И мы любить умеем. Не помню, где я встретил моего Птенчика, – наверное, в какой – нибудь уборной. Но влюбился я в него намертво. Имя Птенчик подходило этому маленькому и упитанному мальчишке больше всего, потому что его звали Петя. Я бы его трахал все 24 часа, если бы не надо было каждый день идти на чертову работу. Но с пятницы до понедельника мы обычно не выходили из кровати – я его не отпускал. Не мог.

Плотненький, мягонький и упругий, как резиновый мячик, мой Птенчик был всегда чистенький, попочка у него была разработана моими предшественниками чудесно. Достаточно было легонько плюнуть – и член входил внутрь, как по маслицу. Мы ни разу не прибегли ни к вазелину, ни к кремам.

На теле у моего Птенчика не было ни волосинки, не считая, конечно, подмышек и лобочка. Однако лицо его было очень мужским: подбородок был черным от густой растительности, Птенчику даже приходилось бриться два раза в день.

Стыдно вспоминать, но я, кажется, не давал ему спать. Стоило мне только увидеть, как этот молодой и самый прекрасный на свете мужчина комплекции мальчика засыпает, свернувшись калачиком, мой член взлетал – и я бросался на моего Птенчика и трахал его, и трахал: Он сосал послушно, раскрывал свой ротик с губками бантиком всегда нараспашку – и пропасть его ротика оказывалась поистине бездонной: член входил в него до самого его горлышка, до самых его податливых гландиков. Не было ни одного случая, чтобы он хоть под каким – нибудь предлогом отказался пососать или дать в попочку. Он жил у меня месяц – и мне казалось, что конца моему счастью не будет.

Изредка мы с ним выбирались в магазин, чтобы закупить кое – какую снедь, до которой мне в то время не стало никакого дела. Я ел механически. Все мое внимание было обращено на попочку и на ротик моего Птенчика. На его сисечки, которые можно было забирать в горсть и мять, как будто это была женская грудь примерно второго номера. Птенчик начинал дышать часто – часто, запрокидывал голову, закрывал глазки и наслаждался моими ласками. А я тем временем, не рассчитывая свои силы и вообще отбросив всякую рассудочность, думал только, куда сегодня лучше воткнуть – в ротик моему Птенчику или в его всегда розовую попочку.

– Птенчик ты мой, – шептал я, покрывая беглыми поцелуями его красивое мужское лицо, – Птенчик мой любимый, какой ты хороший, как мне с тобой хорошо: Посоветуй мне, Птенчик мой, куда тебе сегодня всунуть? Куда тебе больше хочется, мой ненаглядный? В попочку или в ротик? Может быть, ты хочешь пососать, родной? Может быть, тебе хочется попить моей молофейки? Или твоя попочка сегодня чешется? Скажи откровенно, не стесняйся.

И он, обвив мою шею своими ручками, упругими, как у пупса, отвечал, задыхаясь:

– Делай со мной все, что хочешь: Я весь твой:

– Выбор за тобой – я исполню любое твое желание.

И он шептал, целуя меня вокруг рта:

– Дай пососать: Дай мне твою сперму: Дай мне кисленького: Буду пить белый кисель моего любимого Лешеньки:

Я немедленно перебирался на коленках к его личику и сразу всовывал ему в открытый ротик мой член, а он хватал головку жадными глотками, руками обнимал меня за ягодицы и подталкивал к себе поближе. Я не нуждался в подталкивании! Трахать его в ротик было высшим наслаждением! У него ротик был похож на тоннель метро, с тем отличием, что у Петеньки было всегда жарко, влажно, скользко и мягко:

А внутри его попочки горел огонь.

– Еще бы, – хвастался он. – Я же делаю себе клизмочку под вечер два раза.

– Когда ты успеваешь?

– Секрет фирмы.

Особое счастье было в том, что когда мой член доходил в его попочке до моего предела, то я любил пощекотать его ягодички моей шерстянкой на лобке. Я знал, что ему это очень нравится. Он даже заходился. Как только я начинал совершать вращательные движения, кружиться животом вокруг его жаркой топки, как он начинал кричать:

– Ах, сейчас кончу, Лешенька! Кончу! Не торопись!

– Кончай! Кончай! – кричал я, наваливаясь на него и подминая под себя, его, моего маленького, ухватив под его животиком за член, чтобы он спустил мне в руку, а я потом бы выпил его молофейку и сам бы кончил...

Я же говорю: мне с ним было очень хорошо, с моим Птенчиком. Мы с ним изобрели много необычных поз, и сделать это нам было нетрудно, потому что я большой, а он маленький. Например, я ложился на живот, он садился мне попочкой на шею – и терся об нее. По моему затылку елозили его упругие яички, а по загривку – губки попки: он специально выдувал их из себя, чтобы касаться моих волос на шее своей внутренностью.

– Твой ежик на шее доставляет мне несказанное наслаждение! – говорил он, сваливаясь с меня, обессиленный. – Я тебе кончил прямо на волосы, теперь будешь отмываться два часа.

Но я был счастлив! Потому что и мыться в душ мы шли только вместе. Я же говорю: я не отпускал его ни на шаг. Под душем я любил пососать ему сам. Член у него был маленький, как игрушечный, но стоял он всегда твердо и круто. Я обычно забирал к себе в рот все его хозяйство: и член, и яички. Это было очаровательно! Во рту я мягко перебирал его яички, полоскал член за обеими щеками: Я так любил моего Птенчика, что готов был проглотить его пиписеньку и яички, и всякий раз, как я инстинктивно делал глотательное движение, он слабо вскрикивал – и член его у меня во рту напрягался еще сильнее.

