Семья из шести человек из далекой России отправилась на отдых на горячее побережье Испании отпраздновать семейные торжества, и вдруг неожиданно оказалась на нудистском пляже. Смогут ли они удержать себя в рамках приличий, или тлетворное влияние запада и грешное южное солнце и море сотрет все грани приличий и табу, и близкие родственники погрязнут в безумном разврате, утоляя преступную похоть, и наслаждаясь друг другом в грешном совокуплении безудержного инцеста и порока?

Наступил 2000 год, и для большинства матерящихся трудящихся Миллениум был отличным поводом выпить. Но для семьи Сердюк это было не просто начало нового века, а год Великих Юбилеев: деду, Григорию Сердюк, исполнялось 60 лет, отцу, Евдокиму — 40 лет, а сыну, Петру — 20 лет. Причем все они были летнего «разлива» — мужики регулярно вылуплялись с июля по август с шагом в двадцать лет — видимо после сбора урожая мужская составляющая родословной семьи Сердюк осенью планомерно наполняла не только закрома Родины.

В честь знаменательных событий глава семьи, Евдоким Сердюк, преподнес окружающим его родственникам незабываемый сюрприз: он оплатил поездку на шестерых в Испанию, решив отметить все юбилеи сразу. Ласковое море, горячий песок, палатки, и прочая радостная фигня вдохновили всех необыкновенно — особенно женский коллектив. Дочка Валентина чмокнула папку в губы, и помчалась трещать по телефону с подружками (Катька, Светка, Манька... Ты сейчас упадешь!), бабка Алевтина деловито посеменила искать на глобусе Испанию, а жена Евдокима, Пелагея, молча утащила супруга в спальню, откуда он вышел через пять минут с красной мордой лица и счастливыми глазами.

Сборы были недолгими, каждый взял с собой то, что посчитал нужным, и в начале июля, погрузив незамысловатое барахло в старенький автобус «Фольксваген», который еще помнил «детей цветов», Сердюки двинули в страну воинствующих томатов и апельсинов.

За рулем был Евдоким, рядом сидела его жена Пелагея, и незаметно для всех (как ей ошибочно казалось), гоняла в штанах супруга его крепыша. Валентина, стоя в коротеньких шортиках на четвереньках, высунулась в окно и радовалась солнышку, демонстрируя молодые сиськи проезжающим мимо водителям со свернутыми шеями и начинающимся сколиозом. Петр сидел рядом с сестрой, и активно развивал косоглазие, периодически пялясь на аппетитные булки Валентины, которые крутились в непосредственной близости от его лица. На заднем ряду чинно восседала бабка Алевтина, поставив тюк со снедью между ног деда Григория — его раздавленные яйца были не в счет: дедушка старый, ему все равно.

Время в пути пролетело радостно и незаметно, и к вечеру пятницы они въехали на побережье Средиземного моря. Необходимо было найти место для стоянки, где можно было бы крепко «заякориться» на три недели в режиме «дикарь российский обыкновенный». Дед Григорий достал мощный военный бинокль времен очаковских и покоренья Крыма (в 1788 году), и сурово уставился в надвигающуюся темноту. «Там», неопределенно ткнул он крючковатым пальцем в широкий берег. Евдоким покосился на закрытые крышечкой линзы бинокля, но спорить с ветераном не стал, и все стали дружно спускаться в темную неизвестность.

Сердюки проходили мимо многочисленных палаток, разбитых на прибрежной полосе — все отдыхающие уже спали. Найдя себе место под солнцем (несмотря на сияющую в черном небе луну), мужская половина племени дикарей споро натянула палатки, и все заползли внутрь, предавшись здоровому сну после тяжелой дороги.

Утро постучалось в тряпичные двери сердюкинских палаток веселым гомоном разнокалиберной речи, криками чаек, и ярким солнцем Испании. Члены Совета Старейшин полезли из ночных укрытий аки тараканы, и остолбенели, глядя на люд, окружающий их бивак: все вокруг были напрочь голые. Везде, куда хватало глаз, стояли, сидели, бегали и играли люди всех возрастов, в чем мать родила. Максимум, что было на них надето, это панама и солнцезащитные очки.

