Эта история началась в тысяча девятьсот... году, когда Борису Большакову было неполные девятнадцать лет.

Воспитанный на правильных традициях строителя коммунизма (с родителями он был на «вы», а с девушками без любви — «ни — ни! «) перед призывом в Армию, Большаков всё лето укреплял тело велосипедными прогулками, а душу рисованием акварелью и чтением классики мировой литературы.

В ноябре юноша проявил принципиальность, явился в райвоенкомат и заявил, что о нём «наверное, забыли».

Глянули военные комиссары в нужные бумаги, удивились редкому случаю, и дали нежданному добровольцу двое суток на сборы.

У края советской земли, на продуваемом декабрьскими ветрами плацу, «охотник до службы» быстро проникся уважением к пацифизму. И, когда, на вопрос ротного командира: «Есть ли среди новобранцев художники?» кто-то, ранее неведомый Большакову, проявил себя внутри него, вытолкнув «Бориса» из строя в сторону командира.

Два зимних месяца вместо строевой подготовки, рядовой Борис Большаков отсидел в тёплой казарме, малюя «Боевые листки» и разрисовывая стены Ленинской комнаты мотострелковой роты. Тогда-то правильный Борис Большаков понял, что иногда можно жить с пользой для себя. Так в Большакове Борисе Петровиче соединились две ипостаси: правильный «Борис» и практичный «Петрович».

Для оформления Ленинской комнаты требовался материал с образцами картинок на армейскую тему (не придумывать же их самому!) Командир роты посоветовал Борису заглянуть в гарнизонную библиотеку:

— Там работает моя жена, — сказал капитан Калинин, — она поможет подобрать нужные журналы.

Супруга капитана в момент появления в библиотеке высокого солдата, с помощью канцелярского клея и кальки крепила страницы и корешки книжных переплётов. Но делала это «неквалифицированно», — нашёл нужное слово «Борис». А бестактный «Петрович» протянул молодой и очень симпатичной женщине руку:

— Петрович!

— Лена, — сказала, залившаяся румянцем капитанова супруга, — стесняясь, что её пальчики были испачканы подсохшими капельками клея.

— Пустяки! — заверил «Петрович», хватая узкую ладошку. — У меня тоже, как у художника, руки в краске.

— Вы рисуете? — догадалась Лена, с трудом освобождая ладошку из руки солдата.

— Ещё как! — улыбнулся «Петрович». — Могу написать ваш портрет.

— Действительно? — повела изогнутой бровью библиотекарь.

«Петровича» потянуло похвастаться. Он уже, было, открыл рот, но вместо его самовосхваления прозвучал серьёзный голос «Бориса»:

— Капитан Калинин — наш командир. Разрешите, товарищ Лена, помочь вам в ремонте библиотечного фонда?

— Помогите, — дозволила Елена Павловна слегка удивлённая столь быстрой метаморфозе в поведении солдата. Она вручила неожиданному помощнику стопку потрепанных книг, ножницы, прозрачную бумагу и пузырёк с клеем. — Уверена, что с кистью, как «художник», вы обращаться умеете.

«Не поверила, что я умею рисовать», — догадался «Борис». Ему было неловко за бахвальство «Петровича».

Укрепляя странички, рядом с женой капитана Большаков тайно любовался лицом и фигурой молодой женщины.

А жена ротного была действительно хороша! Тёмно-каштановые волоса спадали волнистым каскадом на покатые плечи, оттеняя нежную розовость круглого личика Елены Павловны. Припухлые губы и слегка курносый нос выдавали капризный характер хозяйки и напоминали Большакову героиню из фильма «Свадьба в Малиновке». Большие глаза он сравнил с синевой горных озёр, а на высокую женскую грудь, плавно вздымающуюся под вязаным свитером после каждого вздоха, мог бы смотреть вечно.

Увы. Елена Павловна перехватила быстрые косяки, юноши, тот краснел и делал вид, что рассматривает не её, а библиотечное помещение, саму же хозяйку видит как бы мимоходом.

К радости Большакова, помещение находилось в запущении. Побелка местами осыпалась. Углы стен имели запылённость. Оконные карнизы держались на честном слове. Стеллажи ожидали покраску. Стенды наглядной агитации устарели, поблекли и требовали вмешательства художника-оформителя. Последнее имело для Большакова существенное значение.

— Вам нравится то, что вы видите? — спросила Елена Павловна, которой пришлось по вкусу смущать солдатика, который так мило краснеет.

Захваченный врасплох, «Борис» не сразу понял, что имела в виду женщина. А поскольку, обернувшись на голос, увидел перед собой кукольное личико с васильковыми очами, то искренне ответил:

— Да, нравиться!

— Нравиться в каком это всё состоянии? — не проверила Елена Павловна.

«Она говорит о помещении», — сообразил Большаков, совершенно, теряясь.

А Елена Павловна, видя, как лицо солдат покрывается красными пятнами, истолковала это по-своему и, со вздохом сообщила, что всего неделю назад приняла библиотечное хозяйство и даже не знает, за что следует браться в первую очередь, дабы привести библиотеку в должный порядок.

«Я бы подержал тебя за грудь», — подумал «Петрович», чем окончательно доконал правильного «Бориса».

— Я могу взяться, — сказал «Борис», стараясь смотреть только в синие глаза Мечты, — за оформление библиотеки. До гражданки работал в строительной фирме. Умею рисовать. Писать разными шрифтами. Люблю читать книги, и быть возле них...

— Ага. Знаю, возле кого тебе хочется быт! — хихикнул «Петрович».

— Только для этого надо разрешение командира роты, — закончил свою фразу «Борис».

— Вы его получите! Как ваша фамилия, товарищ солдат?..

...

