В трамвае ко мне привязались два контролера, заставили меня выложить штраф сто рублей, и я из принципа решил доехать до трамвайного депо, чтобы найти их начальника и вернуть деньги. В административном корпусе мне сказали, что контролерами ведает главный инженер Равиль Аксентьевич. В кабинете его не было. Мне сказали, что он пошел в депо помогать Гаврилюку.

Депо оказалось огромным цехом, куда съезжаются трамваи. Я шел там по рельсам и по асфальтовым дорожкам не меньше километра, прежде чем мне встретился первый человек: женщина в комбинезоне.

– Где Равиль Аксентьевич? – спросил я ее.

– Ась? – переспросила она.

– Где Равиль Аксентьевич? – крикнул я.

– Он помогает Гаврилюку, – ответила женщина. И пояснила: – Ищите его на тринадцатом пути.

Я пошел обратно, и шел еще километра два, потому что начал считать пути, и до 13 – го надо было пройти пять – шесть номеров. Подойдя к рельсам № 13, я увидел, что на них стоят трамваи, а под ними, в глубокой смотровой яме, горит яркий прожектор. Встав над ямой, я увидел, что там, под трамваями, два человека: один в халате стоит, а другой перед ним на корточках ему сосет. Я не поверил своим глазам. Я думал, что мне это почудилось. Но мужчина в халате, стоявший ко мне спиной, делал характерные колебания, в такт посасываниям, а тот, на корточках, делал головой тоже характерные движения. Почувствовав, что на них кто – то смотрит, стоявший мужчина обернулся и увидел меня.

– Вам что? – спросил он, как ни в чем ни бывало.

Мужчина, присевший перед ним на корточках, тут же перестал сосать, схватился за гаечный ключ и, не вставая на ноги, начал крутить какой – то болт.

– Я насчет работы контролеров: Мне нужен Равиль Аксентьевич.

Мужчина в халате застегнул руками ширинку и говорит:

– Я Равиль Аксентьевич. Идите сюда.

Я спустился по узкой лесенке вниз, убежденный, что мне с моим извращенным воображением все это почудилось. Подошел к мужчинам.

– Понимаете, – говорю, – я отметил билет и вошел в трамвай, а ваши контролеры взяли у меня билет и стали уверять, что я его пробил в другом салоне. Но как же я мог бы сюда – то попасть? Им что ни объясняешь, они ничего не слушают и требуют сто рублей. Разве я, взрослый человек, могу подлезть под валидатор? Это не серьезно!

– Билет при вас?

– Да.

Я ему протянул билет. Равиль Аксентьевич стал вглядываться в отбитые там цифры. Я же заметил, что он в спешке застегнул ширинку не до конца, из нее торчал угол рубашки. Посмотрел и на Гаврилюка. Это был молодой парень, весь чумазый, но симпатичный. И в тот самый момент, когда Равиль Аксентьевич возвращал мне билет, вдруг лампа прожектора как бабахнула – и вокруг воцарилась кромешная тьма. Я даже присел от испуга. А Равиль Аксентьевич отпрянул от прожектора – и столкнулся с моей мордой. Тем самым местом, которое плохо застегнул. И я почувствовал носом его стоячий член. Равиль Аксентьевич отпрянул, взмахнул рукой и попал мне в лицо.

– Ой, блядь, простите, – говорит.

Взял мое лицо и на ощупь стал гладить:

– Извините, блядь, не видел:

Я быстро положил свою руку на его и прижал к своему лицу. Все было понятно без слов.

В следующий миг перед моим ртом оказался хуй главного инженера. Я начал сосать его – но это было нелегко, потому что дальше залупы мой рот не налезал. Вдруг справа я почувствовал Гаврилюка – он своим ртом отнял уменя хуй Равиля Аксентьевича и стал его сосать. Я стал губами вырывать его изо рта Гаврилюка. Мы стали сосать его с обеих сторон. Руками же я мял тугие, как футбольные мячи, ягодицы Равиля Аксентьевича и волосатые яйца. Движения стесняли брюки. Я расстегнул их и сбросил вниз. Гаврилюк с благодарностью впился мне в губы – мы целовались с ним взасос, а нам в уголки рта тыкалась залупа Равиля Аксентьевича. Между ягодицами у Равиля Аксентьевича было прекрасно! Шелковые длинныепряди волос свешивались из сердцевины, стоявший на ногах пытался размягчить ягодицы, чтобы мне было удобнее ласкать промежность, но тугие ягодицы не желали становиться мягкими.

