В ближайшее воскресенье мы с тестем отправились в Синеглазку и приобрели дом. Моей заслугой считаю то, что сделка была оформлена нотариально. В то время это считалось дикостью – обращаться к нотариусу. Но я настоял на своем, и в понедельник мы были у нотариуса, который сделку заверил. Эта бумага сыграла свою роль много лет позже, когда внук или сын портового рабочего Зарипова обвинил Ивановича в рейдерстве – в захвате дома. Тут мы ему показали нотариально заверенную бумагу – и он заткнулся.

1 сентября мы с Юлей расписались, а 9 сентября она родила. В то время в России слыхом не слыхивали об ультразвуке. Мы находились в привилегированном положении: еще в мае японские врачи определили, что Юля родит девочку. Валентина Даниловна, соблюдая приметы, ничего не покупала для новорожденной, но договорилась "с девочками" в местном ГУМе, что ей соберут все необходимое. В то время это был лютый дефицит: пинетки, колготки, коляска, пеленки, присыпки, чепчики и пр. Юля родила мальчиков – двойняшек. Я их тут же назвал так, как обычно называют мальчиков в Петропавловске: Петром и Павлом. Но разрешаю читателям самим представить панику, которая поднялась в доме: для двух мальчиков не было заготовлено абсолютно ничего. Петя рвал абсолютно новые простыни, а я сидел за швейной машинкой и подшивал лоскуты с трех сторон. Мы заготовили десятки пеленок.

Радость от рождения детей была захлестывающей. Теперь, задним числом, я вижу, что мои личные переживания не только шли вразрез или наперекор тогдашним событиям в общественной жизни, но они попросту никак не совпадали. Я жил своей жизнью – жизнь вокруг шла своим чередом. Во мне происходил эмоциональный взрыв, который растянулся на долгие годы. Я вдруг почувствовал себя самцом. Много лет я просто спускал, получая от этого наслаждение. То в руку, то в простынь, то в женщин. С Петром все было иначе и было прекрасно. Но когда передо мной в коляске оказались два сына, то я понял, в чем истинное наслаждение так называемой "половой жизни". Я увидел высочайшую цену мужской спермы. До меня дошло, как много драгоценнейшего материала ушло в никуда, на радость мне одному. Только на Петра мне не было жаль ни капли спермы – ему бы я отдал всю, что во мне. Меня охватила жажда половых актов – скажу так, чтобы не выразиться сильнее. Во мне бушевали могучие силы мужчины. Я вспомнил, как светятся молодые отцы – я засветился изнутри так же. Полное Северное сияние наступало ночью: я наваливался на женщину, лежащую рядом со мной, – и показывал ей свою власть.

С Юлей тоже произошли изменения: она вдруг стала все знать. Видя перед собой двух настоящих, живых мальчиков, двух маленьких людей, лежащих в коляске и находящихся в ее полной власти, она выпустила наружу томящиеся в ней женские силы. Помню, как она учила меня правильно писать. Нужно не стряхивать мочу с члена, а промокать туалетной бумагой. Драгоценную японскую туалетную бумагу в рулонах она привезло из Токио, и мы были, наверное, единственной семьей в России, у кого в доме была туалетная бумага. Собственного производства этого товара у нас еще не было. Юля даже показывала мне, как нужно использовать рулон. Сама она пользовалась рулоном свободно, со знанием дела: отрывала ленту и промокала ею свою мохнатенькую пиписку.

– Ты видишь, – говорила она мне, сидя на унитазе, – у нас, женщин, положение даже хуже, чем у вас. У нас очень много волос. Но я же хожу в чистеньких трусиках, а ты один раз пописаешь – и целый день ходишь в нечистых трусах. Чему ты научишь наших мальчиков, если так будет продолжаться и дальше, Леша?!

Она, которой я сломал целку, учила меня ее трахать!

– Начни с груди – распали меня, это моя эрогенная зона, Леша. А ты обычно сразу идешь ко мне между ног: Пойми, я пока не готова!

Но все эти чудачества проявлялись в нас абсолютно независимо от общего хода дел. Этот ход выражался в том, что нам физически негде было разместиться.

Из роддома мы приехали на Советскую. И увидели, что всю комнату, где мы сидели за столом при знакомстве, заняли две кроватки. Это было единственное, что теща достала в ГУМе по жесточайшему блату. Нам с Юлей спать было негде. Мы спали: под столом, который был приткнут к стене. И вот там, под столом, бушевали во мне все мои мужские силы, которые я в двух словах уже описал.

В соседней крохотной комнатке на кровати спали Петр Сергеевич с Валентиной Даниловной. Четверым взрослым людям было невозможно существовать в такой крохотной квартире. Проблема была даже сходить в туалет. Меня захлестывала такой силы половая энергия, что я в своих мечтах уносился далеко: как было бы хорошо, если бы мы все спали вчетвером! Я представлял себе, как Петя трахает Валентину Даниловну, я – Юлю, потом мы все друг друга. Подсознание мне говорило, что это бред, и это было бредом, хотя допускаю, что многие люди вступают в такого рода отношения без всякого ущерба для своего морального здоровья, и уж точно – для пользы здоровья физического. Но сами мы до этого все – таки не дошли.