... За семейным ужином Лена рассказала мужу о проблемах на новом месте работы и назвала фамилию Бориса Большакова.

— Рядовой Большаков? — переспросил капитан Калинин. — Отпрашивался сегодня к тебе в библиотеку за подборкой эскизов для настенной фрески.

— Очень стеснительный молодой человек. Сначала заявил, что чуть ли не художник, а затем, как мне показалось, чуть не сгорел от стыда и готов был отказаться от этого признания.

— Действительно неплохо рисует. А почему ты этим заинтересовалась?

— Хочу выпросить его для ремонта и оформления библиотеки.

— Большаков мне самому нужен. Он Ленинскую комнату оформляет.

— Ну, милый! Если бы ты видел, в каком состоянии мне досталась библиотека!

— Я видел. Раскардаш и непорядок.

— Вот! Сам признаёшь, что в таких условиях твоей жёнушке работать не полагается.

— Могу прислать кого-нибудь другого.

— Этот «другой» умеет рисовать, писать плакаты, любит книги, имеет навыки строителя и настолько стеснителен, что я смогу, без каких либо проблем, им руководить?

— Хм... Не уверен.

— Вот видишь. А кто попало, мне не нужен! — Лена прижалась к плечу супруга. — Ну, хотя бы на пару часов, в день. А?

— На пару часов можно, — сдался капитан. — На большее не взыщи.

— Ежедневно! — поставила условие Лена.

— Хоть в выходные. Но, если не будет ничего экстремального, — уточнил капитан Калинин. И был вознаграждён за сговорчивость благодарной женой многообещающим поцелуем...

...

... Большакову не спалось. Он думал о библиотекарше. Вспоминал пришедшее по сердцу лицо и завидовал капитану Калинину. А тут ещё «Петрович» активировался: «Представляешь, что сейчас наш кэп со свое женой делает?»

«Борис» представлял, но сопротивлялся. Опускаться до уровня «Петровича» не хотелось.

А тот не унимался. Говорил, фантазировал и добился, что у молодого бойца на Леночку стояк случился. Да такой, что хоть на спину не ложись — рельеф одеяла мини палатку напоминает.

Какой уж тут сон с хорошим стояком?

И затеяли две противоположности между собой тихий спор. «Петрович» про титьки капитанши напоминает: «Вот бы подержаться!», «Борис» совестит: «Не стыдно так опошлять образец женской пригожести?»

— Брось эти интеллигентные заморочки! Ведь у тебя на неё стоит!

«Борис» на это лишь вздохнул. Для обороны против доводов «Петровича» его окопчик разумника оказался мелковат.

— Чего зря вздыхать! — шептал «Петрович». — Если кэп разрешит библиотеку оформлять, начни с его женушкой шуры-муры. Чем чёрт не шутит?

— Лена не такая...

— Тю! С чего ты взял, что она исключительная? Когда про стояки узнает, призадумается.

— Каким образом узнает?

— Ты ей расскажешь.

— Сам-то представляешь, что советуешь? Как это «расскажешь»?!

— Ну, не знаю. Ты же из нас — умник. Что-либо придумаешь.

— Хорош, тарабарить! — шуганул спорщиков засыпающий Большаков. — Надоели!... Толку от вас...

Его тяжелеющая голова покоилась на правой ладони, а левая рука держалась за неопадающий член. Грузнеющие веки слипались... До самого подъёма, Большакову грезилась высокая грудь Елены Павловны и её сладострастные губки.

...

После обеда, когда, вместо политзанятий рядовой Большаков, оформляя Ленинскую комнату, срисовывал репродукцию скульптуры Евгения Вучетича «Воин-освободитель», дневальныйсообщил ему о вызове к командиру роты. Спрыгнув со стола, заменяющего подмости, художник сунул кисти в стакан с уайт-сперитом, вытер тряпицей испачканные пальцы и, застёгивая на ходу верхние пуговицы гимнастёрки, устремился «на ковёр».

Большаков был чрезвычайно взволнован. Ночная «дискуссия» о возможности приударить за женой капитана теснилась в стриженой голове солдата совестливыми противоречиями и волнительными вариациями: « Разве можно?... А вдруг?... А если?... Нереально!... И, всё же...»

Капитан Калинин сидел за столом каптенармуса и пересматривал хозяйственные бумаги. На доклад рядового Большакова о прибытии, не поднимая головы, велел:

— С завтрашнего дня, с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль отправляетесь в расположение гарнизонной библиотеки. Заведующая библиотекой скажет, что надо делать. Её указания выполнять, как мои. Это приказ! Ясно?

— Ясно, — сказал «Борис».

— И, без халтуры! Чтобы Елена Павловна была довольна.

— Так точно! Ещё как будет довольна! — зычно сообщил «Петрович».

Командир роты мельком глянул в лицо стоящего перед ним солдата:

— Чего это вы, рядовой, вдруг так развеселились?... И лицо у вас красное... Не здоровы?

— Никак нет! — таращил глаза Большаков, цыкнув на подвернувшегося под руку «Бориса» (которого сжигал жар смятения), ибо, достать веселившегося «Петровича» не представлялось возможности.

А тот «скакал» козликом:

— Началось! Началось. Теперь она наша!

— К двадцать третьему февраля библиотека должна быть отремонтирована и оформлена. — Дал указание капитан Калинин. — Вопросы есть?

— Никак нет! — опережая всех, сказал Большаков.

— Свободен! — приказал капитан и уткнулся в ротные талмуды.

На выходе из каптёрки «Петрович» обнимал взволнованного «Бориса» за плечи «Мы её получим! Вот увидишь...»

...

