Джина не спала. Она сидела на диване, подобрав под себя красивые стройные ноги, и читала, время от времени недовольно покачивая головой. Вот придумают же, думала она о коллективе авторов. Пишут сами, не зная что. «Султан Йылдырым был прозван молниеносным из-за своих побед на поле битвы», – читала она и думала с негодованием: – «Вот уж полная чушь! Гаремные евнухи прозвали Йылдырыма так потому, что этот изнеженный онанист ни разу не донес ни до одной наложницы своего семени и все время спускал в шаровары! Уж я-то знаю. А в битве при Анкаре этого молниеносного угораздило попасть в плен к Тимуру, который поимел его жену во время обеда!».

Не так давно она покопалась в памяти Вовки Макарова, чтобы выполнить его пожелание насчет приглашения его школьных приятельниц и даже составила короткий список на клочке бумажки. В число приглашенных вошли: грудастая и бедрастая шатенка Танька Дудина, блондинистая «мальвина» с тихим птичьим голоском Наташа Барабанова, маленькая брюнетка с ямочками на щеках Ленка Година и полугрузинка с крупными карими глазами пианистка Людочка Шенгелия. Подвергнув простейшему анализу свой образ, Джина поняла, что ее стройные ноги были заимствованы у Наташи, маленькая промежность и грудки взяты у Людочки, густые волосы на лобке и не только – у Таньки, а лицо, чуть более вытянутое, чем у оригинала, почти целиком заимствовано у Ленки. Еще немного подумав, что из всех Вовкиных подруг он отымел только Таньку и Ленку, причем Дудину еще в школе, а Годину – в пьяном виде после выпускного вечера, а остальных Вовка только видел. Скинув свое белье и сарафан, Джина придирчиво рассматривала себя в большом зеркале и, возможно, делала это слишком шумно, потому что Макаров проснулся и пристально рассматривал ее сквозь полуопущенные веки. Хорошая девочка Джина, вспомнил Вовка когда-то переиначенное им стихотворение. Он поменял только имя героини. Но и этот довольно корявый стишок вылетел у него из головы, когда Джина, наконец отвернулась от зеркала и легко, словно гимнастка, стала на «мостик», призывно раздвинув стройные ноги.

— Хороша я, хороша! – пропела она из такого неудобного для вокала положения. – Да плохо одета. Никто замуж не берет девушку за это!

При этом она пришлепывала волосатыми губами в такт песне, словно негромко била в ладоши. Разумеется, Макаров не мог пропустить такой момент, и он откинул одеяло, выпустив на свободу томящийся член. «Джина, иди сюда!», – хриплым голосом сказал Вовка совершенно в духе американских фильмов. Джина одним движением встала на ноги и ответила:

— Тс-с! Слышишь?

Из гостиной доносились женские голоса.

— Это – твои девчонки. Я им белья накидала, они его делят и меряют. Хочешь посмотреть? Это очень интересно!

Макаров тут же вспомнил, что на сегодня он пригласил своих бывших одноклассниц на празднование. Вот только чего?

— Устроим тебе день рождения! – подсказала Джина, загадочно улыбаясь. – И не важно, когда он на самом деле. Так будешь на них смотреть?

— Конечно! Вставать?

— Вставай, Вован! Вас ждут великие дела!

Джина, подойдя к закрытой двери, зигзагообразно провела по ней рукой, и в крашеном белой краской дереве протаяло окно в соседнюю комнату.

— Смотри!

Вовка подошел к двери, а Джина приникла к нему крепким телом и горячо зашептала на ухо:

— Смотри, вот Таня Дудина, которую в пятом классе изнасиловал маньяк-отец! Ей я добавила немного в бедрах и в сиськах, а волосы на лобке сделала еще гуще. А ногастой Наташе Барабановой волосики прорядила и осветлила, правда, здорово получилось? Людочке, наоборот, убавила сисек, чтобы она больше соответствовала твоему мыслеобразу. А с Леночкой я почти не работала, разве что разгладила морщинки. Разве я не достойна хорошего траха?

