Я с бабкиных вернулся похорон
в её избу, в которой не был с детства,
и мне кузен, красавчик местный Дрон
плеснул первач — всё бабкино наследство.
Мы начали бухать ещё с утра
и так весь день старушку поминали...
Кричал петух, шумела детвора,
мы с Дроном залегли на сеновале,
где, обнявшись, вступили в жаркий спор
о степени родства промежду нами.
Смотрел я на брательника в упор
и в плавках разгорался тёмный пламень...
Смазливый деревенский ловелас,
о, как ты закусил пучком укропа!
Немало даст столичный пидарас,
чтоб отдрать твою хмельную жопу...
Мы приняли еще по пятьдесят,
по бабушке, растрогавшись, всплакнули...
Дрон покормил охрипших поросят
и вдруг изрёк: — Братишечка, а хули
нам тут торчать, когда так прут грибы?
(тут мы еще по стопочке махнули)
— А то лежим, бухаем, как жлобы...
Айда гулять!... Действительно — а хули?..
Дрон положил в корзину для грибов
бутыль для продолжения бесчинства...
Он выглядел, как блядский полубог
в испачканных мазутом узких джинсах.
Нам небеса сияли бирюзой
и ландыши стелились нам под стопы...
А под протертой старою джинсой
подпрыгивала дрончикова жопа.
Мы шли по лесу в полной тишине —
пацан-жиган и модник из столицы,
и сквозь прореху улыбался мне
кусочек белокожей ягодицы.
— Ты был бы богом, — думал я, — в Москве
с таким роскошным тыловым дизайном,
а тут мопеды чинишь пацанве
и управляешь стареньким комбайном...
Такая жопа — в деле хороша! —
подумал я и даже облизнулся.
Тут мой брательник чуть замедлил шаг,
под ёлкой гриб заметил и... нагнулся.
— Ты глянь, где боровик сховался, Сань!..
А я гляжу, пьянея не от водки —
протертая не выдержала ткань
и стала расходиться посерёдке.
И между полужопий озорных,
что завели б, клянусь, и натурала,
разверзлись обветшалые штаны
и задница призывно засияла.
— Давай уже, Санёк, в корзину ложь!
(я дам тебе, братишка, что попросишь...)
— Красавчик, зацени-ка! — Да, хорош...
А ты чего... трусов совсем не носишь?
— Дак жарко ж, ёпт! — и жилистой рукой
погладил Дрончик сам себя по заду.
— Малясь порвались... не идти ж домой?
— Ты что, братан... домой идти не надо...
Дай погляжу, — присел я позади
и заглянул в зовущую прореху.
— Так, ерунда... давай уже, веди,
потом починишь... разве это к спеху?
И снова мы по лесу держим путь,
и светит жопа, как луна сквозь тучи.
В низину нам приходится свернуть,
где комары особо злоебучи.
— Вот в этой мшаге, веришь-нет, Санёк,
черноголовик прёт сейчас конкретно!..
По мху шагает мой античный бог,
а сам я тру ширинку незаметно.
И вот черноголовиков семья
кольцом сжимает пень. Подходим ближе,
и — нелюбитель нижнего белья —
нагнулся беложопик мой бесстыжий.
Трещит и рвется старая джинса,
наружу выпуская ягодицы...
В прорехе, беззащитна и боса,
сияет жопа. На неё садится
звенящая ватага комаров,
что, как и я, такой картине рада.
Я приближаюсь тихо и без слов
с размаху Дрона шлепаю по заду!
От звука, что подхвачен эхом был,
я чуть в трусы, пардон, не обкончался...
А Дрончик хитрым взглядом просверлил:
— Какой братан заботливый попался...
Стою и улыбаюсь, как балбес,
взгляд перевел на тонкие осинки...
Во взгляде Дрона виден интерес
к моей нескромно вздыбленной ширинке.
— Так говоришь, до дома не пора?... —
смеется он. Кручу башкой ответно:
— С тобой готов бродить хоть до утра!
— Готов, братишка, по тебе заметно...
Пах прикрываю потною рукой,
как стыдно — провалиться мне в болото!..
А Дрончик мой — весёленький такой,
как будто про меня он понял что-то.