В первый же библиотечный день «Петрович» начал действовать. Устроил рабочий стол Большакова напротив стола Елены Павловны, так, что бы «Борис», мог свободно зреть и рельефный бюст жены капитана, и её круглые колени, идеальную форму которых не портили даже вязаные колготки.

Отправляясь вглубь библиотечного зала, он позволял себе делал тазобедренные движения в сторону Елены Павловны, показывая «Борису», что, как будто, придерживает её за воображаемые бёдра.

Моральность «Бориса», при виде таких вольностей своего двойника, рассыпалась по крупицам.

— Тебе нравится? — шептал на ухо «Борису» потаённый «Петрович». — Ну, признайся, что хочется большего!

«Борис» смущался, а у Большакова бешено колотилось сердце.

— Перестаньте, паясничать! — увещевал он свои ипостаси. — Елена Павловна может увидеть.

— Так это и нужно! — скалился «Петрович». — Сделай, что-нибудь этакое, — «Петрович"изобразил пальцами колечко и потыкал в него толстым фломастером. — Пусть догадается, что ты её хочешь.

— Ни в жизнь!

Терзаемый обожанием молодой красавицы, «Борис» размалёвывал тематические планшеты, писал на ватмане цитаты классиков, ремонтировал книги, забеливал стены. А вторая ипостась Большакова приседала перед столом Елены Павловны за «случайно» оброненными карандашами, заглядывала через женское плечо в отворот вязаной кофты, спешила принести стремянку и придержать её возле безупречныхножек.

И, чем больше находился рядовой Большаков возле прекрасной Елены, тем меньше оставалось в нём сдержанного «Бориса», всё явственнее проявлялся дерзкий на поступки «Петрович». Когда же последний затащил «Бориса» за стеллажи и начал показывать, как оттуда можно мастурбировать на ничего не подозревающую Елену Павловну, Большаков едва не умер от страха быть замеченным.

Когда же настала пора выбирать, за кем ему следовать, к Большакову явилась третья ипостась с эгоистическим местоимением «Я». Она страстно желала одного — поиметь жену офицера.

...

Супруга капитана Калинина стала замечать в поведении своего помощника признаки симпатии к своей персоне. Они выражались по-разному. То, как бы мимоходом (обсуждая текст очередного планшета), Большаков, ужасно краснея, сообщал: «Сегодня, Вы прекрасно выглядите, Елена Павловна!», То, вдруг, замирал на полуслове, откровенно любуясь её лицом. А последнее время называл Леной и беспардонным, почти жадным взглядом скользил по её фигуру и разглагольствуя о силе женских чар.

Елену Павловну поражал этот суррогат начитанной вежливости и простоватой глупости собранные в едином человеке. Порой она была склонна поговорить об этом с мужем. Но, прекрасно понимая, чем такая беседа будет завершена, заставляла себя сдерживаться. Ведь восстановление библиотеки проходило успешно и, через несколько недель и всё будет закончено. «Не девочка. Смогу осадить, если что-то пойдёт не так... « — шла она на компромисс между женской интуицией и жизненной необходимостью.

— Вы взрослая личность, а говорите такие суггестивности! — одёргивала она чрезмерно пылкие высказывания Большакова.

На что рядовой тут же виновато разводил руками. Мол — каюсь, был неправ!

Елена Павловна объясняла странную переменчивость в поведении помощника его молодостью. Будучи ровесником Большакова, она считала себя опытнее и мудрее его. (Известно, что юноши взрослеют позже своих сверстниц.) «Этот солдат ещё — пацан пацаном, — рассуждала Елена Павловна. — Что он знает о жизни? А у неё уже полгода — семья».

Знаки внимания со стороны юноши, Елена Павловна принимала, без восторга, но, как, должное. Красивые девочки со школьных лет привыкают считать себя привлекательными. И «тайные» подглядывания парня в солдатской робе за стройными ножками, станом и высокой грудью были понятны. Более того, не уделяй Большаков этим деталям её фигуры должного внимания, девушка, пожалуй, огорчилась бы.

Однажды позволяла себе подразнивать безусого юнца короткой юбкой и свитером в обтяжку и млела ощущая на себе жадные взгляды.

Не удивительно, почему в этот день оформительская работа у «Бориса» не клеилась. А «Петрович» пялился на женские прелести дольше прежнего. И, вдруг, ляпнул: — Мне нравится, что я вижу!

Елена Павловна подобной откровенности не обрадовалась. Одёрнув край юбки, строгим голосом сказала:

— Не стыдно, товарищ рядовой, так откровенно меня рассматривать?

— Ни капельки! — ответил «Петрович». — Смотрим на то, что показывают.

Это была откровенная дерзость. Елена Павловна смолчала. Отнеся её тоже к юношеской непосредственности. И напрасно! Дозволенность попала на благодатную почву.

«Петрович», получил индульгенцию на подобные вольности. Начиная с фразы: «Как художнику, мне нравятся ваши... « и плёл о «трепетных губах», «рельефных формах», «линии бедра», «улыбке Джоконды»...

...

Вечером в казарме, сдавшийся «Борис», сообщил, что придумал, как заманить жену офицера в круговорот событий:

— Надо, чтобы она увидела записи, из которых узнала бы, насколько её тело привлекательно для романтических отношений.

«Я» эту идею одобрил, но внёс поправку:

— Не для «романтических отношений», а для грубого секса!

— Насиловать? — ужаснулся «Борис».

— Ни в коем случае, — сказал «Я». Всё сделает по доброй воле. Изменит мужу страстно и сознательно.

— Но это не реально!

— Согласен. Непросто. Но именно так можно получить смак от совокупления! — сказал «Я». — Иного обладания замужней женщиной не признаю. Завтра же начинайте сочинять свой дневник. «Борис» налегает на лирику, а «Петрович» делает вставки с откровенным вожделением.

