Как я могла опоздать? Пробка, духота, автобус, набитый битком, словно сельди в бочке. Я вжалась в задний угол, у окна. Отвернулась от всей этой человеческой массы – потные спины, сумки, тяжёлое дыхание. Включила музыку, чтобы заглушить этот гул. Мир сужается до вида из запотевшего стекла на мелькающие витрины и чужие крыши.

Жара невыносимая. Под платьем, лёгким ситцевым, всё прилипает. И тут – прикосновение. Сначала я даже не поняла. Рука. Чья-то рука на моём боку, чуть выше талии. Горячая, влажная от пота. Я дёрнулась, попыталась отодвинуться, но на меня давили со всех сторон. Не протолкнуться. Может, человек нечаянно? В давке бывает.

Но рука никуда не делась. Она замерла, а потом… начала гладить. Сначала неуверенно, кончиками пальцев. Потом смелее. Ладонь прижалась к моему боку, почти под грудью. Сердце колотилось где-то в горле. Я попыталась обернуться, но голова уперлась в чьё-то плечо.

"Отстань", – хотелось крикнуть, но язык прилип к нёбу. Стыд. Стыд и дикий, животный ужас, что сейчас все увидят, все поймут. Я вжалась в окно сильнее, сделала вид, что смотрю на улицу, но видела только своё отражение и чувствовала его руку.

А потом услышала звук. Через грохот мотора и бит в наушниках – отчётливый, сухой, знакомый. Звук расстёгивающейся ширинки. У меня похолодело внутри. Вот сейчас он прижмётся ко мне, и все, все. Я зажмурилась.

Но нет, ничего, только рука двинулась дальше. Подол платья – лёгкая преграда. Я почувствовала, как ткань приподнимается, как тёплый воздух салона коснулся кожи. Пальцы нащупали край трусиков – простых, хлопковых. Я задержала дыхание. Он сдвинул их в сторону, одним грубым, точным движением. Его пальцы, там… Я вздрогнула всем телом.

А он… он почувствовал. Чёрт возьми, он почувствовал, какая я там. Влажная, предательски влажная от страха, от этой духоты, от всего этого. Не от желания, нет. От паники. Но ему-то какая разница?

Его дыхание стало тяжёлым. Я чувствовала его. Кажется, ещё чуть-чуть – и он прикоснется губами к моему уху. Я слышала его сквозь музыку. От него пахло дешёвым кофе и сигаретами. Его пальцы не ласкали – они действовали. Он знал, он точно знал, что делает. Автобус подпрыгивал на колдобинах, и это покачивание смешивалось с другим ритмом – быстрым, целенаправленным движением. Во мне всё сжалось, а потом… Предательское тепло разлилось там, внизу.

Я прикусила губу до боли. На глазах выступили слезы. Его пальцы знали, куда нажимать, как водить. Это было мерзко. Это было… невыносимо. Ещё чуть-чуть, ещё немного, и…

Вдруг он убрал руку. Резко. Просто прекратил. Я вздрогнула от неожиданности и… пустоты. "Нет", – пронеслось в голове, – "нет, не сейчас!". Я сделала едва заметное движение назад, всего шаг. Сама прижалась к нему.

Его тихий, сдавленный стон. Что-то горячее, густое брызнуло на меня, на трусики, на платье.

Этого хватило.

Волна прошла по всему телу. Ноги подкосились. Дыхание сбилось — я хватала воздух ртом, через сжатые зубы. Голова кружилась, мир за окном расплывался в одну сплошную размытую полосу. Слёзы жгли глаза, скатывались по щекам. Ещё одна волна — слабее.

Я замерла. Лицо пылало огнём, уши горели. В наушниках всё так же играла эта идиотская весёлая мелодия, будто насмехаясь надо мной.

Автобус затормозил, двери со скрежетом открылись. Давка ослабла, люди повалили наружу. Рука исчезла. Я не оборачивалась. Стояла, вжавшись в стекло, чувствуя, как что-то стекает по ноге.

Он вышел. Спина в серой рубашке, быстро растворяющаяся в толпе. Обычный, ничего особенного.

Двери закрылись. Автобус рванул с места. Я стояла, держась за поручень, не смея пошевелиться. Внизу, под ситцевым платьем, медленно сохло пятно.