И, подмигнув и хлопнув по спине,
(чем лишь усилил сладкую истому)
забросил он грибы в корзину мне
и вновь меня повел по бурелому.
Дрон напевал какую-то попсу,
за белым успевая наклониться,
и видели все ландыши в лесу,
как трутся друг о дружку ягодицы.
— Ну, как тебе? — спросил мой капитан, —
Понравилось?... (о, вида нет чудесней!)
— Да, очень... классно смотришься, братан...
— Да ну тебя! Вообще-то я про песню...
На брудершафт? — вдруг вспомнил сельский князь
и горлышком лукавых губ коснулся.
Глазищами бесстыжими смеясь,
волнующе и пошло облизнулся.
Мы руки в цепку крепкую сплели
(о, легкий запах дроновой подмышки!)
и, будто улетая от земли,
я чувствовал дыхание братишки.
Хлебнув вторым, я губы протянул,
на грудь ему с них брагою накапав,
но Дрон меня небрежно оттолкнул
и вырвался, щетиной поцарапав.
Дальнейший путь держали мы к реке —
Дрон вел меня, дразня вульгарным видом,
Я, руки на поместив на стояке,
Глотал слюну, и похоть, и обиду.
К обрыву осторожно подойдя,
Дрон встал на четвереньки, выгнул спину,
к реке нагнулся, задницей светя
и круглые тараща половины...
Мне разглядеть такое удалось,
что смазка заструилась из пипирки —
курчавый венчик золотых волос
вокруг тугой, не знавшей хера дырки...
Прогнувши спину, выпятив, как блядь,
весь жаркий рай округлой пятой точки,
Дрон подмигнул: — Иди сюда, присядь...
Братишка, придержи-ка... тут груздочки!
... Ты дразнишься, смазливая шпана!
И, на колени опустившись рядом,
За бедра крепко взял я братана,
Прильнув к прорехе боевым снарядом.
— Так... хорошо?... — Держи смелей, Санёк,
я на откосе скрипунов пошарю!
Дрон грудью на ковыль прибрежный лёг...
... Неужто я и впрямь тебя отжарю?
Внизу течет бурлящая река,
а с хуя смазка продложает капать...
Шепнул вдруг вдохновитель стояка:
— Ты что, братан, решил меня полапать?
— А что... нельзя? — хриплю ему в ответ
и пястью жопу глажу осторожно...
И прошептал божественный валет:
— Ты не чужой... тебе немножко можно...
Я вынимаю свой дрожащий дрын,
мечтая, как братишка будет ахать,
и тычу Дрону между половин...
— Ты что, братан, решил меня оттрахать?..
Ему в загривок направляя стон,
я, прикусив солененькое ухо,
стучусь в дыру... Но прошептал тут Дрон:
— Не смей, сучонок... Я тебе не шлюха!
— Братишка, бляха, я сейчас взорвусь...
с утра теку... хочу тебя... отдайся!..
— Совать не дам. Сейчас я отвернусь,
а ты давай там... живо постарайся!
... Как я дрочил о дроново очко
свою окаменевшую головку,
пока он мне выпячивал рачком
не знавшую запретных ласк духовку!..
Забыв про стыд, терзал о булки штырь,
им волоски считал в ложбине милой:
— Вот так, братиш, покруче оттопырь...
И вдруг остановился... подкатило!
Дрон взглядом понимающим обжёг,
и задницей задвигал вкруговую,
и мой спермак пустился наутёк
из братом раззадоренного хуя...
Разнесся тут тугой, утробный стон,
по берегам высоким пенной речки,
и за пистоном вылетал пистон,
стреляя в потаённые местечки.
Я отвалился, что-то бормоча,
а Дрон смотрел на это и смеялся,
пока моя тягучая конча
стекала по его тяжелым яйцам...
Ему я вытер булки лопухом
и с нежностью лизнул на память дырку...
Мы обнялись над шумною рекой,
я губы протянул, но он лишь фыркнул.
— Давно просёк? — тихонько говорю.
Дрон выдал удивленную гримасу:
— Да что ж я, Саня, телек не смотрю?
Вы все ведь там, в столицах, пидарасы...
