Ответного разрешения говорить мне "Ваня" я ей не дал, да она, скорее всего его и не ждала. И все же такое вот неравноправное обращение друг к другу не помешало нам наслаждаться горячим чаем и болтать сначала о работе, потом вообще обо всем на свете.

Люся (буду ее называть теперь так для краткости) оказалась интересным собеседником: начитанная, азартная, остро и быстро реагирующая на мои аргументы, приводящая разумные доводы в подтверждение своих мыслей, доброжелательная по отношению к окружающему миру, но твердая в убеждениях:

Внезапно, прервав себя на полуслове, она спохватилась:

– Ой, у меня же в номере еще шоколадка осталась! Сейчас принесу.

Подхватилась, выскочила, и скоро вернулась с большой "Аленкой".

– Двенадцать.

Я взглянул на часы, поправил:

– Без четверти на моих.

– Нет, я о температуре в номере. Двенадцать градусов, и батарея совсем холодная.

– М – да: Так вы к утру вообще к простыням примерзнете!

– Да уж:

Чуть было не ляпнул, мол, давайте номерами поменяемся, но вовремя спохватился: это было бы уж совсем чересчур! Джентльменство джентльменством, но я в первую очередь для нее суровый шеф, и такое моё предложение неуместно.

Вместо этого я брякнул еще большую глупость:

– Оставайтесь.

Люся вытаращила глаза:

– Что – о – о?

Но меня уже понесло:

– Оставайтесь. Кресло раскладывается, номер у меня двухместный вообще – то, так что подушек и одеял хватит.

И ляпнул совсем уж ерунду:

– Обещаю не приставать.

Конечно же, предложение мое в Люсиных глазах выглядело ну очень уж скабрезным. И все же она, видимо, сообразила, что если у нее в номере в двенадцать ночи – двенадцать градусов, то при минус двадцати пяти на улице, при ветре в окно и при холодной батарее к утру ее придется от простыней ледорубом отковыривать.

Эти колебания мне удалось прочитать на лице женщины, но мыслей о том, что она решит остаться на ночь со мной, я не допускал. И отлично: вежливость я проявил, она отказалась, и ее будущее воспаление легких – не моя вина.

Ошибся.

– Мне очень неудобно, Иван Егорович: Но я и правда не смогу переночевать там. Я и так уже надела на себя всё, что можно, а пока шоколадку в сумке искала, замерзла совсем. Только:

– Что – только? Ну, я повторяю: приставать на буду, рассказывать кому – то – тем более. Слово даю.

– Ну: хорошо: Я только схожу еще раз, заберу кое – что.

– Да, конечно.

Она опять ушла, а я принялся материть себя за длинный язык. Вслух!

Ругаясь, я разобрал свою постель на широченной двуспальной кровати, разложил кресло, достал полотенца – простыни – подушки – одеяла для гостьи, сложил стопочкой. Ну, и нах: в смысле – какого дьявола я устроил всё это? Ясно ведь, что в любом случае я окажусь в идиотской ситуации: не попытаюсь затащить к себе под одеяло сисястую бабу, ночуя с ней в одном номере – куры меня, как говорится, засмеют. Или загребут. Или как там эта чертова пословица? То есть, поговорка. Или присказка: Тьху!

А начни я домогаться ее – другая беда: нарушение данного мною честного слова; шумный скандал в случае неуспеха, или совершенно непредсказуемые последствия, если все же в конце концов я свой конец в нее засуну.

Вместе со словами "сисястая баба" и "засуну конец" пришло осознание того, что засунуть в сисястую бабу конец мне хочется. И конец мой это желание подтвердил: вполне явственно начал шевелиться.

Люся принесла какие – то свои вещи – я даже не посмотрел. Разложила что – то на полочках в шкафу, в тумбочке, в ванной на полочке над раковиной.

– Иван Егорович, вы ложитесь, а я пока постелю себе.

– Ну да. Я сначала в душ.

Принимая неспешно душ, я размышлял, но уже не над тем, быть или не быть сегодня сексу, а над тем, как к этому прийти так, чтобы и овцы сыты, и волки целы, и пастуха не сожрали. "Приставать" нельзя, я обещал. Значит, нужно сделать так, чтобы "приставать" начала она. То есть, нужно спровоцировать её, но так тонко, чтобы в случае неудачи с полной уверенностью можно было заявить, что ей показалось. Хотя неудачи быть никак не должно!

Для начала я вышел из душа в одних трусах – плавочках, почти ничего не скрывающих – ни сам член, ни тот факт, что он не такой уж и сонный. А что? Я у себя дома.

Люся, увидев это, подняла бровь, но ничего, естественно, не сказала.

А я понял, что она поняла. Нырнул под одеяло, стянул трусы и открыто, а точнее, демонстративно вытащил их из – под одеяла и засунул под подушку:

– Не обращайте внимания, Люся, я всегда так сплю. Если на мне хоть что – то надето, я не высыпаюсь.

