самым неожиданным поворотом стала легализация частного владения.

Это началось с лоббирования элитой. Богатые всегда находили способы обойти правила. Военные генералы брали лучших выпускников центров в личную охрану. Политики держали ЭП-телохранителей, чьи рефлексы превосходили любую технику. Бизнесмены использовали их как курьеров, водителей, для грязной работы, требующей силы и безоговорочной преданности.

Когда слухи просочились в прессу, власти оказались перед выбором: запретить то, что уже практикуется на высших уровнях, или легализовать и регулировать. Выбрали второе.

Закон о частном содержании появился через пять лет после начала системы дрессировки. Формулировки были обтекаемыми: "Граждане с подтверждённой генетической стабильностью имеют право на приобретение эхо-положительного индивида категории С (низкая агрессивность) для целей личной безопасности, домашнего обслуживания и компаньонства при условии соблюдения норм содержания и регулярных проверок."

Категория С — это были ЭП с генами травоядных, грызунов, мелких приматов. Те, у кого звериное эхо проявлялось не в агрессии, а в покорности, стайности, потребности в защите. Их специально отбирали и дрессировали для домашнего использования. Учили готовить, убирать, ухаживать за детьми. Внушали абсолютную лояльность хозяину.

Рынок взорвался. Специализированные центры начали выращивать домашних ЭП как породистых собак. Появились каталоги: "Кроличий ген — ласковые, тихие, идеальны для семей с детьми." "Лисий ген — умные, игривые, хорошие компаньоны." "Обезьяний ген — обучаемые, привязчивые, отлично справляются со сложными задачами."

Их продавали в магазинах, похожих на зоосалоны. Стеклянные витрины, за которыми молодые люди в нейтральной серой одежде стояли с опущенными глазами. Покупатели могли подойти, потрогать, проверить зубы, мышцы, рефлексы. Цены варьировались в зависимости от внешности, уровня подготовки, генетической линии. Особенно ценились те, кто выглядел почти неотличимо от "нормальных" — только слегка большие глаза, чуть острее черты, особая грация движений.

Молчаливое разрешение

Официально, домашние ЭП были собственностью. Не рабами — законодательство старательно избегало этого термина — но "подопечными" с ограниченными правами. Они не могли владеть имуществом, заключать договоры, свободно перемещаться. Их метили подкожными чипами, которые отслеживали местоположение. Бегство классифицировалось как "утрата контроля над опасным генетическим материалом" и каралось отловом и усыплением.

Но что происходило за закрытыми дверями частных домов — власти предпочитали не замечать.

Некоторые хозяева действительно относились к своим ЭП как к слугам или охранникам. Строго, но без жестокости. Обеспечивали кров, еду, медицинскую помощь в обмен на работу. Это была сделка, в которой одна сторона не имела права отказаться, но хотя бы сохраняла подобие достоинства.

Другие видели в них игрушки. Престижный аксессуар, как дорогая машина или редкая порода кошки. Их наряжали, обучали трюкам, демонстрировали гостям. "Посмотрите, как он быстро бегает." "Видите, какой у неё нюх — она может найти спрятанный предмет за минуту." "Он понимает команды на трёх языках." ЭП улыбались, выполняли, получали похвалу или наказание в виде электрического импульса от ошейника.

Но были и те, для кого домашний ЭП становился чем-то большим.

Запретное использование

Об этом не говорили вслух, но все знали. В барах, в курилках, на анонимных форумах — шёпотом, с ухмылками, с осуждением или завистью.

ЭП были красивы. Их тела, отточенные дрессировкой и генетикой, обладали гибкостью и силой, которых не было у обычных людей. Их инстинкты делали их чуткими к настроению хозяина, способными предугадывать желания. А их статус — полная зависимость, невозможность отказать — развращал.

Закон обходил эту тему стороной. Официально, сексуальное использование ЭП попадало в серую зону. Это не было изнасилованием в юридическом смысле — ведь ЭП не считались полноценными людьми, не обладали правом на телесную автономию. Это не было зоофилией — генетически они всё ещё были Homo sapiens, пусть и модифицированными. Это было... частным делом владельца.

