Она сидела на скамье возле моего подъезда и, кажется, никуда не торопилась. Возле ног девицы стояли объемный рюкзак и два коричневых чемодана...

А вечер был хорош. Тихий, теплый, совсем летний. Несколько дней, и июнь закончится, а там – в отпуск! Хорошо! Я присел на скамейку рядом с девицей. Она отдула светлую челку со лба и неожиданно сказала:

— Вы комнату не сдаете?

Вот так, сразу, ни здравствуй, ни прощай!

— Допустим, сдаю. А Вам зачем?

— В институт думаю поступать. Жить буду.

Решительная девица!

— Поступающим вуз общежитие дает, – сказал я. – Живи, не хочу!

— В общежитии не могу, – пояснила девица. – Народу много, не привыкла. А тут тихо. Вы не бойтесь, деньги есть!

Она для убедительности похлопала себя по животу и добавила:

— У меня отец – охотник, промысловик. Настрелял немного денежек.

— И ружье есть? – осторожно спросил я.

— Два! – радостно сказала девица. – Тулка Тоз-34 и карабин СКС. Знаете?

— Видел, – уклончиво ответил я.

— А я стреляла!

— Бери чемоданы, – сказал я амазонке. – Пошли...

Я подхватил тяжеленный рюкзак и едва не упал.

— Там что у тебя? Камни?

Она засмеялась, весело, звонко, запрокинув светловолосую голову.

— Не-е-ет! Мамка навязала, говорит, что ты там есть будешь. Тут варенья, соленья. Медвежатина копченая, к примеру.

Пока мы поднимались по лестнице, она рассказала, что у нее в чемоданах кроме еды, еще смена одежды, две смены белья, любимые книги и еще много всякой ерунды, которую можно купить на всяком углу. Вот только копченой медвежатины и оленины в нашем микрорайоне не было.

Пока я копался в карманах в поисках ключей, девица выкатила на меня серые глазищи и доложила:

— А у нас двери не запирают!

— У вас – это где?

— В Карелии. Северяне мы.

— Саамы, что ли?

— Нет, русские! – с жаром воскликнула девица.

Я, наконец, отомкнул упрямую дверь и отошел на шаг назад, пропуская северянку вперед, державшую на весу свои чемоданы.

— Заходите сразу в комнату.

Она зашла и поставила чемоданы прямо на пол. Я рядом пристроил рюкзачину, и в комнате, именуемой большой, сразу стало тесно.

— Если хотите помыться или еще чего, идите в туалет. Ванна – там же, мыло, шампунь, полотенце – тоже. Халат наденьте мой, другого нет.

— Я бы помылась с дороги, – жалобно сказала девица. – Чешусь вся!

Нет, она – молодец! Простая, откровенная, из глубинки. Мама не раз говорила: «Будешь, Вовка, жениться, бери девушку из деревни, они попроще будут, без задних мыслей». А тут – Диана-охотница в северном исполнении!

Едва я это измыслил, как мне пришлось ретироваться на кухню, потому что девица принялась стремительно раздеваться и скидывать одежду прямо на пол. Прямо предбанник деревенский, а я – банщик.

— Не метено у Вас с неделю! – недовольно сказала она. – Я потом приберу.

— А? Что?

Я уже мыл руки и высунулся в кухонную дверь с полотенцем в руках.

— Я пошла! – сказала девица и потопала босиком в ванную комнату.

Кроме статной фигуры, я заметил еще большой кожаный кошель, прикрывавший волосатый лобок. Интересно, чтобы расплатиться с таксистом или в метро, она заголялась до пупа и стягивала трусы? В ее простеньком платье карманов я не обнаружил. Не было их в трусах-панталонах на резинках до середины полных бедер, и уж тем более – в объемистом лифчике.

Ну, да, я копался в ее белье, как какой-нибудь фетишист, но не нюхал и не лизал, как некоторые. Но на цыпочках проследовал в прихожую, чтобы подсмотреть за плещущейся девицей, как старцы – за библейской Сусанной. Кстати, как зовут девицу-то? Надеюсь, не Рахиль-овечка...

Как-то после очередного занятия в «Университете марксизма-ленинизма» спешил я за одной очень симпатичной еврейкой от самого Алмаза до Даниловского рынка. Не Быстрицкая, не Тейлор, но оказалась чудо как хороша. Огонь, а не девка! Рахиль звали, да...

Дверь в ванную давным-давно перекосилась, и в щель прекрасно было видно, как гостья плещется под душем, словно горная нимфа под водопадом. «Вот стою я перед вами, простая русская баба», – как говорила Вера Петровна Марецкая в фильме со смачным названием «Член правительства». – «Стою и моюсь».

А при этой русской бабе было все: белое тело, тяжелые груди, лобок со слипшимися от воды волосами, округлый животик, выпуклые ягодицы. Вот только рук и ног, как у щенка-подростка, у нее было слишком много, словно неведомое лесное божество, не скупясь, оделило ее этими средствами труда и отдыха, ведь именно труд сделал из обезьяны человека.

Удивительно чувствительными бывают некоторые девицы. Вот и эта, повернув голову к двери, сказала:

— Хватит в дырку-то глядеть, лучше бы спину потерли!

Она замерла в ожидании. Все вперед, грудь вперед, живот вперед, лобок тоже вперед!

