– Выпьем мужики, – предложил Михалыч.

И мы выпили Степанидин эликсир. Хороша самогонка, чиркнешь спичкой над стаканом, горит синим пламенем. Я захмелел. Так потеплело вдруг, от самогонки и от жара печи. Уютно так стало. Михалыч вновь приступил к допросу.

– Любаша, скажи, где твой мужик.

– На фронте, – глухо простонала она.

– А может твой выродок знает? – Он подошел к Маришке схватил её за шиворот ночнушки и выдернул из – под одеяла, с силой потянул к себе, заставляя подняться с постели. Маришка предстала перед нами в полной красе. Маленькая, щупленькая в легкой ситцевой ночнушке, сжалась в комочек, взъерошенная, ну что, тот воробушек, угодивший в лужу после дождя. – Говори!

– Я... Н – е. Зн – аю, – пролепетала она заикаясь и всхлипнула.

– Покрываете врага свободной республики? – Михалыч грозно нахмурился. – А если мы тебя сейчас повесим? А? Любаша, если я сейчас повешу председательскую дочку? Митёк тащи сюда верёвку.

Митёк подхватил коровью верёвку, которая в сенях скрученная валялась, он её еще раньше заприметил. Радостно выполнил приказ в предвкушении спектакля. Поставил табуретку, как раз под крючком, в балке, на потолке. На этот крючок станичные вешают детскую люльку. На этом крючке как раз висела люлька Маришки, её качали здесь в детстве. Знаменательно, однако... Заученными, привычными движениями сделал импровизированную виселицу, подтолкнул Маришку в спину, заставляя ее подняться на табуретку, набросил петлю на шею. Стал на изготовку, выбить табуретку из – под ног, по приказу Михалыча.

– Ну? Говори, где твой п апа! – Михалыч сделал особое ударение на первой букве папа.

Маришка молчала с широко раскрытыми глазами, лицо её было перекошено от ужаса. Подозреваю, адреналина она хапнула в эти секунды по самое не хочу. О чем говорить? Практически все жертвы перед повешением вели себя так же. От них слова не дождешься.

– Давай, Любаша, вспоминай, вся надежда на тебя, – Михалыч улыбался, – скажешь, мы сразу же уйдём. Ну?

– Пожалуйста... – простонала хрипло она, – девочка ни в чем не повинна. Убейте лучше меня.

– Нет, дорогая моя, – с нажимом сказал Михалыч, – если она неповинна, значит, повинна ты, вот тебе и мучиться потом, как переживёшь свою дочь.

– Эй, ребята, – залихватски воскликнул Мыкола осенённый идеей, – я им сейчас помогу вспомнить.

Он взял лист старой, еще Советской газеты смял её трубкой и поднес к раскаленной плите, Конец газеты ярко вспыхнул, Мыкола подошел с факелом к Маришке. Подол ситцевой ночнушки легко занялся и пламя рвануло вверх до самого пупка, обнажая и опаляя ноги. Маришка взвизгнула дико, так звонко аж в ушах задребезжало, Истерически захлопала ладонями по ногам, пытаясь сбить пламя. В это время пришел Иванко с Куртом. Иванко бросился к Маришке на помощь и погасил пламя.

– Михалыч! Не надо! Прошу Вас, оставьте её в живых.

Щелкнул затвор автомата, это Михалыч.

– Слышь, сосунок, – грозно и со злобой проговорил Михалыч направляя оружие в голову Иванко, – пошел вон отсюда! Иди к бабке Степаниде за самогоном. Шагом марш!

– Сначала мою фотоаппаратуру, принеси! – Оживился Курт, с интересом оглядывая панораму уже прокручивая в голове новые умопомрачительные этюды, что могут получиться.

***

– Начальник полиции увлекался фотографией?

– Еще как! У него уже альбомов шесть скопилось, он практически на всех казнях съёмки делал. Фантазия у него изощренная, он такие казни придумывал, куда там средневековой инквизиции. Показывал нам, как – то, эти альбомы, премерзкое зрелище, осмелюсь Вам признаться.

– Хорошо, – сказал Отто, – дальше.

***

Иванко испарился мгновенно. Бедный пацан... каково ему было смотреть на всё, это? Мы выпили еще, на этот раз, с пингвином. У пингвина лихорадочно блестели глаза. Еще бы. Маришка, девочка в соку, а тётка Люба вообще красавица, женщина, мадонна. Зря, что ли Михалыч по ней сох в своё время? Тут уж таких фоток можно наделать, в Эсвенцеме обзавидуются.

Потом мы выпили еще. И вновь приступили к допросу.

– Ну что? Повесим таки её? – предположил Михалыч.

– А знаешь что, Михалыч, давай её сначала вздуем, – несмело заикнулся Мыкола, – смотри какая у неё княгиня, хоть и палёная слегка. – Мыкола провел ладонью вдоль обгоревшей ночнушки, по обожженным ногам девочки, она вздрогнула от боли и застонала.

– Тю, – сплюнул Михалыч, – что в ней княжеского? Девчонка лишь для такого писюна, как Иванко. У неё же там сухо и тесно. Вот где княгиня!

С этими словами Михалыч подошел к тётке Любе, схватил с силой за грудь, заставил подняться с постели. Легонько отбросил с плеча одну лямку ночной рубашки, затем вторую, рубашка сползла до талии, обнажая великолепное тело. Женщина стояла бледная, даже не догадалась прикрыться руками, губы у неё дрожали. Михалыч толкнул её в грудь и она упала поперёк кровати раскидывая ноги. Мне кажется она это сделала специально... чтобы отвлечь внимание от дочери.