— Конечно, достойна. Встань раком и возьмись за дверную ручку

С каждой из «девушек» у Вовки была связана своя история. Если на Людочку Макаров обратил внимание только в классе шестом, то симпатичное маленькое существо по фамилии Година он заметил еще в первом. Она занималась мастурбацией прямо в классе, сжимая щелку худыми бедрами и сотрясая парту недетским оргазмом. Как этого не замечала классная руководительница, осталось загадкой. Дудина же онанизмом не занималась, она просто созрела раньше всех одноклассниц, обзаведшихся лишь прелестными выпуклостями, тогда как Таня демонстрировала на уроках физкультуры большие настоящие груди, прикрытые белой майкой и прочный бюстгальтер.

Наташа Барабанова понравилась Макарову где-то во втором, у шкафа с книжками. Она так славно, как воробей, вычириковывала слова, и ее светлые волосы были так приятны на ощупь, что Вовка поставил ее в свой приоритетный список под номером «два» сразу после онанистки Ленки.

Людочка Шенгелия же пошла «на взлет» лишь в классе седьмом. Макарову даже не хотелось, чтобы она «созревала», как все, так она лихо прыгала по гимнастическому бревну. Но у Людмилки была «одна лишь пламенная страсть» - это фортепиано! И его домашняя прирученная разновидность – пианино. И в девятый класс она не пошла, поступив в музыкальную школу. К тому времени из четырех девушек осталась лишь Ленка Година, потому что деревянные дома, в которых жили Дудина и Барабанова, сломали, и им дали квартиры в другом районе. И любвеобильную душу Макарова безраздельно заняла маленькая девушка с ямочками на щеках.

Замечательный случай проверить, не повредила ли чего себе Ленка во время классных занятий онанизмом, представился после выпускного вечера. Шефы из «Речфлота» предоставили двум выпускным классам двухпалубный речной трамвай. Если все спиртное перед выпускным вечером безжалостно отбиралось, то на трамвайчике учителей уже не было, и будущие строители коммунизма напились, мешая водку с портвейном. Кроме Макарова и Гершензона, тоже Вовки. Вовка не пил потому, что дал клятвенное обещание своим домашним не пить не капли, а другой Вовка – по неизвестным первому Вовке причинам. А вот Ленка не удержалась, и Макарову пришлось отвести ее вниз, где стояли столики и диванчики, и где уже было несколько совокупляющихся пар. Вовка аккуратно уложил пьяную Ленку на один из свободных диванчиков и на всякий случай поинтересовался, не хочет ли она предаться «свальному греху». Не получив от нее ответа, и расценив молчание, как согласие, он задрал ее светлое гипюровое платье и стянул шелковые трусы...

Разумеется, вытащить из Ленки член и спустить ей в пупок Макаров не смог. Точнее, не успел, а, может, не захотел, наполнив ее девственное нутро, как пишут горепорнописатели, «горячей молодой спермой». Потом, при свете тусклой лампочки Вовка осмотрел мокрый член на предмет девственной крови, ничего не нашел, натянул на мирно спящую и дышащую портвейном подругу трусы и, вместе с Гершензоном, отпялившим свою верную носатую Галину, пошел проветриться на верхнюю палубу. От воды тянуло холодком. Занималась первая заря взрослой жизни...

Как пелось в одной старой песне: «Вперед заре навстречу, товарищи в борьбе, штыками и картечью проложим путь себе!». Картечи у Макарова не наблюдалось, а вместо штыка был один слегка уставший член. Поэтому, доведя Годину до ее дома он честно предложил ее по поводу недавнего совершеннолетия (Ленка, также, как Вовка, пошла в школу в восемь) расстаться с детством. Она поправила растрепавшуюся укладку, делавшую ее старше лет на пять, и устало махнула рукой: «А, все равно!»...

На этот раз Макаров успел вынуть член и излил «горячую молодую сперму в промежуток между стеной и чугунной батареей. Потом они еще немного посидели на подоконнике, солнце уже взошло и приятно грело спину сквозь немытые стекла. Ленкин дом уже проснулся, и Вовка добросовестно передал Ленку с рук на руки ее мамаше в бигудях и старом халате...

