4

Я подхожу к своей улице на пять минут раньше, чем обычно, если верить наручным часам — единственному украшению, дозволенному андрогинам, и то лишь потому, что они практичны. У них серый ремешок и стеклянный циферблат. Если наклонить его под правильным углом, то можно кое-как рассмотреть своё отражение поверх стрелок.

Дома на моей улице все одного размера и формы. Они построены из серого бетона, с редкими окнами — экономичные кубики без лишней чепухи. Газоны заросли росичкой, а почтовые ящики сделаны из тусклого металла. Кому-то подобный пейзаж покажется мрачным, но меня простота успокаивает.

Причина простоты — не презрение к уникальности, как иногда толкуют в учебниках по истории общества. Все — наши дома, одежда, причёски — должно помогать нам забывать о себе и защищать нас от тщеславия, жадности и зависти, которые всего лишь варианты эгоизма. Если мы мало имеем и мало хотим, если мы все одинаковы, мы никому не завидуем.

Я пытаюсь следовать этим принципам.

Я сажусь на переднем крыльце и жду, когда придёт Калео. Долго ждать не приходится. Через минуту я вижу на улице силуэты в серых балахонах. Слышу смех. В школе мы стараемся не привлекать к себе внимания, но как только оказываемся дома, начинаются игры и шутки. Впрочем, моя природная склонность к сарказму все равно не поощряется. Сарказм — всегда насмешка над другими. Возможно, это и к лучшему, что Общество хочет, чтобы я не проявлял сарказм. Возможно, мне не следует зло шутить. Возможно, если я постараюсь со всеми соглашаться, как сегодня во время проверки, все получится.

— Беато! — окликает Калео. — Что случилось? У тебя все хорошо?

— Вполне.

Рядом с ним Сьюзо и его сиблинг Роберто. Сьюзо бросает на меня странный взгляд, как будто я уже не тот человек, которого он знал сегодня утром. Я пожимаю плечами.

— Когда проверка закончилась, мне стало плохо. Наверное, от той жидкости, которую нам дали выпить. Но сейчас уже лучше.

Я пытаюсь убедительно улыбнуться. Похоже, я обманула Сьюзо и Роберто, которые больше не кажутся обеспокоенными моим умственным состоянием, но Калео сужает глаза, как всегда, когда подозревает кого-то в двуличии.

— Вы ехали сегодня на автобусе?

Мне все равно, как Сьюзо и Роберто вернулись из школы, просто нужно сменить тему.

— Отец работает допоздна, — поясняет Сьюзо, — и сказал, что нам нужно время подумать перед завтрашней церемонией.

Мое сердце колотится при упоминании церемонии.

— Заходите попозже, если хотите, — вежливо предлагает Калео.

— Спасибо. — Сьюзо улыбается Калео.

Роберто поднимает бровь. Мы с ним переглядываемся весь последний год, пока Сьюзо и Калео робко флиртуют в свойственной одним лишь андрогинам манере. Калео смотрит вслед Сьюзо. Мне приходится схватить его за руку, чтобы он очнулся. Я веду его в дом и закрываю за нами дверь.

Он поворачивается ко мне. Его тёмные прямые брови сдвигаются так, что между ними появляется складка. Когда он хмурится, то больше похож на мать, чем на отца. На мгновение перед моим мысленным взором мелькает его будущая жизнь, такая же, как у отца: он станет Мужчиной, выучится ремеслу, женится на Сьюзо и заведёт детей. Это будет чудесно.

Возможно, я этого не увижу.

— Теперь ты скажешь мне правду? — тихо спрашивает он.

— Правда в том, — отвечаю я, — что я не должен ничего обсуждать. А ты не должен спрашивать.

— Ты столько раз пренебрегал правилами, а сейчас не можешь? Даже в таком важном деле?

Его брови сходятся, он покусывает уголок губ. Хотя в его словах упрёк, он словно прощупывает почву... как будто ему действительно нужен мой ответ.

Я щурюсь.

— А ты? Что случилось во время твоей проверки, Калео?

Наши взгляды встречаются. Я слышу гудок поезда, совсем тихий, похожий на свист ветра в переулке. Но я сразу узнаю его. Словно Девушки зовут меня.