— Свят! Свят! Свят! — запричитала баба Аля, бешено вращая головой по сторонам.

— Ёптель-моптель! Вот те на! — крякнул дед Григорий, и потянулся за полевым биноклем.

Пока Алевтина яростно осеняла крестным знамением джентльмена в очках, который невозмутимо дрочил здоровенный елдак с прищуром вглядываясь в чью-то задницу, торчащую из-под солнцезащитного зонта, Григорий медленно простреливал пляж 20-ти кратным биноклем, жалея лишь о том, что не прихватил из дома телескоп.

Услышав причитания Алевтины, из палатки на карачках полезла Валентина, да так и замерла, высунувшись наполовину наружу: прямо перед ней висел чей-то член с бритыми яйцами на босу ногу. Следом за ней пытался вылезти из палатки Петр, и чуть не уткнулся носом в промежность остолбеневшей в проходе сестры. Валентина сориентировалась быстрее других, и быстро окинув взглядом пляж, кишевший сиськами и письками, стала нетерпеливо стаскивать топ и трусики прямо перед изумленным взором Петра, стоящего сзади нее на четвереньках.

Расценив обнажение сестренки как руководство к действию, с мысленным воплем «ThаnkYоu, Gоd!» Петя стал лихорадочно сбрасывать с себя всю одежду, но, запутавшись в трусах, потерял равновесие и ткнулся-таки носом Валентине прямо в цель. Девушка взвизгнула и пробкой вылетела из палатки — прямо в объятия загорелого мачо, который маячил перед Валентиной этим безумным утром.

Добродушно поиграв с голыми грудями опешившей Валентины, он вложил ей в руку свой член — просто, чтобы поздороваться. Девушка отдернула руку, и попятилась, испуганно глядя на мужское достоинство, которое угрожающе увеличивалось в размерах. Сзади что-то с мягким стуком упало на песок — это была отвалившаяся челюсть Петра, в изумлении глядящего из палатки на окружающий его развратный мир. Валентина благодарно схватила брата за руку, и выдернула на свет божий, как морковку из грядки — его костюм как раз соответствовал местным обычаям.

— Это мой брат! — крикнула Валентина, и для убедительности схватила его за набухшие гениталии, демонстративно помахав ими перед наглым мужиком.

— Hаvе а Nicе Dаy! — кивнул загорелый дядька, и отправился восвояси, держа членом курс за горизонт.

— Приветствую всех на испанской земле, — начал было Евдоким, показавшийся из палатки в семейных трусах, и осекся, глядя на дочь и сына в библейских одеждах: что-то явно пошло не так.

— Ты чего застрял у входа? — спросила Пелагея, вылезая наружу в сплошном купальнике цвета хворой мыши.

— Мы оказались на нудистском пляже, Поля, — сдавленным голосом ответствовал Евдоким, и встал в штрафную позу футболиста: его мужское достоинство активно соглашалось с вышеизложенной оценкой происходящего.

— Кимушка, что же это такое делается! — запричитала Пелагея, и зачем-то прикрыла руками срамные места, и без того плотно прикрытые купальным костюмом фабрики «Брезент и Кирза». — Теперь нам придется переезжать? — вопрошала она, внимательно разглядывая стоящего рядом афроамериканца, член которого далеко простирался по бескрайним просторам средиземноморского побережья. — Но если ты решишь, что можно остаться, то...

Оборвав ею же инициированный спор на полуслове, Пелагея кокетливо спустила бретельку солнцезащитного костюма (в котором можно было смело плавить чугун и сталь), и призывно взглянула на представителя братского народа. Представитель лениво бил мошкару и гнуса, ползающих по телу собственным достоинством, и никак не эрегировал на брачные игры народов России.

