Алик Маврин был домашним ребенком. Он не ходил в детский сад. Его пестовали и лелеяли дома мама и бабушка. В школе он учился весьма прилично, но уже с утра томился уроками и жаждал окончания занятий. После десятого класса он поехал в Москву, как многие, поступать в ВУЗ, сравнительно легко сдал экзамены, но это благодаря тому, что жил на съемной квартире, истратив на нее последние семейные деньги. Небогатая семья Алика просто не смогла обеспечивать его средствами дальше, и он, «скрипя» сердцем и прочими органами, отправился «прописываться» в общежитие.

Комендант Иванов М. С. (так было написано на дверной табличке) окутался сизым облаком табачного дыма, от которого Маврин закашлялся.

— А местов нету!

— Как это?

— А вот так! Понаехали тут. Мне студентов селить некуда, а тут еще абитура!

— Я не абитура, я студент первого курса механического факультета.

— И чего?

— Жить-то мне надо где-то?

— Надо, не спорю. Ты в другой корпус сходи, ну, где магазин.

— Был. Там тоже «местов нету».

— Ладно, – комендант громко захлопнул регистрационную книгу и хрипло выдохнул, породив новую удушливую волну. – Выбирай. Либо в красный уголок седьмым, либо с девчонками за ширмой. Есть у меня маленькая комната, там живет Елена Столярова.

Алик представил себе казарму, где железные кровати в два ряда и в три этажа, сапоги, портянки, и сказал:

— Лучше за ширмой.

— Ну и дурак, – резюмировал комендант. – Заебут! Я знаю...

Он снова открыл книгу, что-то туда записал и спрятал в сейф Аликову справку из деканата о поступлении в институт.

— Комната двести двенадцать. Все. Вали! – сказал комендант, и закурил следующую папиросу.

Комната за номером двести двенадцать оказалась в самом торце общаги у запасной лестницы. Алик деликатно постучал, услышал ответ «открыто» и вошел. В комнате на одной из двух кроватей лежала девушка и курила длинную тонкую сигарету, кажется «Яву-100».

— Тебе чего? Дверью ошибся?

Она, не торопясь, одернула короткий халат и, поплевав на горящий конец, затушила сигарету в пепельнице.

— Нет. Жить.

— Со мной?

— С Вами. Комендант сказал, можно.

Не сказать, что она была особо привлекательной. Широкое лопатообразное лицо, скулы, узкие накрашенные глаза, кривые ноги выдавали в ней одну из представительниц малых народов Поволжья или вообще бурятских степей.

Она села на постели, на мгновение показав Маврину белые трусы, и протянула узкую ладонь с накрашенными красным лаком длинными ногтями.

— Лена.

— Алик. Маврин.

— Ты как со мной жить собрался, тайно или явно?

— За ширмой.

— Это важно! А где ширма?

Она поправила очки.

— Я ее что-то не вижу.

— И я, – пожал плечами Маврин. – Комендант так сказал.

И тотчас входная дверь широко распахнулась, и в проеме показался комендант, дымящий, как паровоз, очередной папиросой. Он, кряхтя, нес тяжелую ширму. Вошел, поставил сложенную ширму в угол и, отдуваясь, сказал:

— Живи. Но помни, я тебя предупреждал.

И исчез, как призрачный поезд, без гудка. Лена опять поправила очки и встала.

— Давай ставить. А о чем он тебя предупреждал?

— Что Вы храпите, – нашелся Алик.

— И он знает. Откуда?

Маврин снова пожал плечами.

— Понятия не имею.

Он взялся за ширму, и они с Леной раздвинули ширму из черного шелка с большим драконом с выпученными глазами.

Ленка отошла на шаг и насмешливо прищурилась на дракона.

— Ох, красота-то какая! Проснусь ночью покурить, а он смотрит!

— Ночью его не видно, потому что темно, – вяло возразил Алик. – Здесь столовая есть?

— Какая тебе столовая! – засмеялась Лена. – Каждый себе готовит сам!

— Из чего? У меня ничего нет, – грустно сказал Маврин.

— А давай в складчину, – предложила Лена. – Ты платишь, а мы ходим по магазинам, варим, жарим...

— И едим?

— И это тоже! Только нам, девушкам, фигуру блюсти надо. А то растолстеем, как Ирка Сеничева.

Лена оправила на себе халатик, выпятив вперед острые груди. Нет, она ничего, подумал Алик, если ноги побрить, очки снять, а на лицо не смотреть совсем, а сиськи я бы потрогал, вдруг это у нее лифчик такой.

— Ты куда смотришь? – вдруг спросила Леня, проследив за его взглядом. – На сиськи? Хочешь потрогать? Или пожрем лучше?

— Лучше поедим.

— Правильно! А сиськи от нас никуда не уйдут.

Она открыла тумбочку и присела, снова мелькнув белыми трусами.

— Есть макароны. Если их поджарить с растительным маслом, то выйдет очень ничего.