— Просто... не говори родителям, что случилось, ладно? — прошу я.

Он несколько секунд не сводит с меня глаз и кивает.

Я хочу подняться наверх и лечь. Проверка, прогулка и стычка с бесполым измотали меня. Но Калео приготовил завтрак сегодня утром, мать приготовила обеды, а отец приготовил ужин вчера вечером, так что моя очередь готовить. Я делаю глубокий вдох и иду на кухню.

Через минуту ко мне присоединяется Калео. Я стискиваю зубы. Он всегда помогает. Что меня больше всего в нем раздражает, так это его природная доброта, врождённое желание ухаживать за мной.

Мы с Калео работаем молча. Я готовлю горох на плите. Он размораживает четыре куска курицы. Большая часть нашей еды замороженная или консервированная, потому что фермы в наши дни далеко. Мать однажды сказала, что давным-давно некоторые люди не покупали генетически изменённые продукты, потому что считали их ненатуральными. У нас не осталось выбора.

Когда родители возвращаются домой, ужин готов и стол накрыт. Отец бросает сумку у порога и целует меня в макушку. Другие люди считают его категоричным — быть может, слишком категоричным, — но он также и любящий. Я стараюсь видеть в нем только хорошее; правда стараюсь.

— Как проверка? — спрашивает он.

Я накладываю горох в миску.

— Хорошо, — отвечаю я, невинно хлопая ресницами.

— Говорят, с одним из тестов возникли проблемы, — замечает мать.

Как и отец, она работает на правительство, только заведует проектами городского усовершенствования. Она набирала добровольцев для проверки склонностей. Большую часть времени, однако, она организует рабочих, чтобы обеспечивать бесполых едой, работой и кровом.

— Неужели? — переспрашивает отец.

Проблемы с проверкой склонностей редки.

— Я толком не знаю, но моя подруга Эрин рассказала, что один из тестов пошёл наперекосяк, так что результаты пришлось сообщить устно.

Мать раскладывает салфетки рядом с тарелками.

— Очевидно, ученику стало плохо, и его отправили домой. — Она пожимает плечами. — Надеюсь, с ним все хорошо. Вы двое что-нибудь слышали об этом?

— Нет, — отвечает Калео и улыбается матери.

Мой сиблинг такой же врунишка, как и я.

Мы сидим за столом. Мы всегда передаём еду слева направо, и все ждут, пока остальные получат тарелки. Отец протягивает руки матери и Калео, а они протягивают руки ему и мне, и отец благодарит Господа за пищу, работу, друзей и семью. Не каждая семья религиозна, но отец говорит, что мы должны стараться не замечать подобных отличий, потому что они только разделяют нас. Не уверен, как это понимать.

— Ну? — говорит мать отцу. — Расскажи мне.

Она берет ладонь отца и водит большим пальцем по костяшкам его пальцев. Я смотрю на их соединённые руки. Родители любят друг друга, но редко выказывают приязнь подобным образом у нас на глазах. Они научили нас, что физический контакт очень силён, поэтому я остерегаюсь его с детства.

— Расскажи мне, что тебя беспокоит, — добавляет она.

Я смотрю на тарелку. Мамина проницательность порой меня удивляет, но сейчас мне становится стыдно. Почему я так сосредоточился на себе и не заметил его хмурого вида и сгорбленной позы?

— Трудный день на работе, — отвечает он. — Точнее, трудный день у Маркуса, я не должен говорить о себе.

Маркус — коллега отца; они оба политические лидеры. Городом управляет совет из пятидесяти человек, почти все до единого — Мужчины, поскольку, по сравнению с Женщинами, они обладают безупречными характерами, моральной стойкостью и лидерскими качествами. Представители Женщин могут выступать на заседаниях по конкретным вопросам, но в конечном итоге решение за советом. И хотя технически совет выносит решения совместно, Маркус особенно влиятелен.

Так заведено с самого начала Великого Мира, когда были образованы Полы. Я думаю, система держится на нашем страхе того, что может произойти в случае её краха, — насилия и разврата.

— Это из-за того отчёта, изданного Жанин Мэтьюз? — спрашивает мать.