Как же не обращать внимания – то? Ха – ха! Попробуй тут не обрати! Люся, конечно же, обратила, да еще как! Она сама не заметила, как при виде всего, что я проделываю, она уставилась на то место на моем одеяле, где что – то топорщилось, и провела себя рукой по лбу. Ну – ну! Посмотрим, насколько ты устойчива!

– Можно, я свет выключу?

– Да, конечно. Не задвигайте шторы, а то в темноте ушибетесь.

Свет от уличных фонарей прекрасно освещал комнату, и я всё отлично мог видеть. Из душа Люся вышла в длинной ночной сорочке. Не очень эротично, конечно, зато никаких штанов: терпеть не могу женские пижамы!

В узкий проход между ее креслом и моей кроватью я как будто случайно выставил руку. Она задела ее ногой.

– Ой, простите!

– Это вы извините.

Поворочалась, укладываясь, и стихла. Помолчали.

– Не спите, Люся?

– Нет.

– Ну, тогда, может:

– Что?

Я не ответил. Пусть сама придумывает. А пока что, чтобы легче ей думалось, я опять нечаянно свесил руку с кровати в сторону кресла – примерно до середины прохода. Не иначе, как тоже случайно, Люся тоже выбросила руку в мою сторону. И так уж получилось, совсем не специально, что эти две руки прикоснулись друг к другу. Видимо, во сне, пальцы одной руки стали перебирать пальцы другой: Потом более длинные пальцы чуть – чуть потянули к себе те, которые потоньше и покороче.

Вместе с пальцами потянулась и рука, а потом и ее обладательница. Ко мне под одеяло.

– Никак не согреюсь.

А что, нормальное оправдание! Ну, если холодно, так тут ничего не поделаешь – кто хошь ко мне в постель переберется!

Ладно, перебраться – то Люся ко мне перебралась, но так ведь пока что на этом дело и закончилось! То есть, я, конечно, для скорейшего согревания обнимал женщину, забирался руками к ней под ночнушку, мял, тискал, ласкал её большие мягкие груди, теребил соски сначала пальцами, а потом и языком: Я гладил ей живот, трогал и гладил её там, где живот переходит сначала в кудрявые заросли, а потом в расщелину между ног:

Никакой ответной реакции я не видел. То есть, совсем никакой! А ведь всё это я очень даже хорошо умею! Но Люся просто лежала на спине с ночнушкой, задранной до самого горла, и с раздвинутыми и согнутыми в коленях ногами. И – напряжена как – то непонятно.

– Что такое? Что – то не так?

– Я не знаю. Я думала, что это у вас что – то не так. Я давно уже: вот: ноги раздвинула.

До меня начало доходить: она просто не умеет заниматься сексом! Ей давно за тридцать, она замужем, есть ребенок, а она в этом деле – новичок?!

Я прекратил свои бесплодные попытки хоть как – то разбудить в женщине желание, одернул длинную сорочку.

– Так: Люся! Ну – ка, давай – ка начистоту: у тебя, кроме твоего Василька, другие мужчины раньше были?

– Нет, что вы, никогда!

– Так какого ж дьявола ты с кресла сюда пришла? Я не заставлял, не просил, даже не намекал!

(Тут я, конечно, немного соврал: чуть – чуть то я намекал, в смысле – провоцировал).

– Потому что: Не знаю. Захотелось.

– А потом что – перехотелось?

– Нет, не перехотелось. Но вы же ничего не делаете:

– ?! !

– Ну, я же вон легла как надо:

– То есть, у вас с Васильком всегда так: ты легла, он залез, засунул, попрыгал, скатился – и спать?!

– А как еще?

Тудыт – едрит – гибрит – раскудрит!!! Вот это я влип!

Матюкнулся, я видимо, вслух, потому что Люся вдруг скукожилась и полезла в сторону кресла.

– Стоп! Погоди. Давай спокойно разберемся. Как я понял, Василек никогда не пытался доставить тебе удовольствия, и ты даже не знаешь, какое оно бывает. Ваше дело, конечно, и меня не касается. Единственное, что я скажу: я бы мог тебе помочь, но вряд ли это получится за один раз. Нужно будет повторение, и не одно. Ты согласна?

После паузы, еле слышно:

– Согласна.

– Хорошо, но учти: если тебе чему – то удастся научиться, Василек сразу это узнает, потому что поведение твое в постели сильно изменится. Не боишься?

– Да пошел он! Вы не представляете, как я устала:

– Нет! Вот этого не надо – рассказывать мне про вашу семейную жизнь. Пусть она остается за дверями вашей квартиры.

– Хорошо. Извините:

– Ладно. Так учиться начнем сегодня? Или уже поздно, спать пора?

– Давайте начнем сегодня.

И начали. Описать всё нелегко было бы. Пожалуй, вообще даже невозможно! Я рассказывал женщине теорию вопроса, демонстрировал на практике, выпытывал ее ощущения от тех или иных моих действий, просил, а иногда и просто заставлял Люсю делать что – то: Наиболее сложным оказалось уговорить ее прикоснуться к члену. С большим трудом, после четвертой или пятой попытки она рискнула потрогать его, и сразу же отдернула руку.