Мы сосали с Гаврилюком сначала с обеих сторон, а потом Гаврилюк взял залупу в рот целиком. Мне остались яйца. Но я слышал, что Гаврилюк задыхается, – тогда я подвинулся к залупе, вырвал ее губами изо рта Гаврилюка и так азартно засосал весь хуй Равиля Аксентьевича, что на этот раз он вошел в мой рот почти целиком, уперся в глотку, и я почувствовал сладкую начинку его мочеполового канала. Я стал входить кончиком языка в канал, испытывая неземное блаженство от нежности ткани и специфически сладкого вкуса подходящей спермы. Кажется, это называется смазкой. Я сосал с таким глубоким чувством, что Равиль Аксентьевич своей благодарной рукой обхватил мой затылок и мягко наталкивал на свой хуй до конца, я и сам рвался достичь носом лобка. Лобок же главного инженера был самым прекрасным из всех, какие я когда – либо встречал в своей жизни. Густая поросль простерлась до самого пупка, и шла, конечно, выше. Но здесь, ниже живота, был ровный ковер густых волос, отросших на невероятную высоту. Я запускал пальцы в тот ковер, проводил снизу вверх – и моя рука не выходила из ворса, так он был глубок. Вот что значит, когда человек не бреет волос на лобке. Сейчас это почему – то модно, не знаю, почему. Гаврилюк между тем уже лежал на полу и сосал мой хуй, который, клянусь, давно не был ни в чьем рту. Горячий, ласковый язык Гаврилюка быстро сделал свое дело: я содрогался от извержения, когда мой рот наполнился семенем Равиля Аксентьевича. Я даже забулькал – так этой сладкой жидкости было много. Не успевал глотать. И в этот самый момент над ямой раздался пронзительный женский крик:

– Равиль Аксентьеич, вы тута? Тута вы?

– Я здесь, Петровна, – ответил как ни в чем ни бывало главный инженер депо. – Ты слыхала, как у нас бабахнула лампешка?

– Ась?

– Ась да ась! Все ты со своими ась! – в сердцах сказал Равиль Аксентьевич. – Скажи Меркурьеву, чтобы быстро принес новый светильник!

– Ась?

– Новый светильник чтобы принес!

– Сейчас!

И чертова баба ушла.

Накрытый полой халата, я стоял на коленках, и хуй Равиля Аксентьевича все еще находился у меня во рту. Я не имел силы воли его выпустить. Бархатный, толстый шланг заполнял мой рот. Нет, не шланг – вкусная сарделька заполнила мой рот, и я ее перекатывал языком, наслаждаясь вкусом, объемом, бархатистой поверхностью. Шкурки у Равиля Аксентьевича не было – член, вероятно, был обрезанный, хотя я в этом мало кумекаю, но головка была такой вкусной, что я не мог, не имел никакого желания ее выпускать. У меня стал подниматься второй раз. Я хотел спустить еще.

– Хватит, хватит, – негромко сказал Равиль Аксентьевич, и высвободил свой хуй из моих объятий.

Он застегивал брюки, а я теперь сосал Гаврилюку, который вдарил мне по лицу своим стоячим. У него оказалась толстая, набухшая и давно вздроченная шкурка. Я ее сосал, потому что – не скрою – больше всего в хуе ценю именно шкурку, она мне доставляет особое наслаждение, самые желанное в мужском члене для меня лично – шкурка. А Гаврилюк норовил шкурку отодвинуть, чтобы я ему отсосал головку. Ну, тут торговаться было ни к чему, потому что вот – вот должен был подойти Меркурьев с новой лампой. Я отсосал ему головку – и мы тоже спустили враз:

Тут только я открыл глаза – и увидел, что вокруг нас не кромешная тьма, а сверху из – под днища трамваев все – таки пробивается слабый дневной свет. Главный инженер и Гаврилюк стояли, опершись на стену смотровой площадки, и ждали лампу. Я затоптался на месте.

– Ну, ладно, я пойду, – сказал я.

– Подождите меня в кабинете, – строгим голосом приказал главный инженер.

– Я сейчас приду.

– В кабинете? – переспросил я, не веря в свое счастье и ожидая продолжения.

– Да, мне нужно, чтобы вы показали мне тех контролеров, которые к вам пристали. Мы вам предъявим фотоальбом и вы их опознаете.

– Да ладно! – сказал я смущенно.

– Не ладно, а так нужно. Я буду в кабинете через десять минут.

Равиль Аксентьевич протянул руку и ласково потрепал меня по щеке. И вдруг благодарно меня поцеловал прямо в губы. Мне стало как – то неловко перед Гаврилюком – и я чмокнул его в щеку.

Стоя перед дверью кабинета главного инженера, я подумал, что все – таки от принципиальности иногда бывает кое – какой толк и в наше беспринципное время.