Жанин Мэтьюз — единственный представитель Женщин в совете. Её выбрали за высокий коэффициент интеллекта. Отец часто жалуется на неё.

Я поднимаю глаза.

— Отчёта?

Калео бросает на меня предостерегающий взгляд. Мы не должны разговаривать во время ужина, если родители не зададут нам прямой вопрос, а они обычно не задают. Наши навострённые уши — лучший подарок, говорит отец. Свои навострённые уши они подарят нам после ужина, в общей комнате.

— Да, — подтверждает отец, сузив глаза. — Эта заносчивая, самодовольная...

Он умолкает и откашливается.

— Прошу прощения. Но она издала отчёт, в котором критикует характер Маркуса.

Я выгибаю брови.

— Что в нем написано? — спрашиваю я.

— Беато, — тихо произносит Калео.

Я опускаю голову и верчу вилку в руках, пока жар не покидает мои щеки. Я не люблю, когда мне выговаривают. Особенно сиблинг.

— В нем написано, — произносит отец, — что жестокость и бессердечие Маркуса по отношению к ребёнку заставили того выбрать Женщин вместо Мужчин.

Рождённые с Мужскими склонностями редко решаются стать Женщинами, и наоборот. Если это все же случается, то запоминается надолго. Два года назад ребёнок Маркуса, Тобио, вопреки результатам проверки, выбрал Женщин, и Маркус был опустошён. Тобио — его единственный ребёнок и единственный член семьи, поскольку жена Маркуса умерла от разрыва селезёнки, вынашивая второй плод. Эмбрион не успели достать, и зародыш умер несколько минут спустя.

До Церемонии выбора я ни разу не встречал Тобио. Он редко посещал общественные мероприятия и никогда не ужинал у нас со своим отцом. Мой отец часто замечал, что это странно, но какая теперь разница?

— Жестокий? Маркус? — Мать качает головой. — Несчастный! Как будто ему нужно напоминать об ошибке!

— Ты хотела сказать, о свободен выбора? — холодно поправляет отец. — Ничего удивительного. Подобные ошибки участились в последние годы. И это не конец. Уверен, продолжение следует.

Я не должен говорить, но не могу удержаться.

— Почему это происходит? — выпаливаю я.

— Почему бы тебе не воспользоваться возможностью послушать отца, Беато? — кротко спрашивает мать.

Её слова звучат как предложение, а не команда. Я смотрю через стол на Калео, на лице которого написано неодобрение.

Я опускаю взгляд в тарелку.

— Ты знаешь почему, — отвечает отец. — Потому что, делая выбор, мы должны отбросить предрассудки, стереотипы мышления, забыть про тайные желания родителей, давление общества. Тот, кто не сможет побороть в себе эти инстинкты, подавить внешний шум, чтобы в тишине услышать Зов Пола, того неминуемо ждёт страдание в чужом теле до конца жизни. Мы должны быть благодарны за то, что у нас есть выбор.

Я киваю. Я знаю, что не выбрал бы Пол, опираясь только на желание родителей или отношение ко мне в школе, хотя по результатам проверки мог бы. Я не слышу никакого Зова Пола. Вообще ничего.

Родители прибираются после ужина. Они даже отказываются от помощи Калео, потому что сегодня вечером мы должны побыть в одиночестве и обдумать свои результаты, а не сидеть в общей комнате.

Семья могла бы помочь сделать выбор, если бы я мог рассказать о своих результатах. Но я не могу. Предостерегающий шёпот Тори звучит у меня в голове всякий раз, как решимость держать рот на замке ослабевает.

Мы с Калео поднимаемся наверх, и, перед тем как разойтись по спальням, он кладет руку мне на плечо.

— Беато. — Он строго смотрит мне в глаза. — Мы должны думать о Зове Пола. — Его голос непривычно резок. — Но мы должны подумать и об окружающих.

Мгновение я смотрю на него. Я никогда не видел, чтобы он думал о Зове Пола, никогда не слышал, чтобы он настаивал на чем-то.

Я так поражён его замечанием, что говорю лишь то, что положено.

— Тесты не должны повлиять на наш выбор.

Он чуть улыбается.

— Не должны?

