Я собрал последние силы и попробовал вывернуться, но Арни крепко схватил меня за бедра, пьяное тело плохо слушалось, да и как бы понарошку надетые на запястья наручники также не способствовали побегу. Бруно и Марсель, обменявшись глумливыми улыбками, расположились на диванчике; я попытался сказать им на всех известных мне языках, что игра зашла слишком далеко — стоп ит, камераден, хорош уже, однако все эти языки одинаково заплетались, и ответом мне стало лишь веселое бульканье шнапса, разливаемого Марселем по поблескивающим в полумраке стаканам.

Блеску стаканов вторила перламутровая ухмылка метиса, посверкивала лысина Бруно, взгляд мой вдруг расфокусировался, фигуры размылись, комната заплясала, задрыгалась под лающий, немелодичный смех. Усилием воли я попробовал вернуть четкость картинки — это удалось, однако на поддержание четкости уходило слишком много сил, а силы были нужны на главное — на побег.

Выпрямив непослушные ноги, я рывком попыталался сползти с возвышения, однако тут же почувствовал, как здоровяк схватил меня за талию. Сдерживая одной рукой мои неловкие попытки скатиться с мягкой, пружинящей подо мной горки, другой рукой Арни взял в горсть мою мошонку. Большой палец стал буравить мокрую, неподатливую дырку. Я заойкал. Немцев это, кажется, позабавило. Кажется, мое пьяное сопротивление они воспринимали как часть игры.

Качок, видимо, поняв, что засунуть свой палец в сжимающуюся дырочку будет непросто, щедро смазал очко и промежность каким-то невидимым для меня прохладным желе и таки скользнул пальцем вовнутрь, хохоча при этом так, словно пришел на стендап-шоу. Арни засунул большой палец в дырку до упора и сжал руку, пытаясь максимально приблизить его к остальным, схватившим мои чувствительные яйца. Я взвизгнул и задергал попой — было не так чтобы невыносимо больно, однако я чувствовал себя словно попавшим на крючок — сильная рука держала меня за самые нежные, самые чуткие места, малейшее нажатие на них отдавало во всем теле томительной, возбуждающей болью. Мои попытки соскользнуть Арни превращал в часть сексуальной игры — получалось, что я виляю перед ним бедрами, в продолжение моих движений он двигал рукой сам, раскачивая жопу то вправо, то влево, упираясь большим пальцем в стенки прохода то с одной, то с другой стороны. С дивана доносился смех и возгласы одобрения.

— Ребята, харэ... — выдавил я из себя превратившимися в неповоротливых слизней губами, изо рта же отчего-то заструилась слюна, — я вам игрушка что ли... Вы как хотите, я домой пошел!..

Напружинившись из последних сил, я пополз с подума, сбившаяся набок полумаска заслоняла обзор и мешала дышать. Арни чуть ослабил анальную хватку, но не отпускал, он сделал пару шагов вслед за мной, ведя меня, как собаку на поводке.

Бруно, не прекращая посмеиваться, отделился вдруг от диванчика и энергичной, упругой походкой приблизился ко мне. Надо мной навис его холёный, обрамленный выбритыми в форме чуть ли не рунического орнамента седеющими волосами, хуй. Бруно сделал еще один — критический — шаг навстречу. Хуй уткнулся мне в щеку, и как же это ему понравилось — он тут же стал вставать, скользя по лицу, оставляя на нем влажную дорожку и задирая на лоб послушную маску. Я отпрянул, но, тут же насадившись на стальной палец Арни, исторг непристойный стон.

— На-а-ах... нах хауз, блядь, — слюна моя, наполнившая рот, закапала на паркет, — вы совсем тут все ахуели, пидары немецкие!..

— Сперва немножко играть, Макс, — в голосе Бруно зазвенели властные, стальные ноты, — сперва немножко исполнять твои сикрет желания, май шугар бой.

Хуй его набирал силу, раскачиваясь перед моим лицом. Откадрированный вырезом маски, он напоминал подымающийся разводной мост — вздувшиеся вены, отливая в холодном свете софита металлом, тянули махину вверх, а я как бы смотрел на это снизу, с поверхности воды, из лодки. Из тонущей лодки...

— Я знать твой тайп, Макс, — я услышал над головой бумажный шелест и почувствовал, как Бруно подсовывает под маску хрусткую, плотную бумажку, по-видимому, новенькую купюру; было странно от того, что сознание то отключалось, ухая куда-то в вязкую мглу, то внезапно обострялось, и я чуть ли не кожей видел вдруг зеленые колонны на стоевровике, — я знать, что тебе будет сильно нравиться. Ю вуд лайк ит, бэби, белив ми.

