И был у мадам Розановой, владелицы доходного дома свиданий, давний знакомый – 70 – летний купец, Григорий Полуэктович К. Отличался купчишка не столь как крепким телосложением, а тягой неуемной к бабенкам. И то подумать, с младых лет жил в строгости, семья староверов, придерживались уклада и постов, вино и табак считали диавольским порождением.

Женился по воле батюшки, с женой в ладу и согласии прожил тридцать лет, детей пятерых народили. Все они выросли, девицы замуж с батюшкиным благословением повыходили, сыновья выбрали путь, по купеческой же части. Жена благополучно отошла в мир иной от болезни сердечной более пяти лет назад, дела торговые шли хорошо, занимался ими нанятый управляющий, тоже из староверов. И открылась тут в купчишке тяга неуемная к женскому полу. Правду говорят: "Седина в бороду, а бес в ребро". Заводить постоянную любовницу старичок опасался из – за огласки, может из – за скупости, а повадился заказывать девиц из заведения мадам Розановой.

Правда или нет, но ей, в порыве откровения, одна из девиц призналась, что за ночь, старичок, из которого песок сыпался, сошелся с ней пять раз. Хозяйка в начале не поверила, считая это брехней, только другие девицы, побывавшие в гостях у купчишки, сказанное подтвердили.

Мало того, начали отказываться ездить к нему, мол, старичок охаживает всю ноченьку, до крови манденку рвет, при случае и в "рябуху", в задницу, то есть по уличному, запустит "елдака", а чаевых за беспокойство, скупится давать. Вдобавок, домогается, чтоб театры всякие показывали. Девки, в основном, были из уличных, соображения не хватало, старичок гневался, иной раз под горячую руку и поколачивал кое – какую. Так это или нет, судить никто не брался, но то, что в постели мог дать фору некоторым молодым, признавали все гулящие девицы.

Месяц назад заезжий сутенер Гибмантович, киевский еврей, давно работавший на хозяек московских бардаков, привез партию хохлушек из Малороссии. Новенькие девки уже заканчивали "университеты", надо было скорее приспосабливать их к делу, пока не истрепались. Постоянные клиенты был в курсе "пополнения", даже очередь образовалась из господ, желающих в числе первых вкусить свежих плодов продажной любви. Не удивительно, что, встретившись на улице со старичком, перебросившись парой слов, мадам выяснила, что купчик готов выложить некую сумму за чудачества свои стариковские.

Рассказ о сиротке – гимназистке, которая из дома убежала от родителей – извергов, помешавших чувству девичьему, заинтересовал старого жеребчика. Назначили время встречи, утрясли условия, в том числе и денежные. Мадам, вернувшись в дом, поднялась в кабинет и зазвонила в колокольчик. В дверях возник швейцар Степан

– Чего, мадама, изволите?

– Степан, голубчик, позови – ка Груню. Она хоть тверёзая?

– С утра как стеклышко. С девицами урок проводит, жучит, чтобы к ремеслу прилежание имели, вчера двоих выпороть приказала. Они, шельмы, выдумали пива с водкой напиться, когда еще клинетов не было.

– Не клинетов, дурак, а клиентов. А ты что?

– Известно дело, отвел в кухню, юбки на голову и ввалил по первое число.

– Кожу – то хоть не испортил, дубина стоеросовая?

– Как можно, матушка, нешто без понятия. Мы энто дело завсегда понимаем, блюдем – с. Я их ладонью шлепал. Вопили, конечно, но как же без этого...

– Ладно, ступай, зови Груню.

Через пару минут в дверь постучала Аграфена, приоткрыв дверь, выжидательно уставилась на хозяйку.

– Заходи, заходи. Садись – ка, в ногах правды нет. Рюмочку выпьешь?

Аграфена отрицательно замотала головой.

– Ну и славно. Тогда давай про дело. Тут я одного гостя встретила, он к нам – то не ходит, девочек на дом присылаю. Прослышал, что новенькие появились, желает, старый пердун, чтобы гимназисточку – внучку представили. У нас есть кто – нибудь? Чтобы вид не больно лахудристый был, разговоры бы могла вести, а главное старичка бы ублажила?