— Во, как! А ты, сам, что будешь делать?

— За мной самые последние, главные записи, и кое-какие практические действия, — сказал «Я»...

...

На следующий день замечание Елены Павловны, что казарменные фразеологии «Петровича» далеки от искренности, «Борис» отпарировал приготовленным сообщением:

— Возможно, вы правы, Елена Павловна, и кое-какие комплементы далеки от совершенства, но я, всё-таки, начал вести дневник, куда записываю свои впечатления от общения с прекраснейшей женщиной нашего гарнизона. Надеюсь, что эти записи помогут освежить мою память в будущем, когда армейские будни сменятся гражданским бытом.

— Интересно, каким образом? — подняла изящные бровки Калинина.

— Книгу напишу! — ошарашил девушку, невероятными планами «Борис» и одарил капитаншу такой улыбкой, что Елена Павловна, не сдержавшись, беззлобно фыркнула в кулачок:

— Представляю этот винегрет на бумаге!

— Подобные записи вели все великие литераторы, — напомнил «Борис».

— Ну, да. «Все великие литераторы»! — Веселилась женщина, — сортируя старую картотеку. — Если для книги, то конечно, дело нужное... Вот повеселил, так повеселил!... — сотрясалась она в беззвучном смехе, но слова про самую красивую в гарнизоне попали в чуткие ушки и там задержались...

...

Дневник лежал — в библиотечном шкафу, где хранились гуаши, кисти и ватман. Когда Калиненой понадобились новые кисточки, и она открыла створку, то тетрадь оказалась на видном месте.

Большаков уже давно отбыл в казарму, в библиотеке никого, кроме Елены Павловны не было. Как-то, сама собой, тетрадка открылась и ознакомила девушку с записями будущего «великого литератора».

Конечно, сначала Елена Павловна, чуток посомневалась — стоит ли это делать? Но, известное всему миру женское любопытство, и успокоительное: «Только одним глазком и никто не узнает!» — сделали своё влияние.

Ознакомление с дневником оказалось приятным. Парень любовался пригожестью Елены Павловны и страдал от невозможности открыто признаться в любви. «Она — жена офицера, а я, всего лишь — оловянный солдатик у жаркого очага неразделённой страсти!»

Читая про это, Елена Павловна существенно разволновалась. Не часто имеется возможность узнавать то, что о нас думают другие. И, находясь наедине, не гасила пик эмоций, как девочка, радовалась ощущению личной значимости в жизни другого человека. «Надо же, сколько в этом парне чувствительности! А, с виду такой неотёсанный...»

С пылающими щеками и бьющимся сердцем, девушка вернула дневник на место и ушла домой в приподнятом настроении.

На следующий день, она старалась не встречаться глазами с Большаковым. Ощущала некий дискомфорт от его присутствия. Но едва солдат прекратил работу и ушёл в казарму, задёрнула шторы, заперла двери и, с пылающим лицом, жадно прочла короткие записи постороннего мужчины, узнавая о себе любимой немало хорошего.

Это повторялось с неделю и стало для Елены Павловны, как допинг. Читая лестные строки, женщина легко убедила себя в безобидности привычки заглядывать в чужие записи: «Ведь я читает ни о ком-то, а о себе самой!» аргументировала она и уходила в грёзы приятности.

Но вот в тексте исчезло упоминание о Елене Павловне. А появилась, некто, «Е. П. « Тоже — красивая и желанная. Она приснилась солдатику голой, и манила заняться любовью...

Это для Елены Павловны это было, нечто новое! Кто такая «Е. П. « догадалась сразу. И почти минуту была возмущена. Но потом подумала, что Большаков специально заменил ей имя на безликие буквы, дабы не подвергать своё обожание случайному разоблачению, и Калинина испытала тёплую волну благодарности. Голову посетило лёгкое головокружение, как только от выпитого бокала крепкого вина...

...

Тексты о «Е. П. « становились всё откровеннее.

«Эта женщина с её фигурой и грудью — создана для любви. Я готов ласкать её тело день и ночь беспрестанно. Хочу заделать ей ребёночка, чтобы помнила нашу любовь после расставания».

«Пусть Е. П. познает силу моего Малыша, почувствует, как глубоко он может проникать в её сладкую норку».

— Ты с ума сошёл! — стучал по голове «Петровича» перепуганный «Борис». — А если она покажет эту запись своему капитану?

— Не покажет, — подал голос «Я». — Дамочке нельзя признаться, что заглядывает в чужой дневник, и читает о себе разное. Краля будет молчать! Она верит, что её подглядывание не заметили. Немного позлится, покривит губками, но продолжит чтение, привыкая к волнительной теме блуда. Поэтому продолжим писать ещё откровеннее. Будем совращать словесами, пока пташка не проявит признаки сластолюбия. Ту и начнём раскручивать верную супружницу по-полной. Кстати, обсуждаемая здесь фраза про «Малыша» и сладкую норку, написана не «Петровичем». Это уже моё кредо.

Возникла пауза. Стриженые головы ипостасий склонились над заснувшим Большаковым. Под плотно прикрытыми веками солдата, угадывалось движение глазных яблок. Он видел сон.

— Будем стараться доставить нашему хозяину эту женщину на тарелочке с голубой каёмочкой, — сказал «Петрович».

— Так и будет, — сказал «Я».

— Надеюсь, что получится, — сказал «Борис».

После этого тройственный союз услужников Большакова закрепил своё намерение символическим рукопожатием...

...

Елена Павловна сидела над раскрытым дневником и, обхватив руками горячую голову, пыталась унять возбуждение от только что прочитанного. Сердце несчастной колотилось на пределе.

Прошло несколько минут, пока женщина заставила себя произнести:

— Боже мой! Что я читаю!... Дожила!..

