Разумеется, игуменья Наталья не помогала, а скорее, мешала Вовке Макарову в ремонте, то и дело, прижимаясь к нему горячим телом. Насос был погружной и висел в артезианской скважине на недоступной глубине. Силовой щит был собран правильно, но похоже, что монастырским электрохозяйством серьезно никто не занимался. Многие клеммные соединения разболтались, и Вовка их старательно подтягивал здоровенной отверткой. «Так у него ж отвертка полметровая и проводки десять тысяч метров», – вспомнил Макаров песню и усмехнулся. У автомата с надписью «Насос» один винт выпал, и провод висел в воздухе. Вовка вывернул винт из автомата «Туалет», завернул его на пустое место и сказал:

— В туалете света пока не будет!

— А как же? – испуганно спросила Наталья.

— На ощупь, – пояснил Макаров и скомандовал. – От винта!

Наталья отлипла от Вовки и спряталась за колонной. Макаров включил автомат «Насос» и, закрыв металлическую дверь щита, рычагом включил главный автомат. Вспыхнула сигнальная лампа, и через секунд пять в бассейн хлынула вода. «Все!», – сказал Вовка, и устало присел на банкетку. Рядом с ним пристроилась Наталья, прижавшись горячим бедром к Вовкиной ноге. «Ты иди», – сказала она. – «Я вечером приду!».

— А обед?

— Тебе принесут. Я принесу. Вместе с сестрами тебе обедать нельзя!

Макаров ущипнул ее за грудь и отправился в гостиницу. Странное дело, думал он, в помывочной ни кранов, ни душевых, бани тоже нет. Хотя может быть они, они намыливаются и прыгают в бассейн. Сестры Софии на месте еще не было, Вовке было скучно, и он осмотрел другую комнату, еще меньшую, чем первая. В этой комнате, глядевшей окнами за стены, похоже, давно не убирали, и даже не выносили мусорную корзину. Как говорили многие кино-шпионы, в мусорном ведре можно найти много интересного. И Вовка, особо не церемонясь, вывалил содержимое корзины на пол. Он сразу нашел еще одну брошюрку и использованное изделие номер два, или презерватив. Презервативом, к тому же БУ, Макаров не заинтересовался, а вот брошюрка, озаглавленная «Православная церковь о празднике Ивана Купала: праздновать или нет?», его увлекла. То, что прыганье через костер и купание голышом – обычай языческий, Вовка знал, а то, что к этой дате прицепили рождество Иоанна Крестителя, было для Макарова откровением. Брошюра гласила: «Каждый, кто считает себя православным христианином, в этот день идет в храм на праздничное богослужение. До сих пор в нашем народе сильны языческие традиции, совершаются массовые гуляния с прыганием через костры, пусканием венков и свечей по воде, символическими жертвоприношениями и т.д. Православный человек не должен принимать участие в подобных мероприятиях, даже если они имеют более развлекательный характер, нежели религиозный». И еще: «Купальский праздник для язычников являлся временем очищения водой и огнем. Купальская ночь заканчивается сжиганием двух чучел, символов семьи, это Купала и Марена.

Магия праздника начинается ночью, когда молодежь начинает резвиться, позволяя себе вольности в интимных отношениях. После сексуальных взаимоотношений в ночь поклонения языческим существам парень в прежние времена обязан был жениться на девушке, с которой он вступил в связь. Об это «законе» ныне никто и не вспоминает, все поглощены вседозволенностью и «празднованием».

Основоположником бесовских игр считается царь Манассия, который не соблюдал Божьих законов, а жил в пьянстве и разврате.

По описаниям Феодора Вальсамона, жившего в 12 веке, константинопольская молодежь также устраивала игрища со сжиганием сена, прыганием через огонь, гаданием на будущее.

Патриарх Антиохийский Федор назвал эти действия волхованием, он поддержал патриарха Михаила Третьего Анхиальского, предложив запретить языческие игрища.

В начале шестнадцатого века игумен Панила, служивший в Спасо-Елиазаровском монастыре, гневно осудил гуляния в ночь на Ивана Купала, совершаемые жителями Пскова. Игумен назвал народное гуляние идольским и сатанинским, богомерзким праздником.

Стоглавый Собор 1551 года приравнял купальские гуляния к поклонению богам эллинами.

Каждый участник поклонения Яриле обязан был очиститься огнем, прыгнув через костер. Пары, которые провели вместе Иванову ночь, прыгают через большой огонь, взявшись за руки».

Значит, если правильно повести дело, думал инкуб Макаров, то монахини с утра пойдут на службу, а вечером по «зову инкуба» побегут купаться голышом, трясти сиськами над костром и предаваться всяческому блуду. Так что разгуляться будет где. Интересно только, кресты они снимут, или будут прыгать прямо так?

