Появился Иванко, он принёс бутыль самогона, хмуро поставил на стол и сказал:

– Бабка Степанида, не будет больше давать самогонку.

– Ах, она такая! – возмутились все, а Митёк глубокомысленно заявил. – Завтра к ней с миссией придём,

– Нет, к ней с миссией мы не пойдём, – сказал Михалыч, и спросил Иванко, – почему она не даст больше?

– Сказала, сырьё закончилось.

– Так отнеси ей тот мешок картошки из подвала. Давай, давай, иди уж.

Михалыч упорно отсылал Иванко на задания. И правильно делал, иначе Иванко бы чокнулся увидев, что было потом... Курт фантазёр, таких мало, он придумал еще один сюжет для своей фотографии.

– Теперь займёмся девочкой. Подвесьте её в петлю за руки.

Мыкола заржал, идея ему понравилась. Взял за шею Маришку пальцами словно клешнями.

– Пойдём милая, твоя очередь.

Он просунул её безвольные, тощие руки в петлю, подвесил девушку чуть выше на пару ступней, чтоб только носочками пола касалась, зафиксировал верёвку в этом положении.

– Отличный кадр! – Курт просто захлёбывался от восторга. Сделал съёмку с разных сторон. – Кто ни будь, сможет её трахнуть в этой позиции?

Все посмотрели на меня, я был свежее всех...

***

– Почему вы не продолжили допрос? Почему вы не узнали, где председатель?

– Чёрт его знает, герр следователь, увлеклись... Курт, паскуда, такой выдумщик...

– Вполне возможно, что председатель был там и наблюдал за вами.

– Исключено, герр следователь, мы ведь всё перевернули в доме!

– А если, взять и предположить? Ну ладно, просто мысли.

***

Пингвин сегодня был в ударе, как никогда, фантазия его не на шутку взыгралась, то он требовал, чтобы девушку насиловали двое, то трое, то задрав ноги к рукам, то выгнув дугой или качаться на ней как на качели. Михалыч позировать наотрез отказался, заявив, что слишком стар для карьеры порнографической звезды. Наконец, Курт, вымотал нас до чёртиков, мы пресытившись развязали девчонку и почти бездыханную бросили на кровать к матери. Сели пить самогон. Вот что мы умеем делать, особенно хорошо, это пьянствовать. Курт опять напился до состояния божественного предназначения и плавно съехал на сверхчеловеческую тему. Выдал следующую сентенцию:

– Мы, высшая раса, – его голос всё более напоминал голос Фюрера по радио, – ну может быть еще и греки, там, хотя им сильно подпортили кровь негры и турки. Наша нация выше всех. Потому что, Германия, за каждого из нас, кому хочешь, задницу порвёт на немецкий крест. А вот вы, например? Соседка сдаёт соседку полицаям за то, что собака сорвалась с цепи, вытоптала огород и наложила у калитки. Полицаи сами же кровь в кровь из родного посёлка мучают и расстреливают своих. Невеста предаёт жениха, а солдат изменяет присяге. Это, конечно, всё правильно, потому что, иначе бы мы вас, никогда не победили. А мы должны победить.

Михалычу вскоре надоело всё это выслушивать и он щелкнул затвором автомата.

– Слышь, ты, идеолог хренов, – проговорил он, растягивая слова, – давай сейчас проверим твою сверхчеловеческую пуленепробиваемость? Одиночным выстрелом, в голову в твой бурдюк, в спину, куда скажешь?

– Михалыч, а давайте его, сейчас, подвесим на крючок, как Маришку и сфоткаем? – предложил Мыкола, – Вы, только прикажите!

***

– Короче, опять поскандалили. Ну, Курт, трезвый едва терпим, но когда выпьет, просто ужас в ночи.

– Значит, Михалыч был против концепции Рейха?

– Да, нет! Он был за Рейх и, многие идеи ему нравились, но положение раба не для него. Он же казак! А этим всё и сказано. В учении Гитлера ничего нет о казаках, это должно, однозначно, бесить. Он был несколько другого мнения; власть принадлежит сильному и только сильный достоин всех благ Рейха, заметьте, это относится даже к неграм.

Потому он и возражал, взрывать их.

– Подробнее, пожалуйста.

***

Самогонка уже была выпита, а Иванко так и не принёс последнюю бутыль. На женщин вообще не могли смотреть, пресытились. Чтобы еще выкинуть над жертвами, фантазия иссякла. Нам стало скучно. Тут и забрезжило, в смысле, светать стало, скоро станица зашевелится. Самое время уходить. Курт выдал своё предположение, как распорядиться с жертвами:

– А давайте их взорвём!

– В смысле? – не понял Михалыч.

– Бросим гранату в комнату, а потом сфотографируем всё это...

– Нет, их надо оставить живыми, – сказал Михалыч, – чтобы у председателя был повод вернуться в станицу, а нам нужен именно он.

Но Курт уже видел свой новый снимок и снимок был шедевром. Он вскочил, покраснел, как бывало, заорал на всю хату:

– Да я ж тебя под трибунал, за укрывательство врагов Рейха от возмездия!!! Их нужно немедленно казнить!

