Позвонил Женька и сообщил, что свадьба переносится с пятницы на субботу. Переиграли весь сценарий поездки в ЗАГС и оттуда за стол. После работы в пятницу я должен приехать к нему, остаться ночевать, чтобы к 6 часам утра встретить свадебный лимузин, на котором надо ехать за родителями, оттуда в Видное за невестой Настей, чтобы уже к 10 часам утра быть в ЗАГСе.

После работы в пятницу приехал к нему. Перекусили и быстро легли спать. Впервые в жизни мы спали на одной тахте. У Женьки однокомнатная квартира. С Настей они сошлись еще в институте, эта однокомнатная квартира была результатом размена большой трехкомнатной квартиры, где Женька жил с отцом и матерью, которые категорически возражали против того, чтобы Настя поселилась у них. Они ее на дух не переносили, и мы все участвовали в борьбе молодых за право любить друг друга.

Лежим лицом друг к другу, так как на спину лечь невозможно – тахта узкая. Дышим друг другу в лицо. Темнота в комнате кромешная. Начинаю задремывать. Вдруг мне чудится, что Женька плачет. Прислушиваюсь. Шепчу:

– Жень!

Он шмыгает носом:

– Что?

– Ты плачешь, что ли?

Молчит. Действительно плачет. Никогда не мог предположить такой поворот.

Может, у него кто умер?

– Жень!

– Что?

– Умер кто?

Молчит. Ну, не хочет человек отвечать – я не из тех, кто лезет в душу.

Вдруг он:

– Леш!

– Что?

– Можно я тебе под голову положу руку? Я тут же поднял голову, Женька просунул под нее свою руку и я снова лег. Мы сдвинулись вплотную, носы дышат друг в друга. Слышу шепот:

– Ты спишь?

– Нет.

– Я тоже. Тебе на руке удобно?

– Да.

Дышим. Я начинаю задремывать. Вдруг ощущаю на своем лице ладонь Женьки, он ощупывает мое лицо.

– Жень!

– Что?

– Ты чего?

– Я больше не могу.

Тут я заговорил в голос:

– Да что случилось?!

Сон опять пропал. Он:

– Тише! Соседи за стенкой все слышат, не говори в голос, у меня слышимость отличная.

Молчим. Я лежу головой на его руке и на моем плече другая его рука. И вот он шепчет:

– Всю мою сознательную жизнь мечтал оказаться с тобой в одной постели. И

надо же – перед свадьбой: Я заплакал потому, что больше не могу

сдерживаться, меня прорвало. Я сейчас скажу вещь, за которую людей презирают, ненавидят, увольняют с работы, за которую людей казнят полнейшим одиночеством. Но я скажу.

Я прошептал:

– Жень, не пугай.

– Я не пугаю. Я скажу то, чего никогда не мог бы выговорить. Но я знаю, что больше никогда мне не суждено, Леша, лежать с тобой рядом, в темной комнате, чувствовать на себе твое дыхание и иметь возможность шептаться с тобой. Я тебе сейчас скажу то, чего не скажу больше никогда и никому, даже Настьке: я люблю. У меня в жизни есть любовь. Но это не Настька. С Настькой у нас будет ребенок. Она уже подзалетела, дело решенное. Моя любовь – это такое чувство, благодаря которому я вообще существую. Никто не знает, что я весь представляю собой непроглядную черноту, моя душа – сплошные потемки. Но в этом непроглядном мраке, Леша, есть область яркого света. Это моя любовь. Не знаю, что с этой областью произойдет после того, как я тебе выговорю мою тайну, может быть, там все тоже померкнет после этого, потому что я привык носить этот свет в себе много лет и никому о нем не говорить. Не знаю. Но сейчас, когда я оказался с тобой один на один, я понял, что другого такого случая не представится.

– Если боишься, – прервал я его шепотом, – то можешь не говорить.

– Я только одного боюсь в этой жизни, Леша.

– Чего?