Что не скрою, так это то, что мои редкие встречи с Петей в уборной или возле двери в уборную и в ванную грозили вырвать из меня самую святую тайну, которую я носил в себе. Она заключалась в том, что всю мою любовь к этому человеку я выплескивал на его дочь. Готов был и на жену. Любовь была бесконечной, неохватной, могучей. Кажется, в то время мне Юля как – то сказала:

– У меня такое впечатление, что ты видишь во мне кого – то другого.

Я сделал вид, что ничего не понял, но навсегда зарубил себе на носу, что от женщин ничего скрыть нельзя, у них знание мужчин где – то в мозжечке.

***

Помаявшись совсем недолгое время на Советской – долго было невозможно, мы перебрались в мое "помещение" на консервный завод.

И все, вроде бы, вздохнули: тесть и теща остались в квартирке одни, и мы с Юлей могли спать в одной кровати. И было место для двух люлек. Но грохот грузового лифта превратил нашу жизнь в чистый ад. Несчастные малютки терпели грохот весь день. Затишье наступало под вечер. И то ненадолго: под новый год начались, как всегда, авральные отгрузки продукции – лифт работал почти круглосуточно. Мы с Юлей, лежа на одной кровати, впритык к люлькам, не слышали, если кто – то из них заплакал. Но трахать Юлю было одно удовольствие. Я не просто трахал ее – я ее немилосердно драл. Она стонала, чуть не рыдала подо мной – я был неумолим: и не мог иначе. Из меня рвались сексуальные силы молодого самца. Но Юля в этом смысле тоже разошлась: чего только она ни делала в постели! Минет стал для нас обычным делом: она сосала мне – я ей. Особенно ей нравилось, когда я, лежа с ней в позе 69, пальцами ног теребил ей соски. Тогда она заглатывала мой член вместе с яйцами, урчала от счастья – а я в это время пил, захлебываясь, соки, вытекавшие из ее мохнатенькой. Половой разнузданности очень способствовал неумолчный грохот грузового лифта. Но так жить долго было, повторяю, невозможно.

Тогда среди зимы мы перебрались в Синеглазку. Дом был наполовину штукатурный, наполовину деревянный. Дощатый. Три комнаты и кухня, где стояла двухконфорочная плитка, требующая газового баллона. Это был дворец, который нужно было отапливать дровами. Посреди дома, обогревая все комнаты, кроме кухни, находящейся на отлете, стояла русская печь. Развалюха. Вода – в колодце метрах в семидесяти от дома, вдоль по деревенской улице. Уборная – во дворе. Лютой камчатской зимой мы все – таки перебрались в Синеглазку. Жить было невозможно, но здесь была тишина! И здесь было пространство!

Дом был по самую крышу засыпан снегом. Мы с Петей его немного раскопали, освободили вход и два окошка. Потом раскопали задний выход, чтобы можно было пройти к уборной во дворе, хотя туда ходить не собирались: это было нереально. Туалет устроили в одной из комнат. Перед тем, как переехать, закупили два грузовика дров, наняли бичей (местная разновидность бомжей), которые эти дрова нам распилили. Единственно, что мне нравилось в этом строении, – пол. Перед тем, как дом продать, Зарипов пол перестелил. Доски были ровные, отлично обструганные, толстые, хорошо пригнаны друг к другу и к стенам.

Впряглись все: Петя с работы приезжал в Синеглазку, забирал пеленки, вез на Советскую. Валентина Даниловна стирала, отглаживала, и утром Петя привозил все обратно. Машины не было – он привозил свертки в руках. Часто с ним приезжала Валентина Даниловна: привозила еду. Силы на все это хватало у каждого, потому что рождение Петра и Павла возродило нас из какого – то хронического уныния. При этом работали все: теща, тесть, я. А с февраля уже вызвали на работу в Японию и Юлю.

Компьютерные технологии не ждали, когда кто – то влюбится, забеременеет, родит, накормит младенцев: Век компьютеров напоминает мне теорию Маркса о коммунизме. В своем "Капитале" он предлагает представить себе общество, в котором люди создают один общий продукт – и делят его между собой поровну. И – все. Вот вам и коммунизм Карла Маркса. Строй без пороков, присущих времени, когда жил этот замечательный мыслитель, без разного рода несправедливостей – без богатства, бедности...

Но во все времена в обществе будут люди, которые не работают и "общего продукта" не создают: младенцы, больные, инвалиды, старики: Они не участвуют в создании "общественного продукта"! Значит, им часть его не положена? Теория Карла Маркса вызывает, скажем так, вопросы. Но эра компьютерных технологий, мне кажется, воплотила мечты главного коммуниста: эре безразлично, что у кого происходит: кто болен, стар, молод и т. п. мелочи жизни. Эра движется вперед неостановимо! Пропустишь шаг – и ты отстал безнадежно!