– Знаешь, о чем жалею, Любаша? Я жалею, что не сделал тебя, еще тогда... Помнишь? Может быть после этого, ты и не предала меня.

Михалыч навалился на неё, выдавив из женщины полувздох, полустон. Михалыч, мужик бравый, старый конь, такое мы уже видели не раз. Переглянулись между собой и Мыкола вытащил девчонку из петли. Порвал на ней остатки ночной рубашки.

***

– Пингвин, – произнес оберлейтенант и затем виновато кашлянул, – кхе, кхе, Курт, тоже участвовал в изнасиловании?

– Ну, что Вы! Куда ему? У него такая тыква вместо живота, наверное и стручка из – за неё не видно. Только для ручного использования и пригоден, да и то, с трудом, поди, до него дотянись. Он вообще никогда в изнасилованиях не принимал участия, помня своё исключительное, божественное происхождение, считал всё это ниже своего достоинства. Он лишь всегда фотографировал нас, как это делаем мы, много фотографировал, там в альбоме у него рулоны подобного, отснятого материала.

– Что он делал в это время?

– Бегал из угла в угол и ругался, матом, на немецком. Что он забыл взять аппарат с собой и почему его не предупредили заранее, что Иванко такой нерасторопный и где – то ползает, за это грозился сдать его под трибунал или вообще в гестапо. Короче расстроился сильно. Но мы пообещали повторить всё, что делаем, на бис, когда аппарат будет на месте.

***

Когда пришел Иванко с фотоаппаратом, магниевой вспышкой и специальным, черным чемоданчиком с плёнкой, всё было кончено. Женщины без сил валялись в кровати, Маришка тихо стонала, а мы сидели за столом пьяные, допивали последние капли самогона, пели нашу любимую песню:

– Дойче зольдатен, унтер официрен...

Мы не пели, мы орали эту песню, никто из нас не может похвастаться стройностью голоса и богатством слуха, у пингвина голос был хуже всех. Иванко ничего не сказал, но я пожалел, что у него за плечом висит шмайсер... Он окинул нас ненавистным взглядом.

– Иванко! – голос Михалыча был жестким. – Вперёд, за самогоном к Степаниде.

Желваки на скулах пацана ходили ходуном. Но он стерпел, развернулся на каблуках и вышел из хаты. Пингвин с вожделением стал разворачивать аппаратуру, наконец закончив, сказал:

– Хочу танцы!

Я бросился исполнять приказ, завёл старенький патефон, покрутив ручку сбоку. Тут же лежала стопка виниловых пластинок с музыкой. Музыка вся какая – то не танцевальная, грустная и классическая. О! Штраус. Более – менее. Я поставил эту пластинку. Люблю вальсы. Мыкола с Митьком растолкали женщин, подняли их с постели, заставили выйти на середину комнаты. Курт уже готов был к съёмкам.

– Пусть они танцуют, – приказал он.

Голых дочь с матерью поставили друг перед другом. Мыкола крикнул громко:

– Танцуйте!

Они слабо задвигались по комнате, в изнеможении прижимаясь друг к другу. Комнату осветила яркая вспышка, пингвин сделал свой первый снимок. Он был разочарован.

– Вялые они какие – то... Теперь пусть с мужчинами танцуют.

Мыкола взял себе тётку Любу, а Митёк Маришку. Закружили их в вальсе. Курт суетился с аппаратурой, выбирая выгодную позицию. Снимал он умеючи, находил очень высокохудожественный ракурс.

– Слышь, Михалыч! – Воскликнул приятно удивлённый Мыкола, щупая грудь тётки Любы, – Твоя – то получше будет! Вот такую бабу, я бы поимел.

– Вперёд, – разрешил Михалыч усмехаясь, – она не моя, она общая.

Мыкола вальсируя, стал подводить тётку Любу к кровати, пингвин за ними в спешке начиняя вспышку следующей порцией магния. Мыкола повалил женщину на кровать и энергично задвигался на ней. Мы все окружили его, посмотреть, как он это делает. Митёк крепко держал Маришку за руку, чтобы не убежала. Вот где пингвин был счастлив! Он как ребёнок радовался открывшейся перспективе и снимал захлёбываясь слюной.

– Засуньте ей, туда гранату! – воскликнул Курт и тут же вдохновлённый идеей отстегнул гранату от пояса.

Мыколу долго не упрашивают, он сделал в точности, как сказали. Граната очень большая. Женщина кричала и корчилась, но он продолжал своё дело, пока граната не вошла почти вся, только ручка с кольцом осталась торчать. Так, что лишь с хирургами и можно вытащить. Пингвин сделал несколько снимков, последовательно зафиксировав весь процесс.

– Ух ты, прикольно! – гаркнул в восхищении Митёк, – я ей сейчас с другой стороны пристроюсь!

– Колечко дёрнуть не забудь... – хохотнул Мыкола.

***

– Где, в это время, был Иванко?

– Герр оберлейтенант, я же говорил, его послали за самогоном.

– Да, конечно. Но по времени рассказанных эпизодов, складывается впечатление, он задержался несколько дольше обычного. Вы не находите?

– Ну, не знаю...

– Вы ничего подозрительного не заметили? Или может, слышали, шум за окном, например?

– Нет, не слышал. Иванко пришел в скорости, да, именно, когда Курт приказал насыпать тётке Любе на живот раскалённых углей из печки, а сам фотографировал её выражение лица.