Но эти слова прозвучали как бы вне неё. Будоражило воображение того, ЧТО! вчера рядом с ней проделал паршивый солдат, а потом цинично изложил об этом гадком поступке в своей мерзкой тетрадке...

Она с трудом припомнила. Намедни, заполняя картотеку книжного фонда, со стороны рабочего стола Большакова, слышала звуки сиплого дыхания, но не предавала им значение. Ну, собирает свой инструмент её помощник и собирает. Ну, дышит немного громче обычного. Чего ту особенного? Может, простыл. Или, пишет в «секретный» дневник нечто романтичное, и — волнуется. В таком случае, тем более, не следует мешать его творчеству. А он, на самом деле, был занят вон чем!

Елена Павловна ещё раз пробежала глазами переполошившие её нравственные устои строки.

«... Эта женщина сводит с ума! Её лицо, грудь и упругая попка бесконечно заводят. Так и хочется повернуть «Е. П. « лицом к стене, наклонить да засадить в её п... по самые помидоры!... Сегодня решился! Перед уходом в казарму, прикрыл низ своего рабочего стола планшетом, и, сидя напротив «Е. П. «, начал тупо гонять в кулаке лысого. Когда она мельком посмотрела в мою сторону, долго спускал, глядя на её пухлый ротик. Вот бы куда вставить! Что бы отсосала...»

Елену Павловну в очередной раз пробила волна нервного озноба. Она поднялась со стула, прошлась к окнам. За ними, по-зимнему, стемнело. Поправила гардины. Быть видимой в освещённом помещении с улицы ей не хотелось. Потом, решительно подошла к рабочему месту Большакова, подняла и повернула к себе обратную сторону, стоявшего у стола планшета. На шершавой фанерной поверхности широкой полосой, сверху вниз, тянулся шлейф ещё не высохшей жидкости. Она была выплеснута на щит совсем недавно. Значит, солдат не только вчера, но и сегодня занимался ЭТИМ!

Оглянувшись на закрытые окна, Елена Павловна, поднесла планшет к лицу. Ошибки не могло быть. Запах мужского семени запомнился ей ещё с прошедшего лета, когда они с мужем впервые, после свадьбы, занялись любовью. (Калинин не хотел, чтобы она «залетела» и «выстрелил» молодой жене на живот). Вытирая мутную жидкость, Лена сохранила в памяти этот необычный «парфюм». Потом муж сливал семя в заранее приготовленную тряпочку, которую лично выбрасывал в мусорное ведро. И почти всегда, это действо комментировал словами, что им не время заводить ребёнка, что нужно сначала обустроить быт и закончить военную академию, в которую, ещё только собирался поступить...

Этот мужской дух на фанерной поверхности планшета показался Лене резче и сильнее, чем был после первого секса с супругом.

Нежные ноздри женского носика несколько раз втянули пряное испарение. Прикрыв глаза, Лена вспомнила, как пять лет назад, в отрочестве, она по ошибке, забежала в мужской туалет городского парка и увидела на побеленной стене, рисованный углём фаллос. У фаллоса были круглые яйца, и сердцевидная головка с фонтанирующей струёй. Рядом «красовался» размашистый текст: «Даю отсосать. Ты — следующая! Приходит в четверг в 16 часов».

Четырнадцатилетняя Лена и раньше встречала подобные рисования, но этот «шедевр», с непристойным предложением, врезался в память девочки настолько, что, и годы спустя, каждый раз, проходя аллеями парка, она не только вспоминала туалетное «художество», но испытывала сильное побуждение глянуть на него хоть ещё разок...

...

Замуж наша Леночка выскочила почти случайно...

На выпускном вечере познакомилась со старшим братом одноклассницы и, как большинство провинциальных девчонок, «уходящих в большую самостоятельную жизнь», совершила первый решительный поступок — нашла себе жениха.

Капитан Калинин понравился ей крупной красивой головой и решительными действиями. Он сразил девушку прямотой вопроса — готова ли она разделить с ним судьбу защитника Отечества? Лена, которая устала от долгой обязанности числиться маминой дочкой, тут же согласилась.

Капитан был старше Лены на восемнадцать лет. Считался хорошим офицером, первым кандидатом от полка на поступление в военную Академию. Как мужчина, молодую жену почти устраивал. Но любил однообразно. Не так, как в рассказе «Баня», что потряс её своей откровенностью и тем, что написан известным писателем.

Вспоминая рисованный фаллос и слова «даю сосать...», Лена часто фантазировала семейную постель с подобными ласками. Но предложить их мужу, ведущему пуританский образ жизни, не посмела.

И вот сейчас, на самом краешке земли, стоит она, девушка с культурным образованием, верная жена офицера посреди неустроенного прохладного помещения гарнизонной библиотеки и нюхаёт фанерку с выделением из члена какого-то солдата. При этом вспоминает сортирное помещение с запахами мочи и, засевшее в голову приглашение — прийти в четверг отсосать...

«Это же надо, опуститься до такого состояния! — понемногу, приходя в себя, думала Елена Павловна Калинина. — А виной тому — чужой дневник, в который она, по глупости, начала заглядывать...»

Надев тёплую шубку, Елена Павловна поправила перед зеркалом кроличью шапочку, обмотала вокруг шеи белый шарфик и пригляделась к своим губам. Действительно — пухленькие. «Вот бы куда вставить!» вспомнилось ей мечтательная хрень Большакова. И, новая волна заслуженного гнева полыхнула по её прекрасному лицу.

— Помечтай, говнюк! — сказала Елена Павловна зеркалу, словно там находился рядовой Большаков. — Скажу мужу — он найдёт на тебя управу! Покажет, где раки зимуют!... — и нервно рассмеялась, представляя гневное лицо капитана, когда тот узнает, КТО и КАКИМ способом хочет лишить чести его благоверную...