Доводилось ли вам, джентльмены, кончать в теплое пузырящееся дрожжевое тесто? Нет? как-нибудь попробуйте.

Весьма славно потер я ей спинку! И не только широкую, как печная заслонка, спину, но и зад из двух половинок каравая, и мускулистые ноги и ручищи, которыми она меня облапила и прижала лицом к низу живота. «Ох, ё!», – громко сказала нимфа, когда я, выплюнув попавшие в рот волосы, спросил ее об имени. – «Я и позабыла! Света я!».

Потом я со Светой, закутанной в мой халат, который был ей широк в плечах и не сходился на бедрах, отведали и копченой медвежатины, и оленины, и настойки на скорлупе кедровых орехов, которая способствует потенции у мужчин, и напрочь отбивает голову у женщин. После сытного ужина мы предавались настоящим, не собачьим соитиям, в постельке, как и положено представителям рода человеческого. Причем, она, удовлетворенная, говорила: «Ну, я пошла!», и уходила в выделенную ей меньшую комнату, но стоило мне начать дремать, как Света приходила снова и со словами «Я пришла!», снова забиралась на меня, как валькирия на коня. И мы скакали с ней в ночной темноте навстречу Авроре, утренней заре, то есть...

На следующий день я на работу не пошел и позвонил Виктору Ивановичу Тараскину, нашему доценту, председателю приемной комиссии и по совместительству заменявшему заведующего кафедрой профессора Савостина. Я сказал, что веду работу с женским контингентом абитуриентов, и что уже есть одна.

— Ну, как она?

— Как река Волга, - ответил я. - Широка и глубока.

— Привози ее к вечеру! – сказал Тараскин и повесил трубку.

Я так и сделал, прихватив копченую медвежатину и остатки настойки на скорлупе кедровых орехов, которая сильно повышает мужскую потенцию. Тараскин ее отведал и сразу захотел поговорить со Светой Наговицыной. Результатом переговоров явились: «правильное» заполнение документов и сдача их в приемную комиссию со штампом «Вне конкурса» и несколько минут блаженства самого Тараскина, что я определил по капелькам пота на его обширной лысине.

Вечером мы уютно уселись у торшера, и Светлана, раскрыв фотоальбом, поведала кое-что о себе. У ее родителей было шестеро детей, и все – погодки. То есть, где-то в межсезонье летом, пока зверье не набрало весу и меху, Светкин отец, Егор Ильич работал в леспромхозе и исправно клепал детишек. Детишки получались все, как один, беленькие и крепенькие, как боровички под елкой. Светка показала мне фотографию, где вся эта голая орава купалась в лесном озере, и сфотографировалась на берегу у упавшего в воду дерева. Я, пока рассматривал эту фотку и так, и эдак, считал детям года, и насчитал следующее. Если Светке, которая сейчас уютно устроена у меня между ног, по паспорту восемнадцать лет, то ее сестрам, одинаково сисястым и волосатым в нужных местах, семнадцать, шестнадцать и пятнадцать соответственно. А пацанам, обоим с хорошими, крепкими стояками. и вовсе четырнадцать и тринадцать. Потом вспомнил, что я начал регулярно дрочить где-то в пятом классе, и успокоился. Видимо, здоровый воздух, чистая вода и вкусная еда – не самое главное.

Мне стало интересно, кто же делал такие славные снимки. «Мамка». – коротко ответила Светка и протянула мне еще одну фотографию. – «Это мамка и есть».

Ну, что сказать про Светкину мамку? Если взять Светку-северянку и надуть ее волшебным образом в одно место, то как раз Елизавета Матвеевна и получится. На одной из фоток Лиза была изображена сидевшей на широком пеньке с сильно разведенными в стороны ногами и широчайшим отверстием двустороннего движения, которое она еще и старательно растягивала обеими руками. «Это я ее снимала»! – вынув на время изо рта мой член, гордо сказала Светка.

Светкин кошель остался в целости, и мы потратили его содержимое на оформление ее уютного гнездышка в моей квартире. Пришлось применить свежие дизайнерские решения в виде побелки потолка и переклейки обоев. Но это все было не зря, потому что неоднократно в Светкиной комнате отдыхал небезызвестный Тараскин со товарищи, и все они остались чрезвычайно довольными и «девушкой», и ее художественным обрамлением в виде срочно присланной с оказией настойки на скорлупе кедровых орехов. Разумеется, при таком подходе, Наговицына была зачислена на первый курс нашего доблестного вуза, чем была очень горда.

В октябре-месяце Светлана получила пространное послание от матушки, из которого следовало, что ее отец попал медведю-шатуну под горячую лапу и получил некоторые повреждения детородных органов. А если короче, то медведь напрочь оторвал ему мошонку со всем содержимым и съел. Местный врач зашил все, что стрелка осталось, суровой ниткой, и вскоре охотник, попив недели две кедровой настойки, пошел искать этого медведя, нашел, отстрелил ему мошонку и демонстративно съел, и тоже без соли. Так что со следующей партией детишек пришлось повременить. Но самое интересное было в конце письма. Привыкшая ежегодно рожать мамаша собиралась навестить нас (читай, меня) на Новый Год и пополнить коллекцию «киндеров» темным шатеном. Сидим, ждем...