Она сняла крышку с кастрюльки и, смешно сморщив короткий нос, понюхала.

— Вроде нет, не прокисли.

Нет, она ничего, даже симпатичная местами, подумал Маврин.

— Я сейчас!

Она вывалила макароны из кастрюльки в сковородку, щедро полила подсолнечным маслом и исчезла за дверью. Алик присел на свободную койку и загрустил. Общага была совсем не похожей ни на дом, ни на съемную квартиру, и это его выводило из душевного равновесия. Но тут дробно топоча шлепанцами, влетела Ленка со сковородой, полной дымящихся макарон. Она поставила на стол сковородку, кинула в нее две вилки и воскликнула:

— Я у девчонок еще и колбаски «Одесской» выпросила, так что навались!

Ленка уселась на койку, схватила одну вилку, нацепляла на нее макаронин и стала их жадно есть, забавно причмокивая масляными губами.

— Хлебушка бы, – грустно сказал Маврин. – Хоть кусочек.

— Так макароны и есть хлеб, – торопливо проглотив прожеванное, ответила Ленка. – Так что ешь, что дают.

Алик кивнул и повеселел, ибо узрел не только Ленкины трусики, но и то, что они скрывали. Нижняя пуговица ситцевого халатика от суеты расстегнулась, а узкие трусы сдвинулись и обнажили половинку вожделенной щелки, густо заросшей светлыми волосами.

Удивительно чувствительны эти женщины к разного рода косым взглядам. Вот и Ленка, глядя только в макароны, тут же сдвинула смуглые мускулистые бедра, да еще положила ногу на ногу. При этом она проказливо посмотрела на Маврина, который ковырялся в макаронах в поисках кусочков одесской колбасы.

Таких девушек Алик вожделел и боялся одновременно. У него совершенно не было никакого опыта, но зато он дрочил с пятого класса. Многие его одноклассники еще клеили модели из целлулоида, а одноклассницы тайно играли в куклы, то он уже прыщавил, видел эротические сны и пачкал трусы и пододеяльники. Не часто, но периодически. Раз в неделю. И чтобы спать спокойнее с сухой постели, Алик начал дрочить на ночь, находя в управляемом семяизвержении все большее удовольствие. И к окончанию школы Алик Маврин был уже сложившимся мужчиной, не познавшим ни одной женщины. Но это, кажется, скоро можно будет поправить.

Когда они совместными усилиями доели макароны, Алик робко попросил показать ему общежитие.

— Достопримечательности? – засмеялась Ленка. – Или аборигенов?

— Где что находится. Туалет, ванная комната...

— Туалет ты и сам найдешь. По запаху. А никаких ванных у нас нет. Есть душевая, только там сегодня женский день. Да ее в окно видно, посмотри.

Алик посмотрел. Напротив, но на первом этаже кто-то мылся. Алик даже разглядел, что это были женщины. Свет там горел круглые сутки, потому что по требованиям техники безопасности выключатели и вода были несовместимы, и было хорошо видно, что две голых женщины, одна шатенка, а другая – ярко рыжая, намыливают друг другу спины. На что, естественно, солидное мужское естество почтило рембрандтовско-ренуаровских купальщиц вставанием. Столярова тоже подошла к окну.

— А знаешь, кто это?

— Не-а.

— Вот та, с большими сиськами, - Марина Кормухина из Иваново, а та, что с маленькими, но с пузом, Ирка Сеничева из Серпухова. Интересная парочка. Та, что потемнее, Маринка, вредная, а Ирка ничего, веселая, но дурочка! Они живут вместе.

— В одной комнате?

— Ну да. И так тоже. У Маринки - комплекс выйти замуж за москвича и вечная неудовлетворенность жизнью, а, если проще, мужика хочет, а Ирку вообще никто не хочет, пузатую и глупую. Так что если хочешь отодрать обеих, вперед и с песней!

Она нехорошо засмеялась. Алик тоже засмеялся, потому что он представил, как он голый с плакатом «Ебать всех!» и песней «Марш, марш вперед, рабочий народ!» идет по коридору общаги, а потом ему отдаются Маринка и Иринка. На что его солидное достоинство ответило нестерпимым желанием освобождения. Гормоны ведь никто не отменял.

Ленка, кажется, поняла все, да и что тут понимать-то. Если мужик скрипит зубами, чтобы не застонать, а его брюки-джинсы спереди темнеют, значит – он спустил! Или банально обоссался. И она с сожалением покачала головой:

— Быстро ты!

— Я вообще скорострел по этому делу! – прерывисто дыша, заявил Алик. – Быстро начинаю, быстро кончаю!

— А еще можешь?

— Где-нибудь через полчасика.

— Ну, это мы еще посмотрим!

Столярова оттолкнула Маврина от окна и одним движением задернула штору. В комнате воцарился желтый полумрак, потому что шторы были желтые.

— Пойдем, потрахаемся! – тоном, не терпящим возражений объявила Ленка.

И показала на свою кровать.