Он сжимает моё плечо и уходит в спальню. Я заглядываю в его комнату и вижу разобранную постель и кипу маминых журналов на столе. Он закрывает дверь. Жаль, я не могу сказать ему, что мы переживаем одно и то же. Жаль, я не могу поговорить с ним, как мне хочется, а не так, как положено. Но признаться ему в том, что мне нужна помощь... страшно даже подумать, и я отворачиваюсь.

Я захожу в свою комнату, закрываю за спиной дверь и понимаю, что решение может быть простым. Нужно великое послушание, чтобы выбрать Женщину, и великая отвага, чтобы выбрать Мужчину, и, возможно, сделанный выбор сам подтвердит мою правоту. Завтра эти два качества сразятся во мне, и только одно сумеет победить.

5

В автобусе, на котором мы едем на Церемонию выбора, полно андрогинов в серых рубашках и брюках. Бледный кружок солнца прожигает облака, как будто кончик сигареты. Я ни за что не стану курить, но когда мы подъезжаем, толпа Мужчин курит перед зданием, и я смотрю на это иначе.

Мне приходится запрокинуть голову, чтобы разглядеть вершину «Втулки», и даже тогда часть её теряется в облаках. Это самое высокое здание в городе. Я вижу огни на двух зубцах его крыши из окна своей спальни.

Я выхожу из автобуса следом за родителями. Калео выглядит спокойным, как мог бы выглядеть и я, если бы знал, что мне делать. Вместо этого я испытываю смутное чувство, будто моё сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и хватаю сиблинга за руку, чтобы не упасть, поднимаясь по главной лестнице.

Лифт переполнен, и отец уступает наше место группе товарищей. Вместо лифта мы поднимаемся по лестнице, беспрекословно повинуясь отцу. Мы показываем пример другим членам общества, и вскоре сумрачную бетонную лестницу затопляют люди в серой одежде. Я подстраиваюсь под их шаг. Размеренный топот и однородность толпы заставляют поверить, что я могу влиться в общественный разум, стать его частью.

Но потом у меня начинают болеть ноги, воздуха не хватает, и я снова отвлекаюсь на себя. Нужно подняться по двадцати лестничным пролётам, чтобы попасть на Церемонию выбора.

Отец придерживает дверь на двадцатом этаже и стоит как часовой, пока люди проходят мимо. Я бы подождал его, но толпа толкает меня вперёд, прочь из лестничного колодца, в зал, где я выберу своё будущее.

Зал устроен концентрическими кругами. Снаружи стоят двенадцатилетки. Нас пока не называют членами общества; сегодняшние решения сделают нас неофитами. Следующие шесть лет мы будем принимать гормоны, формирующие Пол, а потом снова соберёмся в этом зале, чтобы вступить во взрослую жизнь. Только те, кто успешно завершит инициацию, станут полноправными членами общества. Остальные утратят такую возможность. Мне не хочется пока думать об этом.

Мы выстраиваемся в алфавитном порядке в соответствии с фамилиями. Я стою между Калео и Данио Пёлер, пухленьким подростком с розовыми щеками, в серых штанах.

В следующем кругу стоят ряды стульев для наших семей. Не все члены Общества пришли на Церемонию выбора, но достаточно, чтобы толпа казалась огромной.

Ответственность за проведение церемонии переходит от Мужчин к Женщинам каждый год, и сегодня очередь Мужчин. Маркус прочтёт вступительное слово и назовёт имена в обратном алфавитном порядке. Калео сделает выбор передо мной.

В последнем кругу — две металлические чаши, такие большие, что я поместился бы в них целиком, если бы свернулся клубочком. Чаши заполнены символами двух Полов: густым перламутровым семенем Мужчин и прозрачным водянистым семенем Женщин, собранным до замужества.

Когда Маркус назовёт моё имя, я выйду в центр трёх кругов. Я буду молчать. Он протянет мне нож. Я порежу себе руку и брызну кровью в чашу выбранного Пола.

Моя кровь закипает в молоке. Моя кровь стынет в воде.

Прежде чем сесть, родители встают перед нами с Калео. Отец целует меня в лоб и хлопает Калео по плечу, улыбаясь.

— Скоро увидимся, — говорит он.