По дороге к дому Елена Павловна постепенно успокоилась. А, подходя к подъезду, овладела собой окончательно.

— Чего я так разволновалась? — говорила она сама себе. — Ну, хочет молодой парень женщину. Так это не противоестественно. Солдаты — те же мужики, только в военной форме. Девушек в армии у них нет. Потому и сгоняют любовный пыл рукоблудием... Большаков — не худший экземпляр. Бывает, взбалмошным, но, чаще — ведёт себя скромно. В открытую не наглеет. А что делает тайком — его проблема... Начитан... Рисует... Не литературно пишет? Так это он для себя... Другим не показывает... Говорить мужу — лишняя нервотрёпка. Через пару недель закончит этот мастурбатор оформление библиотеки и — оревуар, гарсон! О-ре-ву-ар!..

...

... На следующий день, перед выходом из дома, Елена Павловна долго подбирала, что ей надеть.

После разных прикидок, сделала выбор на костюмчике с короткой плиссированной юбкой. На ноги надела колготки из тонкого серого трикотажа, которые хорошо подчёркивали безупречную форму её ног. Повертелась перед трюмо. Мысленно прикинув, как это может оценить Большаков, постановила: «Пусть подавится слюной, онанист несчастный!» — и отправилась на работу. Там, набрав кипу растрепанных книг, стала заниматься их починкой и насторожённо ожидать, прихода Большакова.

Женщина заранее решила, как поступит, если негодник попытается повторить прежние безобразия. Она не станет отворачиваться, а, напротив, так глянет на хулигана, что тот сквозь землю от стыда провалится!

Помощник явился в назначенное время. Долго отряхивался от снега (оказывается, началась непогода), и, окинув тёплым взглядом влюблённого мужчины своею патроншу, очень почтительно, будто ничего вчера не проделывал, поздоровался.

По восторженному взгляду, скользнувшему по ней, Елена Павловна поняла — с одеянием угадала!

Поначалу, Большаков был, как обычно, вежлив и трудолюбив. Старательно завершал тематический стенд о классиках русской литературы. Рисуя, рассуждал о новом романе Чаковского «Блокада». Потом, увлёк Елену Павловну к толкованию передовицы из последнего журнала «Огонёк». Оба не разделяли некоторые догмы столичного журналиста Анатолия Сафонова. Вспомнили, что на днях (в феврале) — день рождения писателя Михаила Пришвина, и некоторые места из его романа «Женьшень», который Большаков (по рекомендации Елены Павловны), взял из библиотеки почитать. Тут же появилась тема поговорить о красоте Дальневосточного края и, естественно, о писателе — путешественнике по Сихотэ-Алиню Владимире Арсеньеве.

Так минуло сколько-то времени.

Елена Павловна уже стала сомневаться «а был ли мальчик?» Но, к концу второго час общения «культурная программа» помощника пошла на убыль. Парня словно подменили. Выдав несколько одиозных анекдотов, он замолчал и лишь зыркал со своего рабочего места на укромные места, сидящей перед ним женщины.

Елена Павловна насторожилась.

И вот Большаков начал городить «баррикаду». Приставил к рабочему столу несколькобольших планшетов, сел за их прикрытием так, что Елене Павловне были видны лишь его плечи в несвежей гимнастёрке да стриженая «под ноль» голова. Повозился, что-то проделывая, и — затих!

Калинина, через известное усилие, заставила себя смотреть в его сторону.

По напряжённому лицу солдата набирал силу румянец. Веки слегка прикрылись, взгляд затуманился и был устремлён на женские колени. Дыхание участилось. Плечо под левым погоном солдата было неподвижно, а под правым — ходило ходуном. Он — онанировал!

Елена Павловна почти воочию представила двигающийся в кулаке Большакова огромный фаллос с сердцевидной головкой, как тот, что был нарисован в мужском туалете. И — нервно сглотнула.

Онанирующий поднял глаза на приоткрытый рот сидящей перед ним женщины, подёргивания его правого плеча участились.

Их взгляды встретились.

Вопреки ожиданиям Елены Павловны, солдат не «сгорел от стыда», не «провалился сквозь землю», а нагло подморгнул и... блаженно улыбался!

Тут женщине стало ясно, что поганец ЗНАЛ о чтении его дневник. Проведал каким-то образом! Или... (боже мой!), специально сочинял эти пакости для неё!... Потом устроил демонстрацию распущенности, а она, как глупая девчонка, попалась!

Голову Елены Павловны качнуло. Не выдержав нервного напряжения. Женщина склонилась над ремонтируемой книгой и, чуток... развела колени. Непроизвольно. Просто расслабилась, и ножки сами разошлись в стороны. Сантиметров на десять. Не более. Но движение было сделано и вызвало бурный оргазм у онаниста. С глухим стоном, солдат выпустил в стоящий перед ним щит, длинную струю спермы. Потом ещё одну, и еще... Елена Павловна слышала, как эти струи, фонтанируя, били в барабанную упругость фанеры...

...

Когда уходил Большаков, Елена Павловна оставалась, словно в тумане. Сгорая от стыда, неотрывно «изучала» надорванный переплёт лежащего перед ней романа Даниеля Дефо, и страдала от понимания, что была уличена в нехорошем...

Однако, едва за ушедшим хлопнула подпружиненная дверь, женщина вскочила. Первое движение было к «баррикаде» Большакова. Но, на полушаге, она повернула к окнам. Проверила шторы. Щёлкнула на два надёжных оборота английский замок, и, на ватных от внезапной слабости ногах, подошла к столу помощника. Повернула к себе фанерный щит.