Снять халатик, темный лифчик (она все-таки носила бюстгалтер), и светлые трусы было делом нескольких секунд. А вот с мужской одеждой у нее возникли затруднения. А все потому, что Алик во все глаза смотрел на ее острые хищные груди и совсем ей не помогал. Выпущенные на свободу, груди не упали, как у старухи, а лишь слегка обвисли, продолжая нагло пялиться коническими темными сосками на замершего Маврина. Таких грудей он еще не видел. Он грудей вообще не видел, исключая мамины, конечно. Эти были похожи одновременно и на бананы – длиной, и на ананасы – толщиной. Короче, ой-ой-ой!

Наконец она справилась и с широким ремнем, и с медной пуговицей, и молнией. Сдвинув вниз, к коленям джинсы вместе с трусами, она освободила из сатиново-денимового плена Аликов член, который, мокрый от спермы, тяжко выпал на волю. Ленка снизу, с колен посмотрела на Алика:

— А ты ничего! Мужичок!

И похлопала Маврина по мощному бедру. Его член закачался перед ней, как язык Царь-колокола. Ленка принюхалась.

— Ты хоть хуй-то мой иногда.

Алик пожал голыми плечами.

— Я мою. Это сперма так пахнет.

— Так, минета не будет! А вот подрочить могу! Ложись на кровать.

Ленка толкнула Алика к кровати. Он откинул одеяло, торопливо улегся спиной на серую, плохо стираную простыню и прерывисто вздохнул. Столярова уселась ему на ноги и взялась за мягкий член Алика. Он переводил взгляд с ее грудей на волосатую щель и обратно, а Ленка усердно надрачивала член сразу двумя руками, пока он не окреп. Только тогда она, раздвинув кудрявые волосы, принялась усаживаться на Маврином животе, всунув его член до упора. Столярова закатила глаза и, сладко постанывая, запрыгала, и ее груди запрыгали, и пружинная кровать запрыгала под тяжестью молодых здоровых тел. Впрочем, скачки продолжались недолго. Ленка села на пятки, опершись на руки, а Маврин со стоном выстрелил в ее бархатное влагалище спермопулей, а потом еще и еще. И в этот сладчайший для обоих любовников момент в дверь постучали. Сначала тихо, а потом громче и требовательней.

— Какого хуя! – простонала Ленка Столярова. – Нам некогда, мы ебемся!

— А это нам и надо!

В открытую дверь ввалились те девицы, которые совсем недавно мылись в душе. В халатах на пуговицах и в полотенцах на головах, навернутых в виде тюрбана, или чалмы на мокрые волосы. Ленка сползла с ослабевшего члена и недовольно обернулась.

— Ну, чего вам?

— А то же, что и тебе. Поебаться! Как мальчик? – спросила носатая.

Столярова подняла сразу два больших пальца.

— Во! Молоток!

— Тогда Ирка, вперед!

Пузатая Ирка покраснела, застенялась, но, переступив толстыми слоновьими ногами, неуверенно подвинулась в сторону Маврина.

— Так ты у нас целочка? – ехидно спросила Ленка.

— Д-да... – тихо ответила Ирка и сделала еще один шаг.

— Я сейчас не могу! – запротестовал Алик.

Он показал на вялый мокрый член, отдыхавший на крупных яйцах.

— Мне отдохнуть надо!

Ой, еще целку подсовывают, итить ее налево, подумал Маврин.

— Тогда надо подготовиться, – сказала Ленка, подошла к шкафу и начала там рыться, активно шевеля голыми ягодицами.

— А, вот она!

Столярова помахала в воздухе картонной коробкой, а затем открыла крышку.

— Перекись, йод, зеленка, бинт, вата, ножницы. Все есть! А еще у меня есть бритва.

— Бритва-то зачем? – робко спросила Ирка и подвинулась еще ближе к лежащему навзничь Алику.

— А затем, что если волосы попадут в раны твоего влагалища, там все воспалится. А вот мы твои волосики побреем, да процесс пареньку покажем, он отдохнет, возбудится, а потом тебе засадит по самые помидоры! Засадишь?

— Засажу! – уверенно ответил Маврин.

— Тогда, Ирка, будет и у тебя дырка! Радевайся! – скомандовала Маринка, поводя длинным носом.

Ирка послушно расстегнула и сняла халат, стянула огромные синие трусы и крошечный бюстгальтер. Карикатура на женщину, подумал Маврин, бегемотиха! Но «бегемотиха» обладала пухлым лобком с кудрявыми, ярко рыжими, почти оранжевыми волосами, ослепительно белой кожей с редкими конопушками и яркими толстыми губами. Алик подумал, что она охватывает член этими губищами, отправляя его прямо в горло и при этом причмокивая, и решил: «А она ничего!».

Тем временем девушки повалили Ирку на Ленкину кровать и широко развели ее ножищи в стороны. Но Маврин не увидел ничего из-за густейшей поросли. Видно, удобряла хорошо, подумал Алик и подергал поднимающимся членом.

(Продолжение следует)