Михалычу ничего не оставалось делать, как согласиться с главным доводом начальника и он согласился. Мы вышли в сени, забрав всю фотоаппаратуру, не дай Бог повредится от взрыва. Курт отстегнул гранату от пояса.

– Погоди Курт, надо глянуть на улицу, нет ли прохожих, – сказал Михалыч, – Рябой, иди, свистнешь.

Я вышел на крыльцо, затем к калитке, поглядел вправо, поглядел влево, никого. Раннее утро, все спят еще. Свистнуть я не успел. Сначала раздался хлопок, а затем глухо ударило, так, будто железка большого молота сорвалась с рассохшейся ручки и упала на пол. Хата брызнула стёклами лопнувших окон, вырвало с петель и вынесло входную дверь. Практически ничего не нарушило утренней тишины, лишь залаяли собаки соседей. Я постоял, подождал с минут пять в предчувствии страшного, но никто не вышел, лишь через пять минут на крыльцо выполз Курт, там он умер.

***

– Выстрела не слышали?

– Так хлопок же!

– Это еще ни о чем не говорит, хлопок издаёт запал гранаты перед взрывом.

– А может, он совпал со звуком выстрела?

– Почему вы не вернулись в дом сразу же после взрыва, ожидали долгих пять минут пока все выйдут?

– Не знаю... Мне не по нраву разбросанные кишки по комнате. Кровь я еще терплю, но внутренности... Меня всегда тошнит.

– Что было дальше?

– Дальше? Ничего не было, я убежал домой, потому, как, не знал, что делать.

– Почему убежали? Почему не оказали необходимой помощи начальнику полиции? Может быть, он не умер бы. Вы же не подходили к нему?

– Нет, не подходил... Потом, ко мне домой, пришел Иванко и рассказал подробно, что там произошло. Иванко – кретин. Он взялся вытащить женщин в горы и сделал это. Но там же партизаны! Скорее всего, они его расстреляли.

– Вы помогали Иванко в этом?

– Нет... То есть, да, совсем немного, я помог погрузить их в подводу и закрыть брезентом. Они же после нашей любви, практически невменяемые были.

Отто надолго задумался. Тёр виски, подбородок, вставал, ходил по комнате, потом вновь садился. Я молча наблюдал за ним. Затем он меня спросил:

– У женщины гранаты уже внутри не было?

– Не знаю, Иванко их одел, перед тем как позвать меня на помощь. Но там у неё ничего не топорщилось. Иванко вытащил.

– Хм... А вы говорили, что с хирургами надо было вытаскивать...

– Может и топорщилось! Я же не приглядывался!

– Как вы думаете, выстрел мог произойти после взрыва? На крыльце, например?

– Нет! Он выполз и умер там сам.

– Откуда Вы знаете? Вы же убежали?

Оберлейтенант поднялся, выглянул из кабинета, позвал свою охрану. В кабинет вошли двое солдат.

– Расстреляйте его, – сказал оберлейтенант.

– За что? – Задохнулся я от неожиданности, еще не осознавая, что это означает для меня.

– Будем считать, за просто так, – улыбнулся мне лучисто следователь.

Солдаты вывели меня из здания бывшей школы. Я ничего не понимал... Меня сейчас расстреляют? Я же не убивал начальника полиции! Мысли носились, как бешеные муравьи. Бежать! Только бежать, другого выхода нет. Я рванулся в сторону, перемахнул через плетень тётки Маруськи. Только бы успеть до следующего забора. Там пули в плетень все пойдут. Вот он плетень тётки Дины. Я прыгнул. Солдаты стали стрелять, но уже поздно, я ушел. Бежал, как когда – то в детстве, от злобного пса из овечьей кошары, тогда даже пёс удивился моей прыти. А сейчас, жить! Выжить, не попасть под пули. Я бежал. На околицу, до речки, вплавь, по холодной воде, на ту сторону. Оглянулся. Преследователи отстали. Куда им, в сравнении с моими молодыми ногами. Мне же здесь до кустика всё знакомо.

***

– А остальное, Вы уже знаете, гражданин комиссар. В лесу меня взяли партизаны.

– Ну, а мне, ты хоть скажешь правду? Кто выстрелил в спину пингвину?

– Да, гражданин комиссар! Папироску, Вашу, сладкую можно?

– Конечно, конечно, кури, ради Бога. Как это произошло?

***

Мы засобирались уходить, сворачивали фотоаппаратуру, козёл пингвин орал и пинками подгонял нас. Я краем глаза наблюдал за тёткой Любой, как она скорчившись и со страшной гримасой боли на лице тужилась, вырывала гранату из себя. Я ничего не сказал никому, выскочил на улицу с чемоданчиком плёнки. Испугался очень, понял, сейчас что – то произойдёт. Произошло. Раздался взрыв. Я ждал. Через некоторое время выполз пингвин, размазывая за собой кровавую полосу по крыльцу. За ним вышла тётка Люба со шмайсером, голая, по ногам ручьём стекала кровь. Она с трудом передернула затвор автомата и выстрелила Курту в спину. Посмотрела на меня в упор, подняла автомат и выпустила очередь. Пули чирикнули у меня над самым ухом. Я бросился бежать.

***

Записано со слов предателя Родины, полицая Анатолия Рябого.

Комиссар Евгений Николаевич Лученко 4 ноября 1942 года.