– Потерять тебя. Потому что я люблю – тебя. Оказывается, есть вещи, которыми человек абсолютно бессилен управлять. Это относится к чувству, про которое я тебе говорю. Мы с тобой встретились на первом курсе, знакомы уже восемнадцать лет, а это чувство возникло во мне при самой первой встрече между рядами – и всегда со мной. Мы с тобой первый раз увиделись между столами в 25 – й аудитории. Ты выбирал место, где приземлиться, и я шел тебе навстречу и тоже хотел найти место за столом. И – все. Я – подзалетел. Страшней, чем Настька. В самом что ни на есть безысходном смысле. Никогда со мной до того ничего подобного не было. И после института мужчины не становились объектом моей любви, ты знаешь. Если бы хоть раз со мной что – то подобное произошло, я бы не так удивлялся. Но моя любовь адресована к одному тебе.

Я перестал дышать. Женька замолчал. Он зашептал снова:

– Можешь всем рассказать о том, что я тебе сказал, я готов к тому, что стану всеобщим посмешищем.

– О какой любви ты говоришь? – прошептал я. – Не понимаю. Мы друзья.

Он тут же ответил:

– О самой настоящей. О любви, Леша. Я всю мою жизнь мечтаю, чтобы ты меня поцеловал, чтобы мы с тобой лежали не как сейчас – официально, в трусах, а голые, и чтобы ты меня целовал, а я имел возможность целовать тебя. Я говорю о вот такой любви. Просто – о любви. Никакой дружбы мне больше не надо. Я нашей дружбой сыт по горло.

Мы помолчали.

– Я думаю, – прошептал Женька, – что произошла страшная ошибка природы. Не может быть, чтобы я, человек рациональный, полюбил тебя с бухты барахты. Наверное, Леша, между нами что – то было в прошлой далекой жизни, мы были какими – то другими, но о чем – то мы там с тобой не договорились. Иначе я свое чувство объяснить не в состоянии.

Я поцеловал его долгим поцелуем прямо в его говорящие губы. Я присосался к его губам, потому что в этот момент вдруг ясно осознал, что он попал в мое самое больное место. Он, конечно, не догадывался, какой жуткий образ жизни я веду. Внешне у меня обстояло все респектабельно: мой сын – третьеклассник уже передумал становиться космонавтом и решил стать милиционером. Но временами я тоже думал про свою прошлую жизнь. Правда, Женька никогда не был предметом моего романтического бреда, поскольку я его воспринимал как молодого мужчину не для меня: его затяжной роман с Настей убеждал в том, что я у Женьки на периферии. Теперь я целовал "молодого" – и Женька отвечал мне слабо, покорно, прижимаясь ко мне не только губами, а всем лицом. Носом я чувствовал его мокрые от слез щеки, и щемящая жалость к нам обоим заполнила всего меня. Я целовал Женьку, ставшего мне вдруг чужим и незнакомым, сладко и агрессивно возбуждающим меня. Я стянул с него трусы, стянул трусы с себя, мы чуть не упали с узкой тахты, но когда снова легли, то сразу столкнулись стоячими членами, прижались друг к другу.

– Леша, – шептал Женька, – Леша: Что я должен делать, скажи мне? Научи.

Я умею только любить тебя, но я никогда не имел дела с мужчинами.

Я молча целовал его опять в губы – и он отвечал мне поцелуем. Теперь уже

Женькина голова лежала у меня на руке. Я легонько вывернулся и лег прямо

на него. Поцелуй притягивал нас. Женька расставил ноги – и я провалился к нему между ног. Мой член уперся ему в попу. Он вдруг согнул ноги в коленях и подтянулся ко мне своим пышущим огнем очком. Я ощутил этот жар головкой. Я сильно двинул член вперед – и уткнулся в непроницаемую стену. Я смело схватил Женьку за ноги и положил их себе на плечи. Очко приблизилось к моему концу, я потыкался в него – ласково, но настойчиво. Очко приоткрылось. Как Женька это сделал – не знаю. Но я стал постепенно проталкивать член в его очко.

– Больно, Лешенька, становится очень больно, – прошептал скороговоркой Женька.

Я тут же отполз обратно.

– Нет, – зашептал Женька, – я хочу, чтобы это произошло сегодня, прямо сейчас! Делай мне больно, если считаешь нужным, Леша! Делай же! Я готов!