Обед принесла не Наталья, а София. Три блюда: салатик из свежей капусты с растительным маслом, музыкальный суп гороховый с копченой грудинкой, картофель с двумя котлетками и компот – уместились на подносе, который сестра плюхнула на столик и собралась уходить, вероятно, на пост у входной двери.

— Софочка! – с чувством сказал Вовка, взяв монахиню за руку, покрытую морщинистой кожей с пигментными пятнами. – Насос я вам починил, так что можете мыться хоть весь день! Посидите со мной полчасика, пока я съем эту роскошь. А?

— Только не долго!

— Что Вы! Я быстро! Расскажите, что сестры носят?

— В каком смысле?

— В смысле одежды.

— А! Поняла!

— Смотрите!

Она встала и потянула себя за одежду.

— Вот это – ряса, или риза веселья и радования. Ряса знаменует отложение печалей, происходящих от постигших скорбей и бед. Отсутствие рукавов у рясы, символизирует отсутствие у монахини рук для суетных мирских дел и грехов. Под ней подрясник — черное платье монахини. Он подпоясывается поясом, символизирующим готовность монахини к подвижническим деяниям.

— Где?

— Что где?

— Подрясник.

— А вот.

София приподняла подол рясы и показала кусочек подрясника.

— А пояс?

— На талии. Выше.

— Покажите! – требовательно сказал Макаров, включая зов инкуба.

Она задрала подол рясы выше талии, и Вовка увидел широкий кожаный пояс длиной, наверное, метра два, надетый поверх подрясника.

— А под подрясником – хитон, или власяница, рубаха такая. Раньше ее ткали из грубой овечьей шерсти и надевали на голое тело.

— О, как жестоко! Наверное, колко и жарко?

— Очень жарко!

— И сейчас?

— И сейчас!

По ее морщинистому лицу катились крупные капли пота.

— Так сними все! Остынь! – приказал Макаров.

София, двигаясь, как сомнамбула, медленно стянула с себя рясу.

— Больше страсти, больше! – заорал Вовка. – Вспомни, какой ты была в молодости!

София стала изображать стриптиз. Сначала она расстегнула и отбросила кожаный пояс, оставшись в подряснике – черном женском платье, затем сняла и его, расстегнув три пуговицы у ворота. Хоть хитон у нее был не черный, обрадовался Макаров, какой-то неопределенно рыжий. Распустив шнуровку у горла, София через голову сняла и его. Зря, зря я ее заставил раздеться, подумал Вовка, страсть божья! Тощие лягушачьи ноги, вытянувшийся, чуть ли не до колен лысый лобок, из-под которого коричневой бахромой свисали какие-то губы, не то большие, не то малые, выпуклый живот, пустые кошели плоских грудей внушали не похоть, а желание закрыть глаза. И не открывая глаз, Макаров замахал руками:

— Все, все, не надо! Уходите!

И София ушла, забрав одежду и обиженно топая сандалиями.

Обед остыл, но голодный инкуб был рад и ему. Воистину говорят, любовью сыт не будешь. Тем более, если это любовь не плотская, а платоническая...

После отбоя к нему пришла игуменья Наталья. Пришла и смиренно уселась на край кровати.

— Сестра София жалуется на Вас, Владимир, будто Вы заставили ее танцевать стриптиз и хотели изнасиловать. Это правда?

— Нет, конечно, – спокойно ответил Вовка. – Я всего лишь спросил ее о монашеской одежде и поинтересовался, не жарко ли ей. Остальное Вы знаете. И потом, вступать с ней в близость, это все равно, что дрочить член старой книгой, спуская между желтых страниц.

— А я уж думала, что Вы – геронтофил! – обрадовалась Наталья.

— Вот еще! Хотя если бы дело было на необитаемом острове, тогда...

Наталья прыгнула на Макарова и закрыла ему рот теплой ладошкой...

Говорят, что секс – лучшее лекарство от всех скорбей. Врут! Для инкуба, конечно, для суккубы – наверное, а вот бабку Софию инкубский секс наверняка высушил, как древнюю инкунабулу, превратив ее в подобие мумии, словно жертву голодного вампира. Игуменье Наталье до состояния рыбки к пиву было еще ох как далеко! Она жадно шарила по Вовкиному телу белыми руками, срывая с него одежду. А когда она, наконец, его раздела, то нависла над ним и принялась запихивать в себя еще вялый мягкий член. «Не лезет, гнется!», – страстно бормотала она, задрав подолы. Макарову не хотелось в монастыре устраивать даже микрозова, чтобы не набежали другие монахини, но член, чисто по-человечески и без всякой магии, окреп и распрямился. Игуменья, как была, в полном одеянии и клобуке, поскакала на Вовкином члене, кусая до крови полные губы и опираясь руками на грудь инкуба. Энергично двигаясь вверх-вниз, она быстро довела Вовку до семяизвержения, заполнив влагалище горячей спермой, но слезла с него неудовлетворенной и разочарованной. «Так быстро!», – говорила она. – «Так быстро!». Оправив одежды, она бесшумно ушла, позабыв сандалии возле постели. Видимо, Сумраку на сегодня хватало Силы, и потому оргазм был слабым и неярким. Вовка встал, выставил в коридор ее сандалии и снова упал в кровать...