В гостиной, между тем назревал между Дудиной и Барабановой назревал скандал между. Если из-за трусов спора не возникло, то лифчик они никак не могли поделить. Если Танькины «дыни» уже немного смотрели в пол, а Наташкины сиськи - изящно в стороны и вверх, то размером и весом они не уступали друг другу. Не уступали и их хозяйки, вырывавшие друг у друга изящное корсетное изделие. Вовка, пронзавший Джину своим нефритово-киноварным стержнем, понял, что оргазм придется отложить на неопределенное время, и выскочил из спальни с членом наперевес. Дамы, согнувшись в борцовских стойках, тянули за несчастный бюстгальтер, крепко держась за бретельки. Макаров сразу поставил на Дудину, Джина, видимо, из чувства противоречия, на Барабанову. Ленка, кажется, болела за Таньку, а Шенгелия, хотя и взиравшая на схватку с некоторым недоумением, склонялась в симпатии к Наташе. Группы поддержки, было, перешли к скандированию, но воздушное изделие из черных кружев, не рассчитанное на разрывное усилие такой мощности лопнуло точно посередине! Дамы шлепнулись на задницы, задрав ноги, Танька – толстые, а Наташка – длинные и стройные. После такого акта вандализма по отношению к образцу китайской текстильной промышленности, они, растрепанные, сидя на полу, дружно разревелись и полезли обниматься, сжимая в кулачках половинки лифчика, а Вовка сказал:

— Все, брейк! Боксеры – по углам! Победила дружба!

И добавил:

— А вот и я! Спасибо, что пришли!

После этого Джина быстро подобрала обеим женщинам другие лифчики, все четыре гостьи и хозяева перешли к столу и воспоминаниям. Разумеется, одетые с головы до ног.

Макарову многое было непонятно. Например, как Джине удалось собрать бывших одноклассниц в Вовкиной квартире. Все женщины, кроме Ленки, были обременены семьями, детьми, а у Таньки их было трое! Все работали: Людка в консерватории, Танька – санитаркой в психлечебнице, Наташка – в школе, а Ленка в бухгалтерии на судоремонтном заводе. И все приехали к утру и занялись примеркой белья, сняв свои нарядные платья. И как они объяснят свое исчезновение дома? Без магии, тут, конечно, не обошлось. Джина, которую Макаров представил женой, незаметно погладила его по мощному бедру, прошептав на ухо: «Не беспокойся, все будет хорошо!». И Вовка успокоился. Джина может!

Накушавшись и вволю повспоминав, три дамы было собрались уходить, но Люда вдруг сказала, озираясь по сторонам:

— Володька, у тебя, помнится, было пианино? Где оно?

Вовка неловко пожал плечами:

— Отдали в добрые руки. В свое время... Но есть синтезатор «Эдинбург».

Достать?

— Настраивать долго. В другой раз.

— Совсем не нужно. Он же электронный!

— А большой?

— Шесть октав!

— Доставай!

Вовка кинулся в кладовку, растолкал ногами хлам, вытащил чехол с синтезатором. И торжественно водрузил его на стол, предварительно освободив его от грязных тарелок и недопитых бутылок. Включил сетевой шнур в розетку.

Все! Играй!

Людмила придвинула стул, пробежалась сильными пальцами по клавишам.

— А ничего! – сказала Шенгелия. – Клавиши мягкие, но звук какой-то деревянный.

— На «Панас» денег не хватило.

Люда размяла руки.

— Что сыграть-то?

— Шопена, – сказала Наташа. – Она уже удобно устроилась на софе и жестами усаживала одноклассниц.

— Или Бетховена. К Элизе, – вдруг сказала Ленка.

Людмила удивленно посмотрела на скромную бухгалтершу.

— Ладно. К Элизе, так к Элизе.

Она заиграла, а Ленка положила руки на стол, положила изящно подвитую голову на руки и закрыла глаза, чтобы скрыть вдруг навернувшиеся слезы. Она вспомнила...

Вспомнил и Вовка. На школьном вечере три музыканта из четырех пошли отдохнуть, а пианист остался «прикрывать товарищей». Он посидел немного, свесив руки, потом слабо улыбнулся и заиграл прелестную мелодию. Девчонки пытались танцевать, делая какие-то дикие движения, кто-то дурачился, и только одна пара, Ленка (еще одна) Сидорова и ее сестра Маринка танцевали медленный вальс. А Ленка Година стояла, вытаращив черные глазищи, наполненные слезами...

Джина погладила Ленку по голове.

— Не плачь. Все будет хорошо!

И Ленка улыбнулась сквозь слезы:

— Я тебе верю...

Еще бы. Джина может!

Людка еще играла, потом еще, через два часа Танька и Наташка ушли по-английски, не прощаясь, а еще через час засобиралась и Людка. А Ленка, казалось, не собиралась уходить. «Давай ее оставим на ночь?», – шепнула Джина. И Вовка кивнул: «Давай».

Джина ушла на кухню, там без посторонних глаз сотворила большой бесквитно-кремовый торт и внесла его в гостиную с воплем:

— А давайте пить чай!

Ленка просияла лицом. Она была сладкоежкой. Только на скромную зарплату бухгалтера, которую платил ей умирающий завод, зажатый в безжалостном капкане рынка, она могла позволить себе заварной крем и бисквиты лишь раз в год. Почти все лишние деньги уходили на лекарства для больной тетки. А сейчас Джина на правах хозяйки положила на Ленкино блюдце самый большой кусок торта, и Година самозабвенно трудилась над ним десертной ложкой. Джина поманила Вовку на кухню, и, когда тот вошел, плотно закрыла дверь.

— Знаешь, Вован, ты – мерзавец!

— Что?

— Да-да, самый настоящий мерзавец. После того омерзительного случая на катере, а потом и в подъезде Ленка понесла!

— Что понесла? Куда? – пытался пошутить Макаров.

— Не придуривайся! Она забеременела, сделала криминальный аборт и потеряла всякую возможность когда-нибудь родить ребенка. Скажи только одно. Ты – знал?

— Нет. Я ничего не знал, – ответил Вовка твердо, глядя в бездонные, полные инфернального огня глаза джинна. – Веришь?

— Верю.... Ладно, пойдем допивать чай.

— Не хочется, – поежился Макаров.

Ему все еще было не по себе. Кажется, он сегодня заглянул в ад.

— Надо, – с нажимом сказала Джина, успокаиваясь понемногу. – Надо, Федя, надо! Для нее.

И улыбнулась.

Ленка уже доела свою порцию торта, и торопливо заворачивала в салфетку оставшиеся куски торта.

— Это я тете, – смущенно пояснила она и покраснела, как пионерский галстук.

— Лен, останься! – взмолился Вовка. – Завтра мы тебе целый торт дадим. Побудешь с нами, развеешься. А?

А сам незаметно кивнул Джине, подключайся, мол.

И та опять погладила Ленку по голове. И рукой, и ментально.

— Нет, не могу. – прерывисто вздохнула Година. – Тете нельзя беспокоиться. У нее сердце...

— А ты позвони ей, предупреди, – посоветовал Макаров.

— А потом передай трубочку мне, – вкрадчиво сказала Джина.

Он взял Ленку за руку и отвел в прихожую, где стоял городской аппарат. Затем тактично удалился в комнату на кухню мыть посуду. А Джина осталась у двери. Она подслушивала. Затем вощла в прихожую и забрала у Ленки телефонную трубку.

Джина сказала всего несколько слов на незнакомом Ленке языке, и та вдруг успокоилась, как после приема сильного транквилизатора. Успокоилась и Ленкина тетка, так сказала потом Джина.

— Это древнее заклинание Добра и Света! – сделав страшное лицо, сказала Джина. А Ленка вдруг облегченно рассмеялась, словно ей рассказали страшную сказку, где в конце концов все кончилось хорошо. Пойдем еще чайку попьем. У меня еще пирожные есть!