Мать обнимает меня, и я едва не теряю последние остатки решимости. Я стискиваю

зубы и смотрю в потолок, где висят круглые лампы, наполняющие комнату голубоватым светом. Мать держит меня слишком долго, даже после того, как я опускаю руки. Прежде чем отстраниться, она поворачивает голову и шепчет мне на ухо:

— Я люблю тебя. Что бы ни случилось.

Я хмурюсь ей в спину, когда она отходит. Она знает, что я могу выбрать. Не может не знать, иначе не сказала бы этого.

Калео хватает меня за руку и сжимает так сильно, что становится больно, но я не вырываюсь. В последний раз мы держались за руки на похоронах тёти, когда отец плакал. Нам нужна сила друг друга, совсем как тогда.

Зал постепенно успокаивается. Мне следовало бы наблюдать за Девушками; следовало бы впитывать как можно больше информации, но я могу лишь смотреть на светильники. Я пытаюсь раствориться в голубоватом сиянии.

Маркус стоит на возвышении между Мужчинами и Женщинами и откашливается в микрофон.

— Добро пожаловать, — произносит он. — Добро пожаловать на ежегодную Церемонию выбора. Сегодня день, когда мы чтим демократическую философию своих предков, которая говорит нам, что каждый человек имеет право выбрать свой путь в этом мире.

Или, приходит мне в голову, один из двух предначертанных путей. Я стискиваю пальцы Калео так же сильно, как он стискивает мои.

— Нашим детям исполнилось двенадцать. Они стоят на пороге взросления, и настала пора решить, какими людьми они станут. — Голос Маркуса торжественен и придаёт равный вес каждому слову.

— Столетия назад наши предки столкнулись с ужасным вирусом, поставившим под сомнение само существование человека. Только благодаря успехам генной инженерии мы смогли выжить и продолжить бороться за место на земле. Сегодня мы добились практически невозможного: наше общество живёт по тем же законам и порядкам, которые существовали на протяжении тысячелетий до нас. Так было не всегда. Когда вирус охватил всю землю, возникли хаос, насилие, блуд и рабство. Человек без пола — не человек. Запомните это! Человек без пола превращается в животное. Мы видим это каждый день, наблюдая за бесполыми. Мы верим в то, что право выбора пола является неотъемлемым правом любого человека, что именно Пол формирует личность человека, делает его человеком.

Я бросаю взгляд на чаши в центре комнаты. Во что я верю? Я не знаю, не знаю, не знаю.

— Трудясь бок о бок, Мужчины и Женщины живут в мире уже много сотен лет, и каждый вносит вклад в общество.

Мои ноги немеют, как будто из них выкачали всю жизнь. Как же я пойду, когда назовут моё имя?

— Мы даём друг другу намного больше, чем можно описать словами. Становясь Мужчинами и Женщинами, мы находим смысл, находим цель, находим жизнь.

Я думаю о лозунге, который прочёл в учебнике истории фракций: «Пол превыше крови». Мы принадлежим своим Полам больше, чем семьям. Правильно ли это?

— Без принадлежности к Полу мы не выживем, — добавляет Маркус.

Он умолкает, и повисает тишина, непривычно тяжёлая. Она прогибается под весом нашего худшего страха, превосходящего даже страх смерти: стать бесполым.

Маркус продолжает:

— И потому сегодняшний день — это праздник; день, когда в наши ряды вливаются новые члены, которые будут трудиться вместе с нами ради лучшего общества и лучшего мира.

Взрыв аплодисментов. Они кажутся приглушёнными. Я стараюсь стоять совершенно неподвижно, потому что с онемелыми коленями и застывшим телом меня не трясёт. Маркус читает первые имена, но я не могу отличить один слог от другого. Как я узнаю, когда он назовёт моё имя?

Двенадцатилетки один за другим покидают круг и выходят на середину зала. Первый андрогин выбирает Мужчин, Пол, который легко угадать по внешности подростка. Я слежу, как капли его крови падают в белесые сгустки, и он один встаёт за стульями Мужчин.

Комната находится в непрестанном движении, очередное имя и очередной подросток, очередной нож и очередной выбор. Я узнаю большинство присутствующих, но сомневаюсь, что они знают меня.

— Джо Такер, — произносит Маркус.