Поверьте, я переживал с моим Петенькой такое наслаждение, что передать на словах все богатство ощущений просто немыслимо.

Его всегдашняя готовность сделать меня счастливым убеждала меня в том, что и он испытывает ко мне те же чувства, что и я к нему: он меня любит. Мы будем с ним жить всегда, до самой смерти. Если он заболеет, я заберу его болезнь себе. Если он попадет под машину, я на его глазах искалечу водителя, даже если это будет женщина.

Я полюбил моего Птенчика страстно и навсегда. И он меня. Помню, пошли с ним как – то в кондитерский магазин. Он стоит у пузатой стеклянной витрины и внимательно всматривается в вазочки с карамелями. Указательным пальчиком уперся в стекло и водит от вазочки к вазочке, вдумываясь в названия.

– Значит так, – говорит мне задумчиво, взглянув на меня снизу. – Берем со сливой: с малиной и со смородиной. А "раковую шейку" ненавижу. Все ее обожают, а я даже от самого названия получаю отвращение. А ты?

Я никогда не ел карамели, но тут же ответил:

– И я. Ненавижу с детства.

Ну разве не прелесть?

Едем домой в троллейбусе, я смотрю на мужчин вокруг и думаю: "Эх, дурачье вы дурачье! Я самый счастливый среди вас!" :

Моя любовь была сильной и нежной. Вот только нужно было уходить на чертову работу. "И вот однажды возвращается муж из командировки" : – это запев традиционных анекдотов. И вот однажды возвращаюсь с чертовой работы я – как всегда, бегом, скорее к моему Птенчику! Скорее трахать мою любовь! Вхожу в прихожую – вижу, как дверь в комнату стремительно закрывается. Мой Птенчик просунул носик пуговкой в щелку и говорит:

– Не входи! Не входи! Я сейчас! Ешь рыбу на кухне, я изжарил!

И – хлоп дверью. Никогда такого не было. Наверное, сюрприз устроил. Захожу на кухню – посмотрел в сковородке на жареную рыбу, а сам думаю: может, он попочку приводит в надлежащий вид? Он мне как – то говорил, что для того, чтобы она была всегда розовенькая, он ее щиплет, делая сам себе больно. Слышу – в комнате как будто шорох какой – то или – шепот, что ли? Встал в дверях кухни и смотрю на дверь в комнату. Тишина. Почти звенящая. Вдруг дверь открывается, выскальзывает мой Птенчик – и дверь тут же за собой закрывает. Запахивает на своем маленьком тельце целлулоидного пупса мой большой халат и говорит как – то необычайно серьезно:

– Ну, не смотри, Леш. Я же тебя прошу. Можешь ты выполнить одну мою просьбу, прямо я не знаю?

Я пожал плечами – и пошел опять к сковородке. В недоумении. Слышу – дверь комнаты скрипнула – я раз в дверь кухни – и вижу: кто – то из комнаты выскочил и во входную дверь: хлоп! Заперлась входная дверь. Убежал.

Он промелькнул быстрее молнии, но я его все же разглядел: здоровенный молодой мужик в плаще, похожий на австралопитека: голова обросла черными волосищами, лицо все в волосищах, из ушей торчат волосищи:

Заперев входную дверь, Петя уже спокойно двинулся на кухню – а тут я в дверях. Он затормозил. Стоим напротив друг друга. Молчим. Смотрим друг другу в лицо. Абсолютно спокойны. Я протянул руку:

– Ключ.

Он беспрекословно повернулся, зашел в комнату, вынес ключ от квартиры и положил мне на ладонь.

– Но идти мне сегодня некуда, – говорит со слабой улыбкой, дескать, можешь выгнать меня на улицу, если хочешь. – Я смогу уйти только завтра.

Смотрю на него, на его взрослое лицо.

– Хорошо, – отвечаю. – Переночуй.

Он говорит:

– Давай поедим рыбку – я есть умираю! Ждал тебя!

Съели рыбу, которую я с детства ненавижу. Несколько раз чуть не давился костями, но специально глотал с риском для жизни, чтобы только не подать вида, что взволнован или убит горем. Петя обсасывает косточки, откладывает их аккуратно на край тарелки и говорит:

– Ешь с хлебом, а то не наешься: Не обижайся, что так получилось. Просто, знаешь: Ой, какая вкусная рыбка попалась, жирная: Знаешь, у меня на этот щекотливый счет есть примета: предыдущий не должен видеть следующего. Обязательно сглазит!

У него "на этот щекотливый счет" уже была разработана целая примета!. .

Спали в разных комнатах. Мой Птенчик был похож на мальчика, но ему в то время было 32 года. Если говорить правду, он был даже старше меня на полтора года – мы считали. Мы оба были взрослые. Мы вели себя, как очень взрослые, которые лишены счастливой возможности вынести свои отношения на общественный суд. Мужчина и женщина в таких случаях могут закатить скандалешник на весь дом. Но это право есть не у всех, кто влюблен и кто любит до гроба.

Поели рыбы, посмотрели телевизор и легли спать. Мы когда – то любили друг друга так, как никому не дано. А теперь мы молча лежали в разных комнатах и делали вид, что спим.

Утром я ушел на любимую работу, когда Птенчик еще спал, а потом он вылетел из гнездышка и захлопнул за собой дверь. До вечера моя квартира опустела.

Все – таки интересно: где он встретил этого нечесаного австралопитека? Наверное, в какой – нибудь уборной: