И кто же нас разбудил? Правильно! Пограничники. Теперь, правда, в составе двух человек и без собак. Но, – в четыре утра, как полагается.

В Судаке не было торпедного завода.

Они очень вежливо и доброжелательно проверили наши документы, и сказали, что здесь, вряд ли удобно ночевать: лучше спуститься с горы и остановиться возле русла пересохшего ручья – оказалось, мы ночевали почти на самой вершине горы Алчак, в какой – то неглубокой пещерке.

Мы так и сделали. И остановились там надолго: больше, чем на месяц. И каждое утро, в четыре часа (испуг начальства от Гитлера, что ли?), нас будили пограничники и проверяли документы. Очень часто это были одни и те же наряды: мы знали друг друга в лицо. Мы взаимно улыбались, спрашивали: "Ну, как там ваше – ничего?", хихикали, но документы бывали проверены, неизменно.

Около нас никаких других палаток не было. Быть может, палаточники останавливались где – то в другом месте, быть может, в Судаке их и совсем не было – не знаю. Судак тогда был ГОРАЗДО меньше, чем сейчас. Крепость на горе, которая была ровно с противоположной от нас стороны бухты, была совсем – руинами. В городе был рынок, почта, аптека и один – единственный ресторан. "Олень" – назывался. Чудесный, в общем, городишко.

Я начал плавать и нырять под самой горой: во – первых, туда идти от нас было не более – пяти минут, а во – вторых там оказалось самое хорошее место, с точки зрения добычи: на дне, на песке лежали большие камни, а в склоне горы были даже небольшие гроты. Оказалось, что в том же месте ныряют и все любители подводной охоты, даже местные.

Глубина под горой была от пяти до восьми метров: самое то, что нужно. Для отдыха (и складирования добычи) совсем не обязательно было выходить на пляж: на горе было достаточно плоских уступов, чтобы выбраться и даже – полежать. Там было немало народу, но выбрав один раз себе место, можно было, не беспокоится: на него никто не покушался. Джентльменский клуб, блин.

На второй день я оказался на одном уступе с девчонкой, явно местной, и явно – НИМФОЙ МОРЯ: загорелой она была до мулатского какого – то оттенка, стриженные под мальчика волосы, изначально, скорее всего, темно – русые, выгорели почти до соломы, слегка маловатый ей хлопковый купальник (самый дешевый из существующих, судя по всему), будучи когда – то голубого цвета с крупным желтым рисунком, превратился в чуть серовато – желтоватую тряпочку. Подстилки, или полотенца у нее не было – одна выцветшая авоська. Девчонка была приблизительно моего возраста, и имела весьма грозное оружие: острогу. Местная острога представляла собой длинный (метра полтора) стальной пруток, миллиметров восьми в диаметре, приваренной к этому прутку плоской стальной пластины и торчащих из этой пластины, штук тридцати коротких (сантиметров 15 – ти) стреловидных стальных и острых лезвий: получалась такая безумная вилка, о тридцати зубцах.

Познакомились мы так. Кто – то из нас (кажется – я), собираясь в воду, взял не свои ласты. Дело в том, что они у нас были совершенно одинаковыми: зленые, формой, напоминающей задние лапы лягушки, и с резиновыми ремешками, вместо пяток: безразмерные. Это были самые дешевые ласты, которые я нашел в спортивном магазине в Москве.

Взявший не свое, тут же получил протестующий вопль с противоположной стороны, и, естественно, вернул взятое, со всеми возможными извинениями. Мы – познакомились. Я сказал, что – из Москвы, и живу с дядькой в палатках, вот там. И показал на наши палатки рукой. Тему, где живет она, девчонка мастерски обошла, да и потом обходила, столь же мастерски.

Мы с ней стали плавать вместе. Она обходилась со мной слегка покровительственно, как умудренный опытом профессионал обходится с новичком. Вполне заслуженно, собственно.

Плавала и ныряла она – божественно. Уж, на что я считал себя неплохим пловцом (я полтора года занимался плаванием: у меня был даже какой – то разряд), но – она: Она – будто родилась в воде: творила, что хотела. Я думаю, она легко могла бы доплыть и до Турции.

Так, вот. Часа через два, когда мы изрядно уже нанырялись, и вылезли на свой уступ отдохнуть и погреться, она протянула мне узкую, крепкую ладошку, и представилась: "Нина". Сказала, что закончила тоже восьмой класс, и теперь собирается поступать или в "Мореходку", или – на водолаза. Из чего, я сделал вывод, что в последующие лет: дцать она будет мыть посуду в каком – нибудь прибрежном кафе. Ей, я этого, понятное дело, – не сказал.

Вместо этого, я сказал: "Какая же ты – Нина, если ты – Ассоль". Она насторожилась: "Какая – такая – Ассоль?!". Тогда я рассказал ей про Крымского писателя Грина, про "Алые паруса", и про девушку Ассоль, которая ждала своего принца на алых парусах, пока – не дождалась. "Возьми в библиотеке, почитай! Отличная же книжка!"

: На следующий день она была – с книгой. Изрядно потрепанной, надо сказать.

Книжка ее захватила и унесла. Она даже плавала со мной только изредка: лежала на моем полотенце и читала. Запоем. Часам к трем дня – прочитала. После этого, ее отношение ко мне резко изменилось: она уже не вела себя покровительственно, а скорее, – с уважением: даже, когда объясняла, как лучше добыть какое – либо рыбо – ракообразное, в ее голосе появлялись слегка извиняющиеся нотки.

: Позже, она прочитала все, по – моему, что написал Грин: все так же брала их в библиотеке. Даже в Новом Свете нашла (представляете, там была библиотека?? !), какую – то книжку, которую не нашла в Судаке:

Часа в четыре, я пригласил ее к нам: обедать. Видно было со скалы, что дядька что – то там колдует над котелком. Она просто согласилась.

Когда мы подошли к нашим палаткам, дядька, держа в одной руке, ложку, привязанную к длинной палке: ей мы мешали в котелке, сказал: "МОлоджь! Пожалуйте трескатьгречку!". Я же сказал: "Знакомься, это – Ассоль. " "Ассоль?" – перепросил он. Посмотрел на нее оценивающе, и сказал: "Ну, пожалуй, – Ассоль!". Потом немного подумал, и еще сказал: "Ну, парень, ты – попал:" : Что он тогда имел ввиду, я до сих пор не знаю:

: Надо сказать, что тогда, в те дремучие годы, по всему Крыму, на набережных (да, и не на набережных – тоже), продавали сухое вино. Любое. Красное, белое и розовое. В желтых таких бочках. Рубль – литр. Так, как у нас продавали квас. Квас, впрочем, тоже – продавали. Дядька навострился покупать трехлитровый баллон красного вина (нам больше нравилось – красное), и уговаривать его за ужином. Конечно, когда он приходил ужинать. Что случалось далеко не каждый день: дядька вел бурную курортную личную жизнь.

МояАссоль научила нас по – гречески разбавлять вино пополам с водой, и пить его вместо чая. После этого, дядька стал покупать баклажку вина рано утром – чтобы хватило на весь день.

После жидкой гречки, с двумя банками консервов, с улыбающийся свиной мордой на этикетке, и под названием "Фарш колбасный" (все куплено на полурынке – полумагазине с историческим названием "Сугдея"), выпитого разбавленного кислого винца, и отлакированного всего этого, свежими абрикосами, которые тогда росли вокруг Судака, как сорняки (у нас так елки растут), дядька сказал: "Давайте – ка, мОлодеж, – в море! Тащите побольше всяких крабов – мидий: вечером будем пировать. У меня будут гости".

Мы побежали в море. Мы действительно – постарались! Крабов было десятка два, рапан – килограмма три, а уж мидий, вообще – немеряно. Было даже несколько крупных морских чертей: рыбы, сколь чрезвычайно вкусной, столь и чрезвычайно колючей.

Вечером, часов в семь, дядька привел девушку – офигительно красивую. Сказал мне: "У тебя – есть, а мне, что – нельзя?!" Я и не возражал, собственно.

Вся эта когорта начала жарить – парить и варить нашу богатую добычу, а потом уселась вокруг костра: пока мы плавали, дядька, ради такого случая набрал на берегу ворох плавника. Дядька, неуловимым движением, достал откуда – то бутылку массандровского кагора (она оказалась там далеко не одна, впоследствии), и пир – начался. Нам с Ассоль даже дали по глотку – другому кагорчика: на пробу – потом мы пили разбавленную кислятину. Мы все уплетали эти нехитрые крымские деликатесы, и, растопырив уши, слушали дядьку, который взялся рассказывать многочисленные байки из своей славной альпинистской жизни.

В Крыму темнеет резко: как будто кто – то выключает свет с заходом солнца. Мы сидели в кромешной темноте, еще более сгущающейся от маленького нашего костерка: дров было мало, и, раскрыв рты, слушали дядьку, которого – несло. А он, отнюдь, не забывал, все подливать кагорчика своей подружке. Новые бутылки возникали в его руках из ниоткуда, как у хорошего престидижитатора.

Часов в одиннадцать, дядька начал, вполне натурально позевывать, и сказал, что пора бы и на боковую. А мы, если хотим, можем сидеть здесь, хоть до утра: не стоит только забывать про пограничников, которые растолкают при любых обстоятельствах. После этого он забрал вино и девушку, и скрылся в палатке. Там зажегся фонарь, и послышалось смущенное хихиканье пассии.

Мы, с Ассоль еще посидели, минут десять, бесцельно глядя в огонь, а потом, вдруг (!) решили пойти искупаться. Расставаться мне – не хотелось. Поплавали мы недолго – минут пятнадцать, а потом вернулись к костру. Я сказал, что, видимо, действительно пора спать, и полез в свою палатку.

Пока я возился с фонарем, я почувствовал, что в палатке кто – то есть. Обернувшись, я увидел своюАссоль, которая, сидя на корточках, деловито зашнуровывала веревки входа. Я сказал, что этого лучше не делать, а то пограничники утром могут все и порезать: встречались и скотские наряды.