– Есть, матушка. Глашка Засцыха сможет, она и в гимназии училась, пока на улицу не попала. Вид подобающий, навроде как из благородных, не истаскалась, я ей как раз про энто дело разговоры вела. Девка ловкая, понятливая, не больно толстая, манденку подбреем, платьице гимназистское коричневое покороче, панталончики с кружавчиками по низу. Они, старенькие, энто дело ужас как любят. Когда я только – только гуляться начала, Порфишка, сутенер тогдашний, заставлял так рядиться. Так от клиентов отбоя не было, деньги ручьем текли... Еще, думаю я, барыня, в лавке Постникова пирожков свежих взять, он вкусные печет, поджаристые. Пущай в начинку бараньих, да бычьих яиц положит. После них мужика с бабы не стащить. Дюжину в салфет заверну, словно внученька с гостинцем к дедуленьке пришла.

– Вот и ладно. Скажи Степану, чтобы извозчика подогнал, сразу гостинчик и отвезем. Порадуем, дедулю, пусть внученьку приголубит. А почто прозвище обидное? Почему засцыха? Не больна ли? Ты ей для порядку мохну – то промой. Сама глянь внимательней, заразы какой бы не было, мандавошек или прочей дряни. Понюхай, чтоб ни рыбой, ни какой иной прелью не пахло... Ну, ты сама с понятием...

– Не сумлевайтесь, в точности выполню. У меня еще отвар коры дубовый припасен, к такому случаю, да с квасцами вместе... Так обузим манденку, комар елду не просунет... А что Засцыхой кличут, так это девки за ней углядели причуду. Ежели ее долго мужчинка охаживает, так она от усердия сцаки – то и подпускает, только это не страшно. Которым клиентам ндравится, думают раззадорили девку, соки спустила, а энто она просто подсцывает – захихикала, жеманно прикрывая рот платочком Аграфена.

Через час в дверь Григория Полуэктовича постучался Степан, державший за руку небольшого роста девочку, одетую в скромное серое пальтецо с пелеринкой, на голове капор, закрывавший лицо от возможных любопытных взглядов. В руках она держала плетеную корзинку, накрытую салфеткой. Старичок, открыв дверь, засуетился, помог гостье раздеть пальтецо, снять калоши, одним словом, был само радушие.

– Ты, Степан, свободен, внученька у меня до вечера, верно, остаться решила? Потешит старичка, расскажет про житье – бытье, а то никто не заходит, не радует. Живу бобыль бобылем...

– А это, вам, дедуля, гостинчик. Мадам кланяются, просят пирожков откушать. Они так и сказали, чтоб не перечила ни в чем, была послушной. Сколько пожелаете, на столько и можно в гостях оставаться.

Прошли в гостиную, где на столе уже пыхтел, сияющий позолотой самовар.

– Посмотрим, какой гостинец дедуле принесла, баловница. Зовут – то как? Запамятовал...

– Глашенькой, деда. Принесла пирожков свежих, с пылу, с жару. Корзинку салфеткой покрыла, еще остыть не успели. Угощайтесь...

Григорий Полуэктович одет был в теплый верблюжьей шерсти халат. С удовольствием откусил от румяного пирожка, в восхищении закрутил седой бороденкой.

– Это ж надо, как угадала. Моих любимых, впрямь, еще горячие... С мясом, только не разберу, говядина али свининка постная?

Съев еще пару и пригубив чаю, встал из – за стола, и, приглашая, взял девицу под локоток. Прошли в спаленку, там старичок лег на широкую кровать, приспустив халат до пояса, повернулся лицом вниз.

– Чтой – то нонче распогодилось, верно, к дождю. Всю ночь спину мозжило, ты, внученька, помни – ка спину дедуле, глядишь, полегчает...

Глаша проворно стала растирать Григорию Полуэктовичу спину, кулачками постукивала, ловкие девичьи руки скользили по дряблой коже спины, пояснице, с каждым движением спускаясь ниже и ниже.

– Давайте уж и ноги помну, чтобы кровушку разогреть, по жилкам разогнать, – Глашка халат раскрыла, спустив ниже.

– Ой, простите глупую внученьку, – с притворным испугом вскрикнула девица, – не знала, что вы без исподнего.

Но обратно не закрыла, продолжила взбадривать старичка, помяв ноги с синими узлами расширенных вен, оглаживая дряблые ягодицы. Иной раз, будто случайно, палец указательный соскальзывал в ложбинку между волосатыми стариковскими ягодицами, как раз на фиолетовую гроздь узлов геморройных. Девка, обученная уловкам, делала движения особенно приятные для купца, тот довольно покряхтывал под ловкими руками.

– Давайте, теперь повернитесь, грудь вам помну. Вы говорите, как нравится больше, я понятливая. Дедуля, а, может вы сердитесь на что – то? Я ведь такая плохая, если желаете, накажите меня, – бормотала девка.

Старичок, довольный происшедшим, повернулся, приобнял девицу.