Айфон, валявшийся чуть поотдаль, задергался вдруг в судороге видеовызова. Ведомый лишь интуицией, я резко напрягся, и, максимально натянув свой анальный поводок, нырнул к айфону, оттолкнув попытавшуюся мне помешать ногу Бруно, схватил его, распластавшись на полу и тыкнул большим пальцем в дрожащий зеленый кружок.

— Максик, тут я себе ихнюю карту поставил, вот решил опробовать, — раздался веселый голос Кучера, а две секунды спустя подгрузилась и его грубо пикселированная физиономия, — как ты там, соскучился, красавчик? Рому взять или нынче по джину врежем?

— Коля, блядь, пиздец, Коля, Коля, Коленька... — только и смог выбулькать из себя я, после чего завыл, чувствуя, как Арни, поймав кивок Бруно, сжимает мертвой хваткой мои нежнейшие яйчишки. Попытка резко встать закончилась провалом, я дернулся, неловко взмахнул руками в наручниках, айфон вылетел из взмокшей ладони и брякнулся об пол, а я повалился следом, пошлепываемый по ягодицам свободной рукой качка.

Бруно подошел к айфону и ногой вырубил связь, после чего нагнулся, подобрал его и уверенно нажал на кнопку выключения.

— Эт фёрст мы поиграть, — отчеканил он, — а потом будешь много-много общаться с твой фройнд, бэби.

— Фашист ты, а не фотограф, — пробормотал я, сплюнув на пол.

Бруно поводил бедрами, стоя прямо надо мной, его полувставший хуй маятником раскачивался над головой. Я лежал, упираясь локтями в пол, и взирал на него снизу. В голове время от времени ухал какой-то ебаный филин. Изображение то расплывалось, то, напротив, становилось пугающе чётким, будто объектив дали ребенку, и он крутит колесико абы как, не заботясь о качестве картинки. Зад мой, настойчиво массируемый изнутри рукой качка, болезненно и сладострастно ныл. Прислушавшись к себе, я понял вдруг, что член мой, кажется, стоит — зажатый между прохладным полом и тёплым низом живота. Бред какой-то, с чего бы?..

В полумраке что-то прошелестело, и я вдруг ощутил, как сверху ко мне прильнуло горячее, ловкое, источающее сладкий запах восточного базара тело Марселя. Не наседая всей массой, он заскользил по мне туда-сюда, прижимаясь к спине то промежностью, то грудью, покусывая ухо и шумно дыша в затылок широкими африканскими ноздрями, гоняя в воздухе волны удушливой, парфюмированной похоти. Большой палец Арни умело завибрировал в попе, и оттуда по всему телу потекли будоражащие электрические струйки. Я застонал.

— Я вам... не... шлюха, — простонал я, пытаясь приподняться. Последнее слово, в отличие от остальных, прозвучало отчетливо.

Бруно присел, разведя колени в стороны и пошлепал полувставшим членом мне по лицу.

— Релакс, бэби, — улыбнулся он, — просто будь собой.

Марсель снова заскользил по мне, и когда я ощущал, как его длинный хуй путается в моих волосах, а гладкие, липкие от ароматического масла яйца седлают шею, он целовал Бруно, и даже если я закрывал глаза, то всё равно отчего-то видел, как сплетаются их сильные языки, как лыбится учащающий анальный тремор во мне Арни, как на бывалом члене Бруно, постукивающим головкой мне по лбу, выступает капелька смазки. Филин в башке ухнул вдруг как-то особенно громко и я полетел в чёрный, не имеющий дна колодец.

Очнувшись, я какое-то время боялся открыть глаза — лелеял дохлую надежду на то, что всё произошедшее — дурной порносон, но, открыв их, понял, что положение моё даже ухудшилось. Обычно просыпаешься лежа, ну на крайняк сидя — если уснул в транспорте или случайно вырубился на пару секунд, убаюканный воркотанием генерального на совещании, проходящем после жаркой ночки. Но тут я не лежал — я висел. Вернее, парил в воздухе раком, слегка касаясь пола кончиками пальцев

ног. Пояс мой был туго стянут широким кожаным ремнем, ремни поуже охватывали ляжки и предплечья, вся эта конструкция расходилась крепкими веревками к крюкам в стенах, держа меня, как муху в паутине. Из хорошего — наручники были сняты, из плохого — жопу что-то распирало, и это был уже не палец качка.

Голова тикала, в глазах роилась мелкая чёрная мошка. Пахло спермой и алкоголем. В противоположной части комнаты шумно сверкнула вспышка.

— Макс немножко отдыхать, мы все ухаживать за Макс, делать ему хорошо и красиво! — Бруно, посмеиваясь, подошел ко мне, обмахиваясь, как веером, полароидным снимком. Он гордо покрутил карточкой перед моим лицом.

— Тебе очень идет этот наряд, бэби. Экспешли ёр бэк сайд...