И Ленка осталась пить чай и на ночь. Ее уложили в гостиной на тахте, накрыли верблюжьим одеялом и Макаров с Джиной удалились в спальню.

Джина выглядела задумчиво и серьезно.

— Знаешь, Вова, я могу запустить процесс возвращения невозвратного, но я должна посоветоваться. Не ходи за мной и не подслушивай!

Она снова ушла в прихожую, кому-то звонила, опять говорила на «птичьем» языке и пришла довольная.

— Я получила разрешение на магическое воздействие третьего уровня. Поверь, это было непросто. Но придется восстановить не только все органы малого таза, утраченные Ленкой, но и целку. А что делать? Так начинать?

— Начинай!

Магическое воздействие, или волшебство, или колдовство длилось недолго, всего несколько секунд.

— И все?

— Все. К утру все восстановится. И яичники, и фаллопиевы трубы, и матка. И гормональный фон. Но тебе придется ее оттрахать, чтобы подарить ей ребенка. И меня раз пять. В благодарность за содеянное. Пошли?

— Пошли!

Они ушли в спальню, плотно закрыв за собой дверь, и Джина резким толчком в грудь опрокинула Вовку на кровать. Не было никаких, поцелуев, сосаний и лизаний. Была грубая ебля женщины и мужчины, бабы и мужика. Джина не давала Макарову ни минуты отдыха. Его член продолжал стоять даже после семяизвержения, бурного и яркого. Сначала Джина была сверху, потом – Вовка. Они менялись местами, меняли позы, Джина победно вскрикивала, получив очередную порцию эмоций. И спермы, разумеется.

Потом все оборвалось. Джина помятая, со стершимся макияжем, растрепанная, слезла с Вовки и сказала:

— А теперь – Ленка. И они пошли в гостиную.

— Возьмешь ее во сне, – сказала Джина, срывая с Годиной одеяло. – Все должно быть, как тогда, на катере.

И Макаров вновь увидел себя на нижней палубе со спущенными брюками и трусами. Его теперешний член торчал, а вот Ленка, лежавшая на красном диванчике на спине с задранным подолом и без трусов, молодой и нежной. Вовка погладил густые волосы на лобке, и его рука нырнула ниже, туда, где из кудрявых волос выступали два бугорка губ, а из них вылезли другие, нежные. Туда Макаров и направил неутомимый член, который сразу наткнулся на преграду – Ленкину целку. Она лопнула легко, как маленький воздушный шарик. Вовка мог бы поклясться, что он слышал в окружающем шуме этот тихий звук: «Чпок!». Он двинулся дальше, в ласковую глубину, но вновь наткнулся на преграду.

— Извини, Вован, я перестаралась! – услышал он ментальный голос Джины. – Я сделала ей три целки. Так что тарань ее!

Макаров так и сделал. Его член на этот раз не разорвал мясистую преграду, а раздвинул и тут же наткнулся на третью, словно сплетенную из алюминиевой проволоки. С этими «крепостными воротами» из сухожилий Макаров сладил с большим трудом, кажется, Джина толкала его в зад, но дальше прошла только коническая головка, и Вовка содрогнулся от подступившей сладости. Он, теперешний, кончал в ту девичью писечку вчерашней школьницы...

Они с Джиной лежали на софе рядом с посапывающей Ленкой, свернувшейся на боку в беззащитный комочек, и Джина вытирала пот с его сильного мускулистого тела большим махровым полотенцем.

— Ну извини, напортачила я с этими целками, ошиблась, с кем не бывает! Но ты – настоящий мачо! Славно, славно!

— Ну и что, она, как ты говоришь, понесет?

— Обязательно! Именно сейчас в эту минуту твой самый шустрый головастик, сливаясь с Ленкиной яйцеклеткой, испытывает бешеный оргазм, недоступный человеку. Они ведь, эти одноклеточные зверушки, могут тоже оргастировать...

Она еще что-то говорила, но Макаров ее не слышал. Он крепко спал рядом с Ленкой со сладким чувством исполненного долга...