Потёки спермы были огромны! Не верилось, что их только что выдал мужской член, а не вплеснули на планшет стакан сметаны. Широкой полосой сперма сползала на пол, образуя белёсые лужицы. Крепкий запах разврата ударил в ноздри библиотекарши. Елена Павловна потрогала одну из лужи пальчиком. Понюхала. И, вдруг, не произвольно для себя, лизнула!

Тут же опомнилась! Принялась тереть по языку обратной стороной кулачка, рукавом кофточки, носовым платком. Но стойкий вкус мужского семени не удалялся. Тогда она запила его остывшим чаем и, ошарашенная своим непредсказуемым поступком, долго сидела, пытаясь объяснить себе, что же это с ней было?

Уставшее тело было опустошено, как после, только что завершённого секса...

...

Два следующих дня Елена Павловна на работу не выходила. Сказалась приболевшей...

Большаков имел ключи и корпел над стендами библиотеки самостоятельно.

Без хозяйки библиотеки его дело спорилась. Парень подтянул возникшие ранее отставания. Закончил несколько стендов и написал пару больших транспарантов.

Довольный проделанной работой, он позволил нетерпеливому «Я» сделать заключительную запись в дневнике и отправился в казарму рисовать настенные фрески в Ленинской комнате.

Оправившаяся от потрясений Калинина, в конце второго дня «болезни» решила проверить, что сделано в библиотеке за время её отсутствия. И сердитость её было более чем решительное. «Не дай бог, что-то сделал не так, я найду способ этого наглеца в порошок стереть!» — думала она, открывая двери библиотеки.

Однако, при всей своей сердитости на Большакова, Елена Павловна оценила объёмы выполненных работ. «Старался, паскудник», отметила она и уже направилась к выходу, когда скользящий напоследок взгляд не упёрся в остеклённую дверцу шкафа с красками. Там, на видном месте лежал дневник. Попереминавшись у порога, женщина вернулась и заглянула в ненавистную тетрадку. Там было запись: «Е. П. « догадалась о моих упражнениях с членом. Это хорошо! Пусть знает, что рядом есть тот, кто готов обслужить её ротик и киску! Теперь буду дрочить за последним рядом стеллажей. Если она прочитает эту запись и придёт за стеллажи, я дам ей отсосать, а потом — выебу, как ещё никто не ебал!»

— Это уже слишком! — возмущению Елены Павловны не было предела. Её хотели «выебать» в самой извращённой форме! Как даже супруг с ней не проделывал!..

— Нет, ну, какая самоуверенность?! — гневно размышляла она, устремляясь домой, к мужу. — Подумать только! «Выебу, как ещё никто не ебал!» Да мой Калинин любому онанисту даст фору! Он в этом деле — тайфун, ураган, цунами!... Приду, и даже не принимая душ, кинусь в его объятья! Пусть делает со мной, что пожелает!..

...

Переступив порог квартиры, Елена Павловна застала «цунами» в трусах и с утюгом. Калинин готовился заступить на дежурство по части. Проглаживая через влажную тряпицу плотные, словно из жести, борта офицерского кителя, он ловко оббегал гладильную доску и громко вторил, гремевшему из кассетного магнитофона маршу Агапкина «Прощание славянки».

Ранее отутюженные брюки висели на спинке кровати, а ожидающая своей очереди рубашка, лежала поверх, стоящего у кровати, табурета.

Сама кровать была аккуратно застелена. Одеяло (оно же — покрывало) подвёрнуто под края матраца и натянуто. Линии заворотов чётко обозначены безупречными прямоугольными гранями.

Такую, по-военному, образцовую постель мять раньше времени у офицера Калинина считалось преступлением.

Лена сняла шубку, стащила с ног сапоги и, соображая, с чего начать склонять супруга к интимному, присела на край трюмо. Пока добиралась домой, легко представляла, как это сделать, а пришла и решимость поубавилась. В их семейных взаимоотношениях правили пуританские привычки Калинина.

«Был бы ковёр... — тяжело дыша, соображала Лена, глядя то, на ненавистную ей сейчас кровать. — Упали бы на него и — всё!... Надо с первой получки купить... не откладывая!... На ковре всегда места много... А теперь, как же?...»

«... повернуть лицом к стене, наклонить да засадить по самые помидоры!...»

Это был вариант! Осталось только крикнуть: «Ну, мой капитан, бросай всё, я пришла!»

Капитан отсалютовал приходу супруги поднятым над головой утюгом, и продолжал глажку

— Калинин! — сказала Лена. — Хочешь, я уволюсь с работы и буду сидеть дома?

— Что-то случилось? — прервал «пение» капитан.

— Случилось...

Лена выключила магнитофон, подошла к мужу и протянула руку к хозяйству в его трусах:

— Я соскучилась...

— Стоп! — скомандовал Калинин. — Во-первых, у меня в руках горячий предмет. Во-вторых — ты не ещё совсем здорова. В-третьих — сейчас нет времени ЭТИМ заниматься. Через полчаса я должен быть на разводе.

— А у меня к тебе такая нежность! Давай, потратим хотя бы минут десять?... Ты ведь надолго уходишь...

— Всего на сутки. Потом снова будем вместе...

Капитан повесил на самодельные плечики отглаженный китель, разложил на доске офицерскую рубашку. Накрыл марлей. Набрал из алюминиевой кружки полный рот воды, прыснул поверх марли веером мелких брызг. Провел по влажной марле электрическим утюгом, из-под которого шикнуло белым паром.

Не прекращая утюжку, Калинин поинтересовался:

— Чего это тебя приспичило? «Уволюсь, соскучилась!» Ты ведь офицерская жена. И должна уметь управлять минутными эмоциями.