Я глянул на снимок. Брови и глаза мои были не слишком ровно подведены черной тушью, что придавало театрально-проституточный вид, но это ладно, самый атас был в том, что из жопы натурально торчал эффектный пучок павлиньих перьев. Очевидно, они были вмонтированы в плотно сидящую в задней дырке затычку. Выглядело это и смешно, и страшно. bеstwеаpоn.ru Я почувствовал, как левый глаз дернулся и из него выбежала слезинка.

Бруно зашел сзади и по-хозяйски пошлепал меня по покачивающемуся в воздухе крупу.

— У Макс очень узкий тоннэл, вэри нэрроу фор сэкси бой, сперва нужен хороший подготовка! — сообщил он, прополаскивая горло вискарем и потрепывая мой павлиний хвост. Свернутая трубочкой хрустящая зеленая бумажка заняла своё место за моим ухом.

Арни и Марсель, до того момента лизавшиеся на диванчике, голые, возбужденные, бесстыже теребящие друг друга, подошли ко мне и, церемонно разместившись по бокам, стали нежно, как колыбельку, покачивать.

В голове ласковым голосом ведущего детских программ зазвучал стишок: «И кошка отчасти идет по дороге, отчасти по воздуху плавно летит»... Зад, распираемый орнитологическим дилдаком, ощущая тягучую, заглушающую остальные чувства боль, мерно помавал в воздухе. Марсель и Арни, целуясь вздыбленными хуями, возили мошонками по моему заплаканному лицу — справа — липкие инжирины метиса, слева — волосатые киви качка. Если укусить кого-нибудь из них — будет ли толк? Или они меня за такое совсем уроют, ебанутые...

Я понял, что силы мои, и без того невеликие, закончились. И ладно бы речь шла о силе физической (будучи так умело и крепко скрученным, я и, будучи в форме, вряд ли смог бы что-то всерьез предпринять), но кончилась сила духа. Я вспомнил старую присказку о том, что иногда нужно просто расслабиться и получить удовольствие и, с чувством стыда и еще более постыдной радостью за то, что, кроме этих чертей, о моем позоре никто не узнает — сдался. Лизнул масляное яйцо Марселя. Попробовал улыбнуться.

Парочка, впрочем, была занята собой. Они жарко сосались и дрочили друг дружке, время от времени какой-то из членов выскальзывал из руки, и тогда площадкой для трения служило моё влажное, раскрасневшееся, в подтеках черной паучьей туши, лицо.

Бруно деловито делал снимки, иногда кидая одобрительные реплики. Наконец он дал понять, что не прочь вступить в игру сам.

— Джаст э момент, сэр, — задыхаясь от подступающего оргазма, проворковал метис, и, окунув лицо в волосатую подмышку физкультурника, мыча и елозя по волосам языком, учащенно задрочил свой изогнутый, похожий на перезревший банан, хуй. — А-а-ах!

Струя ударила мне в щеку, несколько капель залетели в ноздрю, я ненароком вдохнул их и закашлялся.

Арни финишировал следом, почти синхронно — откашливаясь, я видел, будто в замедленном кино, как коренастый дрын его выплюнул в меня мощную порцию густого немецкого — недаром качок боготворил белковые добавки — семени. Сперма туго потекла по лбу, пробираясь к глазу через нервно подергивающиеся ресницы. В глазу защипало.

Пока я мотал головой, пытаясь по-собачьи отряхнуться, — блядь, и стою по-собачьи ведь, вот я животное! — Бруно занял позицию позади меня, взялся за павлиньи перья, и потянул их.

Я непроизвольно заныл.

— Сейчас папа Бруно будет делать свой русски мальчик очень хорошо. Ёр тоннел из реди, бой, — он резко дернул пробку и она с болезненным, непристойным чавком вылетела из зада. — О-о-о, какой секси имидж!..

Это протяжное, округлое «о» сразу же зарифмовалось в моей голове с раскрытой дыркой, мне показалось, что я чувствую, как внутрь податливого, беззащитного чрева проникает через нее агрессивный, насыщенный желанием и насилием воздух.

Бруно пристроился сзади и, лапая перехваченные ремнями батоны, потерся твердой залупой о промежность.

— Сейчас папа будет поить непослушный киндер свой сладкий джус!

Я закрыл глаза и задрожал, как ребенок...

— Я тебе, блядь, русским языком говорю, что мне можно! — неясно послышалось вдруг за дверью. — В этой, где табличка висит? Да мне похер, что тут донт дистарб!

В дверь нетерпеливо закалашматили.

Я почувствовал, как пальцы Бруно, впившиеся в мои ягодицы, холодеют. Он отлепился от моего тыла и, зачем-то прикрывая пах рукой, подошел к двери.