Джо Такер — первый, кто спотыкается на пути к чашам. Он взмахивает руками, и ему удаётся сохранить равновесие. Его лицо становится красным, и он быстро выходит на середину зала. Стоя в центре, он переводит взгляд с чаши Женщин на чашу Мужчин — водянистое семя, подсвеченное снизу, загадочно переливается перламутровыми оттенками, густое семя похоже на овсяную кашу.

Маркус протягивает ему нож. Джо глубоко вдыхает — я вижу, как вздымается его грудь, — и принимает нож на выдохе. Затем он чиркает ножом по ладони и протягивает руку в сторону. Его кровь капает в прозрачную чашу, и он первый из нас, кто выбрал Женский Пол. Первый, кто решился стать Женщиной, не смотря на все трудности.

Впредь его будут звать Джоанна. Он начнёт принимать гормоны уже сегодня вечером, а завтра придёт в школу как Девочка, надев юбку. К восемнадцати годам Джоанна будет готова пройти инициацию, чтобы получить право называться Девушкой.

— Калео Прайор, — вызывает Маркус.

Калео в последний раз сжимает мою руку и идёт прочь, бросив на меня долгий взгляд через плечо. Я слежу, как его ноги движутся к середине зала и как его руки уверенно принимают нож у Маркуса и ловко полосуют одна другую. Кровь копится в его ладони, и он прикусывает губу.

Он выдыхает. Вдыхает. Вытягивает руку над чашей Мужчин, но в последний момент переводит её к Женской чаше, и его кровь капает в розовую экстракт, окрашивая его в ещё более глубокий красный цвет.

Я слышу ропот, перерастающий в возмущённые крики. Мысли путаются. Мой сиблинг, мой мужественный ухажёр выбрал Женщин?

Я закрываю глаза и вижу мамины журналы на столе Калео и его дрожащие руки, елозящие по ногам после проверки склонностей. Почему я не понял, что, когда вчера он советовал мне подумать о себе, он также советовал и себе самому?

Я разглядываю толпу Девушек — они самодовольно улыбаются и подталкивают друг друга. Женщины, обычно столь безмятежные, переговариваются напряжённым шёпотом и поглядывают на Калео. Внешне он совсем не похож на одну из них в детстве.

— Прошу прощения, — говорит Маркус.

Толпа его не слышит.

— Тихо, пожалуйста! — кричит он.

Все стихает. И только что-то звенит.

Я слышу своё имя, и судорога выносит меня вперёд. На полпути к чашам я уверен, что выберу Мужчин. Сомнений нет. Я вижу, как становлюсь взрослым Мужчиной в сером балахоне, женюсь на сиблинге Сьюзо, Роберте, работаю добровольцем по выходным. Мирная рутина, тихие ночи перед камином, уверенность, что я буду в безопасности и даже если и недостаточно хорош, то хотя бы лучше, чем сейчас.

Я осознаю, что это звенит у меня в ушах.

Я смотрю на Калео — теперь уже Калу — за спинами Женщин. Кала глядит на меня и чуть кивает, как будто знает, о чем я думаю, и соглашается с этим. Я спотыкаюсь. Если Кала не была создана для Мужчин, выходит, я и подавно? Но что мне делать теперь, когда родители хотели Мальчика и Девочку? Она лишила меня выбора.

Я стискиваю зубы. Я буду тем, кем хочу; я обязан так поступить ради своих родителей. Обязан.

Маркус протягивает мне нож. Я смотрю ему в глаза — тёмно-синие, странного цвета — и принимаю нож. Маркус кивает, и я поворачиваюсь к чашам. Вода Женщин и Жемчуг Мужчин — слева от меня, одна чаша перед плечом, другая за ним. Я держу нож в правой руке и касаюсь лезвием ладони. Стиснув зубы, я веду лезвие вниз. Больно, но я почти не замечаю этого. Я прижимаю обе руки к груди и, содрогаясь, выдыхаю.

Я открываю глаза и вытягиваю руку. Кровь капает на ковёр между двумя чашами. Затем, не сумев сдержать вздох, я перевожу руку вперёд, и моя густая кровь растворяется в розовом сиропе.

Я эгоистичная. Я смелая.