Некоторые покупали ЭП именно для этого. В каталогах появились завуалированные формулировки: "особенно привязчивые", "хорошо реагируют на тактильный контакт", "податливые к обучению интимной близости". Специализированные центры тренировали их соответствующим образом — учили техникам, подавляли сопротивление, внушали, что служить хозяину таким образом — нормально, правильно, единственное их предназначение.

В богатых домах ЭП становились наложниками, любовниками, объектами фантазий, которые нельзя было реализовать с равными партнёрами. Их обольщали обещаниями лучшего обращения. Их ломали угрозами продажи в худшие условия. Их приучали к мысли, что тело — это просто ещё один инструмент служения, не более личный, чем руки, моющие посуду, или спина, носящая тяжести.

Общество молчало. Церкви слабо протестовали, но голоса их тонули в прагматизме: "Лучше так, чем возвращение к Чистке." Правозащитники, осмеливавшиеся говорить о "правах ЭП", высмеивались: "Следующим шагом будете требовать прав для собак?" Феминистские движения раскололись — одни видели в этом продолжение патриархального насилия, другие утверждали, что ЭП не люди, а значит, проблема не в их юрисдикции.

Постепенно это стало нормой. Шутки в комедийных шоу. Сюжеты в бульварных романах. Порнография, в которой стиралась граница между человеком и зверем, между желанием и властью. Дети "нормальных" росли, зная, что красивая тихая девушка, подающая ужин в доме соседа, спит в его постели не по собственному выбору, и это — просто факт жизни, как гравитация или смена времён года.

Параллельные реальности

Так возникли два мира, существующих одновременно.

Мир официальный, где ЭП были контролируемым ресурсом — служебные единицы в военной форме, домашние помощники с чипами под кожей, редкие дикие особи, которых всё ещё отлавливали на окраинах. Мир порядка, безопасности, человеческого превосходства.

И мир теневой, где скрытые ЭП жили поддельными жизнями, постоянно рискуя. Где подпольные ячейки планировали побеги из центров содержания. Где домашние ЭП шептались на кухнях, передавая слухи о местах, где можно сбежать, о хозяевах, которые убивали своих питомцев в приступах гнева, о тех немногих, кто относился к ним почти по-человечески.

Где звериное эхо не исчезло, а лишь научилось прятаться глубже — в молчаливых взглядах, в стиснутых зубах, в снах о свободе, которую почти никто уже не помнил.

Система работала. Общество функционировало. И если иногда, поздней ночью, "нормальные" просыпались от далёкого воя на окраине города — воя, в котором смешивались голоса человека и зверя — они закрывали окна плотнее и убеждали себя, что это просто ветер.

Просто ветер, и ничего больше.

Нормализация

Публичное владение

То, что начиналось за закрытыми дверями, постепенно вышло на улицы.

Первые случаи вызвали скандал. Мужчина в городском парке, сидящий на скамейке, а рядом — его домашний ЭП на поводке, с опущенной головой и покорной позой. Прохожие видели, как хозяин расстёгивал ремень, как ЭП послушно опускался на колени. Кто-то вызвал полицию. Но когда патруль прибыл, оказалось, что нарушения нет — публичная непристойность применялась только к действиям между гражданами. ЭП гражданином не являлся.

Дело попало в суд, но судья вынес решение, которое стало прецедентом: "Демонстрация владения домашним животным, включая все формы взаимодействия с ним, не подпадает под статьи о нарушении общественного порядка, при условии, что животное не представляет опасности для окружающих."

После этого плотину прорвало.

Владельцы, которые раньше скрывали полный объём своего контроля над ЭП, теперь демонстрировали его открыто. В парках появились специальные зоны — формально "для выгула и дрессировки", но все понимали их истинное назначение. Огороженные участки с высокими кустами, скамейками, мягкой травой. Таблички гласили: "Зона для владельцев ЭП. Посторонним вход воспрещён."

Там происходило всё. Хозяева приводили своих ЭП, спускали с поводков, наблюдали, как те взаимодействуют друг с другом. Иногда вмешивались — командовали, поощряли, наказывали. Иногда использовали сами, прямо на траве или на скамейках, не обращая внимания на других владельцев поблизости. Это стало своего рода социальным ритуалом — местом, где хозяева обменивались опытом, хвастались послушанием своих питомцев, заключали сделки по разведению.