— Должна, — согласилась Елена Павловна. Прошла вглубь комнаты, постояла у тёмного окна, разглядывая на стекле отображение своего красивого, полного молодой энергией лица с крупными глазами и чётким очертанием сочных губ. Потом сказала, не оборачиваясь (больше себе, чем мужу): — Эх, Калинин, Калинин! Разные мы с тобой по темпераменту люди... Разные...

...

Один взвод из роты капитана Калинина нёс дежурство в карауле, другие два были на хозяйственных работах.

Большакова, что по приказу командира роты сначала оформлял Ленинскую комнату, а потом должен был заняться проблемами гарнизонной библиотеки.

Так что, предоставленный самому себе, Большаков решил сегодня явиться в библиотеку на пару часов раньше обычного. Он намеревался разместить на стене законченные накануне стенды. Имея собственный ключ, он попал в библиотеку раньше Елены Павловны.

К такому рвению помощника и его раннему визиту Калинина отнеслась без энтузиазма. Сдержанно поздоровалась и, как обычно, зашла переодеваться в библиотечную подсобку. Повесила на крючок вешалки шубку. Слегка отряхнула её от снежной пороши. Сняла с головы и повесила на крючок кроличью шапку. Поправила перед зеркалом причёску. Сменила зимние сапоги на туфли с каблуками. Подумала, снова разулась, стянула трикотажные колготки, под которые она сегодня надела (на всякий случай), любимые ею, телесного цвета капроновые чулки. Снова обулась, сделала губки бантиком, провела по ним красной помадой и вышла в библиотечный

зал. На рабочем столе лежал перекидной календарь. Елена Павловна машинально перевернула листок и прочитала «19 февраля. Четверг».

— Четверг! — повторила она. — Сегодня четверг...

Большакова на рабочем месте не было!

Это означало, что он ушёл в глубину зала. «... буду дрочить за последним рядом стеллажей». — вспомнила Елена Павловна строку из дневника.

«Сейчас он там... Наблюдает за ней, и гоняет в кулаке торчащий член», — подумала Елена Павловна. И даже не удивилась, на то, с каким спокойствием отнеслась к этой вульгарной мысли.

Подошла к своему столу. Переложила с места на место отреставрированного «Робинзона Крузо». Снова глянула на календарь. Четверг. Дурацкая надпись на стене туалета гласила — «Приходи в четверг». И там был указан час. Кажется — «16 часов». А сейчас? — она глянула на стену, где тикали электронные ходики. Стрелки показывали без пяти минут четыре.

— До шестнадцати осталось пять минут, — невольно отметила Калинина и покраснела.

Потом, проявила твёрдость:

«Что за чушь лезет в голову!... Среди белого дня?... Да что ОН с ней сделает?!... Пацанья бравада... Пусть не отлынивает, идёт работать. В конце концов, это его обязанность! Пока товарищи служат, занимается черти чем!»

— Эй! — позвала Елена Павловна. — Вы где? Почему не работаете?

Ответа не было.

«Я это так не оставлю!» — приняла решение Елена Павловна, взяла со стола отремонтированную книгу и, громко стуча каблуками, двинулась вглубь книгохранилища к дальнему стеллажу.

Большакова она увидела именно там, где предполагала. Тот стоял к ней спиной и, похоже, онанировал.

Елена Павловна остановилась, хотела громко возмутиться, но вместо этого отвернулась к крайней полке и стала устанавливать на неё принесённую книгу. Услышала шаги и ощутимое касание плеча. Медленно повернулась.

Никогда ранее жена капитана Калинина не стояла так близко к чужому мужчине.

Не моргая, Он и ОНА смотрели в глаза друг друга.

— Давай, — сказал ОН.

По движению губ, оглушаемая ударами собственного сердца, Елена Павловна догадалась, что прозвучавшее слово было короткое, но не сразу поняла его значения.

— Давай! — повторил ОН, и показал глазами вниз.

Елена Павловна посмотрела в том направлении.

Отжав край гимнастёрки, из ширинки солдатских брюк вертикальным жезлом торчал крепкий фаллос с багровой головкой, похожей одновременно на шляпку гриба и, рисуемые в открытках сердечки. Кожица «сердечка» была натянута до предела и лоснилась, как полированная. Вершину головки венчало узкое отверстии с прозрачной каплей.

«Даю отсосать!» — вспомнила Елена Павловна.

— Давай! — повторил солдат, нажимая на плёчо капитанши.

Та хотела отстраниться, зажмурилась и... стала приседать.

Запах немытого тела с примесью мочи шибанул в трепетные ноздри Елены Павловны. Это тот самый дух общественного туалета, что проник в её лёгкие пять лет назад.

— Давай! — услышала она над своей головой.

Не размыкая глаз, жена капитана приоткрыла рот.

Скользкий от выделений член неспешно раздвинул крашеные губы, переждал несколько секунд на входе, давая возможность маленькому женскому ротику оценить его размеры, и наконец, начал поступательное движение — вглубь ротовой полости и назад.

Никто не придерживал красивую голову Елены Павловны. Нежные губки капитанши двигалась по вафлящиму её фаллосу самостоятельно. Мягкие волосики мужского паха приятно щекотали трепетные ноздри аккуратненького носика...

...

Когда жена капитана Калинина «наелась», её развернули измазанным в сперму лицом к стене, наклонили, задрали юбку, и, приспустив трусики, загнали в середину между стройных ножек в капроновых чулочках большое, толстое, горячее. Это в супружескую сокровищницу пожаловал «Малыш» самого «Я».

Теперь женщина поняла, что изменила мужу окончательно.

Тонко поскуливая, она сдалась на милость победителя и растворилась в волнах, нахлынувших на неё оргазмов.