Сердюки собрались в кружок для принятия важного решения по вновь открывшимся обстоятельствам: оставаться ли на чуждой для их нравственности вражеской территории, или свалить поскорее отсюда к ебеням. Дед Григорий отказался присоединиться к Высшему Совету — в нем проснулся дух партизана (которым он никогда не был), и он целился из бинокля в заморских дамочек, переползая на брюхе по пересеченной местности пляжа и оставляя за собой на песке неглубокую борозду.

При одном воздержавшимся

на ладонь, и провел по промежности чьей-то круглой попки, которая отозвалась на его ласку. Недолго думая, он с размаху вставил свой член во влагалище незнакомки, ни на секунду не теряя из виду объект своих тайных фантазий — ебущуюся с негром жену.

Движения Евдокима были уверенные и сильные, его партнерша с каждым ударом охала и стонала, двигаясь ему навстречу, и он мысленно порадовался, что ему досталась такая благодарная и умелая задница. Вдруг сердце его оборвалось: он увидел, как его Петр отделился от толпы, подошел к Пелагее, и вставил ей член в рот. Она даже не поняла, что это ее собственный сын, и стала сосать его, причмокивая и облизывая внушительную головку влажным языком. Такой фантазии у Евдокима не было никогда, и он не сразу понял, как к этому относиться.

— Ты не заблудился, сынок? — негромко позвал его Евдоким, ожесточенно долбя неизвестную прелестницу.

Петр вздрогнул от голоса отца, нашел его глазами в толпе, и, помедлив, ответил:

— Ты на себя-то посмотри, батя...

На его слова неожиданно отреагировала девушка, которая подставила ему свой зад: она резко повернулась к Евдокиму, и охнула:

— Господи, папка... Так это ты меня... Ебешь...

Евдоким в ступоре уставился на Валентину, продолжая по инерции насиловать ее — у него и в мыслях никогда не было спать с собственной дочерью. Наконец, опомнившись, он попытался отпрянуть от нее, но Валентина удержала его.

— Мне понравилось, папочка... Я хочу, чтобы ты закончил со мной... Раз уж так вышло...

— Валечка, это безумие какое-то, — сказал Евдоким, медленно продолжая двигаться в ней, — это неправильно, и нужно немедленно это прекратить!

С этими словами Евдоким так задвинул дочке, что она на мгновение повисла на его члене, оторвавшись коленями от земли. Валентина ойкнула и повалилась лицом в песок. «Еще немного потрахаю, и надо прекращать это безобразие», думал Евдоким: ее щелочка была узенькая, и выходить из нее совсем не хотелось. Валентина стонала при каждом погружении, периодически отплевываясь от песка.

— Иди, милая, я помогу тебе, — сказал Евдоким, с сожалением вынимая член из Валентины и разворачивая ее лицом к себе, — давай отряхну песок.

Валентину покачивало, пока ее отец очищал ее лицо от песчинок, и она ухватилась за его член, чтобы не упасть. Потом стала непроизвольно дрочить его, наслаждаясь упругостью и толщиной. Лицо девушки было уже чистым, но Евдоким продолжал гладить его, наклоняясь к дочке все ниже и ниже, чувствуя ее горячее дыхание на своих губах. Вдруг Валентина закрыла глаза, ее влажный рот приоткрылся, и она слилась в страстном порыве с отцом, который ответил на поцелуй, засунув свой язык между ее дрожащих от желания губ.

Валентина стала нежно сосать папин язык, который проникал в нее все глубже и глубже, Евдоким схватил груди дочери и стал мять их, играя пальцами с набухшими сосками, прогибаясь навстречу движениям ее шаловливых рук на его члене. На секунду оторвавшись от умопомрачительных ласк, которые впервые дарила ему собственная дочь, да еще у всех на глазах, он заметил сына Петра, стоящего сзади Валентины.