И все же я предпринял щадящий вариант: я напустил себе в ладонь обильно

слюны, смазал ему рукой очко и снова приблизил конец. Я очутился в лужице собственной слюны. Надавил. Женька слегка вскрикнул. Но я почувствовал, что он не отодвинулся от меня, а, наоборот, приблизился. Надавил еще. Надавил еще сильней. Член стал ломаться. Я взял его рукой итут же двинул его внутрь Женьки с отчаянной силой. Моя рука уперлась в его промежность – головка была внутри. Женька тихо крикнул. Но я убрал свою руку и загнал член до упора. Одновременно я налег на Женьку и впился ему в губы страстным поцелуем.

Мой член внутри замер. Женька подо мной лежал, трепеща. Он целовал меня сладко, нежно, ласково, постанывая от боли, но привыкая к этому новому ощущению. Я приподнял таз – и снова опустил его. Женька обнимал меня за шею и ворошил мне мой бритый к свадьбе затылок.

– Люблю, – услышал я страстный шепот, – люблю тебя безумно, Лешка! Это

все неправда!

Я ответил шепотом:

– Больно?

– Нет.

– Значит, Женька, это правда.

И я затрахал его, как водится. У него были мясистые ягодицы и ляжки, которые при каждом моем прикосновении тряслись из стороны в сторону. Яэто чувствовал руками, которыми оперся на кровать.

– Кажется, кончаю, Леша! – закричал шепотом Женька.

– Подожди, подожди, – зашептал я, – мы кончим вместе, я сейчас!

Но он уже не мог держать: сперма брызнула мне снизу в подбородок, я впился поцелуем Женьке в рот, заглушая его крики счастья, очко его то больно сдавливало мой член, то распускалось, делаясь широким. И в этот момент я сам закричал – крик ушел в нутро Женькиного рта: из меня вырвалась сперма и заполнила всю Женькину внутренность. От неожиданного ощущения он испуганно приподнял зад – но сперма била из меня неудержимо. После того, как извержение закончилось, я еще не меньше пяти минут ебал Женьку, не в силах вынуть член: он упорно стоял, и я боялся, что своей твердостью он сделает Женьке больно. Только когда член стал обмякать, я медленно вынул его и лег на Женьку плашмя. Мы оба были мокрые. Пот с меня струился крупными каплями. Женька тяжело дышал. Он еще обнимал меня за шею, прижимая к себе. Руки его бессильно упали – я освободился из его объятия и перевалился на тахту.

Мы снова лежали лицом друг к другу. Дышали друг другу в носы. Наши губы соприкасались. Но все, все, все вокруг было уже другим. Не только на тахте и не только в этой однокомнатной квартире – во всей жизни.

– Люблю тебя, – прошептал Женька. – Все равно люблю. Свет не померк.

– Мне кажется, – прошептал я, – что я люблю тебя сильнее:

Это было правдой.

Я сполз вниз, к ногам Женьки и добросовестно зализал нанесенную другу рану. Оттуда сочилась моя собственная сперма, я лизал, лизал, напуская слюны, чтобы последствия первого вторжения были как можно более безболезненны.

А потом мы слились в поцелуе и, помню, я, измотанный, все – таки стал задремывать, забрав себе в рот Женькин язык:

*

В шесть часов утра мы, как штык, стояли во дворе у подъезда. У Женьки в руках был громадный букет цветов, у меня – второй букет. Оба мы были в черных костюмах, в белоснежных сорочках, в галстуках. Во двор вкатил неестественно вытянутый лимузин бежевого цвета. Мы влезли на заднее сиденье и Женька крикнул шоферу в другой конец лимузина:

– Поехали сначала на Ждановскую за родителями, а потом едем в Видное за

невестой! К десяти часам утра должны быть обратно в Москве в ЗАГСе!

Шофер с довольно симпатичной мордой, одетый так же торжественно, как и мы, почему – то огрызнулся:

– У меня путевка! Знаю! Успеем! Лучше скажите, кто из вас жених, а кто – кто?

Женька почему – то обиделся и отвернулся к окну. Я крикнул:

– Он жених, а я – свидетель!

– Дружок, значит: Ну, поехали:

И мы поехали – туда, где нас ждала непростая жизнь.