Рестораны начали открывать отдельные залы "с возможностью размещения ЭП". Столики с низкими подушками у ног хозяина, кормушки вместо тарелок. Некоторые заведения шли дальше — кабинки с затемнёнными стёклами, где владелец мог уединиться со своим ЭП, не покидая заведения. Персонал обучали не реагировать на звуки, доносящиеся из кабинок. Уборщики находили следы — и молча вытирали.

Транспортные компании ввели правила: "ЭП категории С допускаются в общественный транспорт только на поводке, в наморднике или с ингибитором активным. За поведение питомца отвечает владелец." В метро появились вагоны, где можно было провозить ЭП. Там их размещали на полу, у ног хозяев, и никто не смотрел, если чья-то рука скользила под одежду покорно сидящего существа.

Медицинский контроль

Но самое страшное ждало ЭП в ветеринарных клиниках.

Да, именно ветеринарных. Медицинские учреждения для людей отказывались обслуживать ЭП — страховки не покрывали, врачи не хотели рисковать лицензиями. Зато появилась сеть специализированных клиник, которые официально занимались "уходом за генетически модифицированными особями".

Стерилизация и кастрация стали обязательной процедурой для всех домашних ЭП категории С.

Обоснование было циничным и практичным. Размножение должно контролироваться государством — в центрах разведения, где отбирались нужные генетические линии, где потомство сразу проходило обработку и дрессировку. Частное разведение создавало риск появления неконтролируемых особей, возможного восстания численности, утраты монополии на производство.

Кроме того, как объясняли чиновники, стерилизация делала ЭП спокойнее, послушнее, устраняла гормональные всплески, которые могли привести к агрессии. "Как с собаками, " — говорили они. "Стерилизованный питомец — безопасный питомец."

Процедуры проводились без анестезии или с минимальной — "они же генетически близки к животным, болевой порог другой". ЭП привозили в клиники на фургонах, десятками. Их укладывали на металлические столы, фиксировали ремнями. Ветеринары работали быстро, механически — разрез, удаление, зашивание. Крики заглушались звукоизоляцией. Через два часа после операции ЭП уже отдавали владельцам — "можете забирать, только ограничьте физические нагрузки на три дня".

Некоторые хозяева присутствовали при процедуре. Наблюдали, как их питомца вскрывают и лишают последнего, что связывало его с человеческой природой — способности к продолжению рода. Некоторые находили в этом особое удовлетворение — финальное утверждение власти, превращение живого существа в абсолютно зависимый объект.

Документы выдавались в тот же день. Справка с печатью: "ЭП [номер чипа] прошёл процедуру стерилизации. Репродуктивная функция устранена. Допущен к свободному использованию без ограничений."

Имитация животных

Но настоящее падение в бездну началось с моды на "аутентичность".

Владельцы, особенно из высших слоёв общества, начали требовать, чтобы их ЭП полностью имитировали повадки тех животных, чьи гены они несли. Это стало признаком статуса — показать, насколько хорошо выдрессирован питомец, насколько глубоко подавлена его человеческая сущность.

Центры дрессировки адаптировались. Появились специализированные программы. ЭП с кроличьими генами обучали двигаться прыжками, принюхиваться, в моменты страха замирать или прятаться. ЭП с собачьими генами заставляли ходить на четвереньках, приносить предметы в зубах, вилять воображаемым хвостом — покачивая бёдрами определённым образом. Кошачьих учили тереться о ноги хозяина, мурлыкать, выгибать спину.

Но самым унизительным была дрессировка физиологических функций.

ЭП запрещалось пользоваться туалетом как люди. Их приучали справлять нужду, как животные — в специально отведённых местах, на улице, в лотках, на газонах. Владельцы выводили их в парки, командовали, ждали. Если ЭП пытался сохранить достоинство, отказывался — его наказывали. Электрошок. Лишение пищи. Публичное избиение. Ломали, пока рефлексы не становились автоматическими.

В парках появились специальные столбики и деревья — "для меток", как объясняли таблички. Владельцы мужских ЭП подводили их туда, заставляли поднимать ногу, мочиться. Владельцы женских ЭП приучали их приседать на корточки, прямо на траве. Прохожие проходили мимо, отворачивались или смотрели с любопытством. Дети показывали пальцами, родители одёргивали — "не пялься, невежливо".