Петр подтянул попку сестры к себе, и, ни слова не говоря, легко вошел в нее сзади — ее влагалище было полно смазки и выделений отца. Валентина обернулась, увидела брата, который заполнил ее тугую киску своим членом, и улыбнулась:

— Ну вот, Петька, — сказала она, прогибаясь навстречу сильным ударам брата, — наконец-то сбылась твоя мечта! — Она раздвинула свои ягодицы руками и прошептала, — наслаждайся, братишка...

Петр что-то прохрипел в ответ и нагнул голову сестры вниз, схватив ее за волосы. Перед лицом Валентины оказалось пульсирующее орудие отца, и она влажно всосала его почти до основания. Валя обхватила бедра Евдокима руками, чтобы не упасть от мощных ударов брата, который долбил ее сзади, насаживая лицом на член отца. Кто-то из толпы мял груди Валентины и щупал ее зад, но Евдоким не обращал на это внимания — в поле его зрения оказалась его благоверная, которая, находясь в центре голых тел, вытворяла что-то невообразимое.

Пелагея теперь скакала на чьем-то члене, зад ее был по-прежнему заполнен неутомимым африканцем, руками она по очереди дрочила члены собравшихся вокруг нее мужиков, а ее лицо, покрытое липкими подтеками спермы, вылизывала та самая блондинка, которую Евдоким прокатил на собственном члене до берега. Когда выделений набиралось достаточное количество, блондинка взасос целовалась с Пелагеей, делясь с ней собранным семенем, и Евдоким видел, как его жена постоянно глотала чужую сперму, собранную с ее лица случайной подругой. Несколько иностранных пар совокуплялись рядом с Евдокией, меняясь партнерами и завершая картину этой блядской вакханалии.

Евдоким почувствовал, что сейчас кончит — ему никогда не отсасывали с таким наслаждением. Происходящее публичное распутство его супруги лишь подстегивало желание разрядиться — сдерживаться у него не было больше сил. Евдоким достал член изо рта Валентины и неистово задвигал рукой по стволу налитого органа, готового взорваться в любую секунду. Валентина высунула язык и стала жадно лизать уздечку головки, призывно глядя ему в глаза.

— Давай, папка, кончи мне в рот, — шептала Валентина, покрывая быстрыми поцелуями головку, — я хочу попробовать твою сперму на вкус.

Евдоким вдруг замер, натянув кожу на члене до предела, Валентина широко открыла рот, высунув язык, и... По нему заструились потоки семени, стекая прямо ей в горло. Несколько струй горячей спермы ударили ей в нос и губы, и Валентина быстро собрала пальчиком с лица все до капли и проглотила, не забывая слизывать с пульсирующей головки липкие остатки. Евдоким прижал голову Валентины к своему паху, погрузив член в горло дочери, и почувствовал, что ее нежный язычок стал играть с его мошонкой, выдаивая последние соки.

— Ах ты, доченька моя, — сказал Евдоким, с восхищением глядя на Валентину, — ты у меня такая прелесть...

— Люблю тебя, папка, — сказала Валентина и звонко чмокнула его в головку.

Потом она обернулась к брату, который готовился уже залить лоно своей сестренки, и весело сказала:

— Петька, иди сюда, я отсосу и тебе: я хочу сравнить вас с папой по вкусу.

Его не пришлось просить дважды, и через мгновенье он разрядился в рот своей сестры. Спермы было так много, что она вытекала из уголков рта Валентины, и она пальчиками засовывала ее обратно.

— Папа слаще, — заключила она, высосав последние капли из члена брата, подняла глаза и с нежностью посмотрела на Евдокима...

Валентина сидела на песке, прислонившись к брату и отцу, и они вместе смотрели, как бьется в любовных судорогах Пелагея, захваченная в плен многочисленными членами, как извивается она в пароксизме страсти на руках африканца, и видели, как ей сейчас хорошо.

Это был первый день из их двадцатидневного отдыха на горячем побережье Испании — горячем во всех смыслах, и они понимали, что их жизнь больше никогда не будет прежней...