— Мы отдыхать. Мы говорить с вами позже.

— Дверь открыл, живо! Шнель, я сказал!... Я тут расхуячу всё в натуре! — для большей убедительности в дверь сделали несколько сотрясших её ударов ногой.

Не знаю, что сыграло в тот момент в сознании немца, вежливость ли, генетический ли страх, а может он просто отупел от выпитого, но он, помявшись, вдруг покорно щелкнул дверным замком.

... Кучер ворвался в номер, толкнув фотографа так, что тот едва не повалился на штатив, в вытянутой вперед руке Колян держал мобильник и щелкал кнопкой камеры, направляя его то туда, то сюда. На немцев это произвело немалое впечатление.

Бруно что-то залепетал по-английски про частную собственность, прикрывая полотенцем мгновенно сморщившийся срам.

— Вы, суки, сядете у меня, крепко присядете, вот зуб вам даю! Устроили фашистский блядюшник! — Кучер подлетел ко мне, запустил руку в карман своих рабочих, многокарманных штанов, выхватил оттуда старый швейцарский ножичек, который обычно использовал в качестве штопора, и, матерясь и плюясь, раскромсал ремешки, после чего моё тело радостно шлепнулось на пол.

— Гитлер капут! — погрозил волосатым кулаком Колян и с чувством харкнул на полированный пол.

Кучер выволок меня из номера в том, в чём я был — то есть буквально ни в чём, если не считать просвечивавшей, едва закрывавшей бедра туники. Решив, видимо, что долгие сборы сейчас ни к чему, он, крепко обхватив талию, закинул мою руку себе на шею и, сжав запястье, потащил по коридору к выходу с настойчивостью человека, которому лучше не перечить. Я, как мог, помогал ему, переставляя слабо слушавшиеся конечности.

— Си ю сун! — на автомате сказал портье, чья улыбка, когда мы проследовали мимо ресепшена, хоть и осталась прежней, однако выражение глаз сменилось с подобострастия на «это что за пиздец тут происходит?»

Я глупо улыбнулся и помахал ему кистью зажатой в кучеровских тисках руки, свободной рукой пытаясь стереть коллективный спермач с физиономии, дабы хоть как-то замаскировать свой позор.

— Кэн ай хэлп ю? — озабоченно спросил вьетнамец.

— Всё в штатном порядке, — рявкнул Колян и ногой распахнул дверь.

На свежем воздухе мне стало получше, Кучер прислонил меня к стене, я стоял, вскинув голову, утопив взор в уже начавшую смешиваться с пурпуром лазурь и шумно наполнял легкие, надеясь, что такая вентиляция приведет меня наконец в чувство. На траву капала пахучая немецкая сперма.

Справа — оттуда, куда ушел Колян, что-то затарахтело. Я оторвал взгляд от целительного неба. Колян седлал чей-то сильно поюзанный красный мотороллер.

— Коль, ты сдурел? — пробормотал я. — Чужое же. Давай такси закажем...

— Такси, блядь, ему... — Кучер подкатил ко мне, лихо повернув руль, прежде чем тормознуть. — Принц, одно слово! Может, тебе еще свадебный лимузин с шампанским? Залезай давай... — Он окинул меня недоверчивым взглядом. — Ехать-то сможешь?

— Попробую, — прошептал я и икнул. Кучера мой ответ, кажется, не удовлетворил.

Он сплюнул себе на ладонь, обтёр её о штанину, подошел ко мне, шлепнул по щеке, взял под затылок, нагнул и юркнул двумя пальцами в глотку. В течении минуты я выблевал на изумрудную траву изрядную долю сегодняшних угощений. Полегчало.

— Во, дело другое, — подмигнул Колян, вытер мою модраху своим не первой свежести носовым платком и вновь оседлал краснобокого вьентамского конягу.

Я вдохнул поглубже и, кинув себя в сторону мотороллера, с трудом угнездился на заднем сиденьи, обхватив водителя за его твердый живот, а лбом уткнувшись в непослушно торчащий вбок, приятно щекочащий кучеровский загривок. Из-за ворота клетчатой рубахи было видно, как вдоль позвоночника выступают махонькие капельки пота. Кучер пах чем-то очень-очень хорошим.

— Откуда у тебя?... — я прижался к нему покрепче, — И вообще... как ты меня нашел?

Внезапное понимание того, что Кучер — как? да разве это вообще возможно, бред же!... — отыскал меня, отрезвило окончательно.

— Откуда-откуда, — в голосе Коляна раздражение соперничало с бахвальством, — спиздил, вот откудова, — Кучер дернул педаль и пунцовый уродец послушно затарахтел. — А как я, по-твоему, до тебя добрался? Ладно, — слова его уже заглушал шум мотора, — держись как следует, дома всё расскажу.