Спаривание тоже должно было имитировать животное поведение.

Владельцы, желающие получить удовольствие от зрелища, устраивали встречи. Приводили своих ЭП в специальные зоны, снимали одежду — "животные не носят одежду". Командовали вступить в контакт друг с другом. ЭП, сломленные дрессировкой, подчинялись. Они сближались, неловко, механически. Принимали позы, которым их учили — на четвереньках, прижимаясь друг к другу, как звери. Повиновались инстинктам, которые им вбили.

Владельцы наблюдали. Иногда снимали на камеры. Иногда вмешивались — командовали определённые позиции, корректировали движения, поощряли или наказывали за недостаточный энтузиазм. А иногда присоединялись сами — использовали одного или обоих ЭП, пока те были в уязвимом положении, усиливая унижение.

Появились даже специальные клубы. Закрытые заведения для элиты, где проводились "шоу". На арены выводили пары ЭП, заставляли их совокупляться на глазах зрителей. Публика делала ставки — кто первый закончит, кто продержится дольше, кто откажется и получит наказание. Это называлось "образовательными демонстрациями по дрессировке" — формулировка, делающая всё легальным.

Молчание человечества

Психологи пытались объяснить, как общество дошло до этого. Одни говорили о дегуманизации — если существо объявлено не-человеком, любые действия с ним перестают вызывать моральный дискомфорт. Другие — о садизме, который всегда жил в людях, но раньше сдерживался законами и этикой. Третьи — о коллективной травме после Чистки, которая сломала последние моральные барьеры.

Но большинство "нормальных" просто не думали об этом.

Они проходили мимо зон для ЭП в парках, не заглядывая внутрь. Ели в ресторанах, игнорируя затемнённые кабинки. Видели рекламу ветеринарных клиник — "быстрая стерилизация, доступные цены" — и листали дальше. Слышали хрип и всхлипывания из соседней квартиры, где владелец "воспитывал" своего ЭП, и включали телевизор громче.

Это стало фоном. Частью пейзажа. Так же, как заводские трубы, загрязняющие воздух, или нищие в подворотнях. Проблемы, которую все видят, но никто не решает, потому что решение потребовало бы признать масштаб чудовищности.

А признать было страшно. Потому что если ЭП — люди, если всё, что с ними делают — это рабство, пытки, массовое изнасилование — то каждый, кто молчал, кто проходил мимо, кто смеялся над шутками про "сексуальных питомцев", становился соучастником преступления против человечности.

Проще было верить, что они — другие. Что звериные гены делают их нечувствительными. Что у них нет настоящих эмоций, мыслей, страданий. Что их вой — это не боль, а просто рефлекс. Что пустота в их глазах — не результат сломленной воли, а естественное состояние неполноценного существа.

Проще было не думать.

Тихое сопротивление

Но в тени, куда не доставал свет "нормального" общества, крепло что-то другое.

Скрытые ЭП, живущие под фальшивыми именами, слышали истории. Видели, что происходит с теми, кого поймали. Чувствовали в каждой кости, в каждом нерве — там, где пел звериный инстинкт — что это может случиться с любым из них.

И страх превращался в ярость. Ярость, которую они учились прятать глубже, чем любые гены. Ярость, которая ждала. Копилась. Точила когти в темноте.

Домашние ЭП, казавшиеся сломленными, иногда шептались между собой в те редкие моменты, когда хозяева не слушали. Передавали имена. Адреса. Шифры. Кто-то запоминал — несмотря на препараты, несмотря на электрошоки, несмотря на всё. Память — это тоже был зверь. Хищный, терпеливый, готовый ждать годами своего часа.

Система казалась абсолютной. Но любая система, построенная на насилии, носит семена собственного разрушения. Потому что можно сломать волю. Можно вытравить надежду. Можно превратить человека в животное.

Но нельзя убить инстинкт выживания. Нельзя стереть генетическую память о том, каково это — быть хищником.

И рано или поздно, даже самый покорный зверь, загнанный в угол и истекающий кровью, оскаливает зубы.

Мир "нормальных" продолжал вращаться. Они думали, что победили. Что приручили. Что контролируют.

Они не знали, что их питомцы считают. Запоминают. Ждут.

И однажды — обязательно однажды — звериное эхо ответит.