Странный сон увидел инкуб Вовка. Будто он и Джина бесконечно падали в сером тумане, погружаясь в него, как в перину. Наконец он ударился спиной и проснулся. Рядом с кроватью в свете низкой луны стояла Джина и трясла его за плечо. Само появление ведьмы было не столь удивительным, но ее наряд был тоже монашеским, правда, почему-то католическим. «Ты стонал, Вован!», – прошептала она, поглаживая Вовкин влажный лоб. – «Снилось что-то нехорошее?».

— Спину отлежал. А ты чего здесь?

— До Московского Дозора дошли слухи, что ты монахинь ебешь во все дыры.

— Ебу одну, и не во все.

— Настоятельницу?

— Ну, да. Игуменью. Она податлива, как сучка перед случкой. Думаю, Сумрак доволен. А это что за маскарад? Порноклипов насмотрелась?

— Я в составе смешанной делегации монашества из Европы. Чешкой прикидываюсь. Завтра пошатаемся по монастырю, посмотрим, как монашки живут.

— Народу много?

— Три мужика и две бабы. Тетки в гостинице ночуют, а дядьки – в автобусе.

— А чего ж не в гостинице?

— Так нельзя же. Я не понимаю, как ты тут оказался.

— По личному указанию игуменьи Натальи. О, как!

Макаров подвинулся.

— Ложись рядом, отдохни!

— Нет, я в соседней комнате устроилась, через коридор. А рядом сестра Грета из Германии. Похоже, скучает без мужика. Навестил бы ты ее к утру, а?

— Целка?

— Нет.

— Толстая?

— Вроде меня.

— Ладно, зайду перед рассветом, посмотрю на нее, на Грету твою.

Джина похлопала Вовку по животу и ушла, покачивая бедрами. Плохой я инкуб, подумал Вовка, если Грету не хочу. Или хочу?

Спать больше не хотелось, и Вовка, завернувшись в простыню, пошел побродить по двору, белый, как призрак замка Моррисвиль. На обширной клумбе вовсю цвел душистый табак, а возле его цветков вились пугливые бражники, привлеченные сильным ароматом. Сзади раздались легкие шаги, и Макаров скрылся за толстым тополем. Какая-то женщина в просторной белой рубахе присела возле липы, громко пукнула и разразилась звонкой струей. Поссать да не пернуть – все равно, что свадьба без гармошки, вспомнил Макаров и хихикнул. «Oh, wie gut!», – восторженно сказала женщина, выпрямилась и промокнула промежность краем рубахи. Затем застыла и, задрав подол, полезла рукой между ног. Было темно, но зрение инкуба позволяло видеть ее гладко выбритую щель, рассекающую лобок до половины.

— Кажется, это Грета! – подумал Вовка. - Wie geht es Ihnen? (Как здоровьишко?).

— Du willst mich? (Хочешь меня?) – сказала она.

— О, как! – подумал Макаров. – Даже, как звать, не спросила!

— Ich will dich! (Я тебя хочу!)», – ответил Вовка и скинул с плеч простыню.

— Bitte zieh das Kleid aus! – не задумываясь, сказал Макаров, предлагая «девушке» снять нехитрую одежку.

По-немецки Макаров знал слов штук пять, не более. Что-то вроде «Хенде хох» или «Гитлер капут». А тут «немецкий» из него попер, как фарш из мясорубки.

Грета кокетливо потупилась:

— Lass uns in den Raum gehen (Пойдем в комнату), – сказала она, и, перестав терзать письку, оправила рубаху и пошла в гостиницу.

Макаров, подобрав простыню, поплелся за ней. На втором этаже в комнате напротив, где он нашел использованный презерватив, он уверенно прихватил Грету за крепкую задницу и толкнул ее на кровать. Она извернулась и упала на спину.

— Это заклинание называется «Паранжа»! – сказала «Грета» и превратилась в Джину!

— Вот черт! – восхитился Вовка. – А где же Грета?

— Нету ее. Пошутила я. И мужиков нету. Одна я.

— Ладно, тогда, может, покувыркаемся?

— Спать иди, кувыркатель. Рассвет скоро!