ГЛАВА ПЯТАЯ

— Расскажите, сестра Эмили, как вы развлекали нашу гостью? — спросила Агнес спустя некоторое время.

— Это она развлекала нас, — ответила Эмили. — Она рассказала нам о молодых дамах, и красивых мужчинах, об арестах и расстрелах, о процессиях на улицах. Они должны быть необыкновенными, с красивыми и полностью обнаженными женщинами, представляющими богинь разума, или что-то или другое и всякие чудесные вещи.

— Все это кощунственно и неприлично, — сердито вмешалась сестра Агнес. — Интересно, что мадемуазель Д’Эрмонвиль не могла найти более благопристойные темы для разговора?

— О, позвольте вас заверить, сестра Агнес, — произнес я, — что я лишь пыталась убедить этих юных леди, что, судя по моему опыту работы в суде, а также по нынешнему изменившемуся состоянию общества, я никогда не встречала трех настолько прекрасных девушек с тех пор, как прибыла в монастырь Сен-Клер. И теперь, — произнес я, глядя на Агнес, — я могу сказать четырех, а не трех.

— Ваши комплименты меня совершенно не трогают, мадемуазель, — степенно ответила она, — и я думаю, что вы могли бы заняться чем-то более серьёзным, чем морочить головы этих легкомысленных девушек лестью и глупостью.

— Их головы, моя дорогая мадемуазель Агнес... — ответил я, —. .. да благословит вас Господь, я также смотрел на эти ножки! Эти три красавицы спорили о том, у кого из них самые красивые ножки, и мне было затруднительно решить эту загадку; может быть, вы мне поможете?

После такого нескромного предложения Агнес казалась ошеломленной от ужаса, но когда я подал сигнал, Эмили и Адель сразу же поняли намек, чуть позже, хотя и с некоторыми колебаниями, их примеру последовала и Луиза. Каждая из них поставила одну из своих маленьких изящных ножек на диван, который только что служил алтарем для жертвоприношения Луизы, и подернув свои юбки, продемонстрировали их во всей красе. На все эти действа Агнес смотрела хмурым взглядом.

Полагаю, она думала, что любое вмешательство с ее стороны было бы бесполезно, и придумывала обвинение, чтобы предоставить его настоятельнице. Самым беспардонным образом я привлек ее внимание к хорошенькой демонстрации, заметив:

— Видите? Очень нелегко сформировать суждение или отдать предпочтение, когда все три настолько по-своему почти совершенны. Ножки Эмили самые крупные и проявляют наиболее мускулистое развитие, в то время как ножки Луизы очень тонкие и изящные. С другой стороны, Адель, по праву гордясь своими белоснежными бедрами, выказала очень хороший вкус в ношении красных шелковых чулок. Контраст между алым и белым поразителен! На самом деле даже жаль, что у нас нет двух или трех прекрасных молодых джентльменов, чтобы оценить это!

В то самое время, когда я отпускал эти наглые замечания, я продолжал самым неприличным образом обращаться с конечностями, представленными для моего осмотра. Я не просто поглаживал ножки, а хорошенько ощупывал пухлую часть бедер каждой девушки, а поскольку Адель была единственной из троих дам, кого я не трахал в то утро, любопытство побудило меня почувствовать, какое пушистое сокровище она скрывала. Я сделал это и позволил своему указательному пальцу глубоко зарыться в ее киске, в ответ на что она хихикнула от восторга.

В ответ на все это Агнес побагровела и очень разозлилась, главным образом на Эмили, которая, с ее слов, находилась в монастыре достаточно долго, чтобы понять, что такие непристойности недопустимы. Она также добавила, что сообщит обо всех нас настоятельнице, чтобы послушницы были строго наказаны, а меня отослали с тем, чтобы я занимался своей похотливой мирской практикой в другом месте.

Все, что мы делали, было направлено на объект, который у нас с Эмили стоял перед глазами, и она, которая была настоящей дьяволицей в своем озорстве, решила довести дело до кульминации.

— О, сестра Агнес, — сказала она, — Вы не можете быть настолько жестокой. Дело в том, что мадемуазель Огюстина обладает самой лучшей фигурой, чем любая девушка в женском монастыре, и ее раздражает, когда она слышит, как кого-то хвалят. Вы понятия не имеете, какие у нее прекрасные ноги и бедра, и она так же гордится ими, несмотря на ее скромность, как молодая замужняя леди гордится большим животиком. Кстати, давайте поговорим об алых шелках Адель! Я полагаю, что сестра Агнес носит лучший черный шелк для той же цели — чтобы он контрастировал с белизной ее бедер. Хотя их никто не может увидеть, разве что только случайным образом, но поскольку среди нас есть незнакомка, которая должна увидеть все диковинки и украшения монастыря, то я не сомневаюсь, что она их покажет!

На все это Агнес ответила негодующим ответом, но, несмотря на ее отрицание и святость, я не мог отделаться от мысли, что что-то в ее манере вести себя выдавало, что она не совсем бесчувственна к лести Эмили.

Эмили подошла к Агнес и сказала:

— Не сердитесь на мою глупость, сестра Агнес, но позвольте мадемуазель Огюстине хоть раз взглянуть на ваши прекрасные конечности! — после чего обняла ее, крепко прижав, так, что Агнес оказалась почти беспомощной, и воскликнула:

— Теперь Огюстина, если ты не сможешь увидеть, чего желаешь, ты окажешься полной дурой!

Я сразу понял, что она имеет ввиду и достаточно грубо задрал одежду Агнес. Осмелюсь сказать, что обнаружил там все точно в том виде, который описала Эмили.

Теперь, когда у меня есть время для размышлений, я не могу не думать о том, какое количество тщеславия и кокетства может существовать под ханжеской внешностью. Если никто не собирался видеть ноги Агнес, зачем же она облекла их в шелковые чулки, так красиво подвязанные у бедер?

Во всяком случае, я увидел их, также как Адель и Луиза, которые были в восторге от моих неприличных вольностей с той, кого они привыкли считать тираном в своих представлениях о строгости. Их смешливые замечания побудили меня пойти дальше, и я начал раздвигать бедра Агнес и целовать ее киску. Ее белый задок также получил свою долю моего блудливого внимания. На самом деле, благоразумная и святая сестра Агнес была очень близка к тому, чтобы ее тут же трахнули, когда внезапно открылась дверь, — сестра-келейница, которую я видел в комнате, когда впервые вошел в нее с Эмили, вернулась к великому раздражению всех нас, за исключением Агнес, которая, обратившись к ней как к сестре Марии, потребовала ее немедленной помощи в представлении Эмили и меня перед настоятельницей с целью наказать за непристойные и ненадлежащие действия. Пожилая сестра согласилась, но я решил, что будет правильным придерживаться приличий, и сказал Агнес, что был бы счастлив сопроводить ее к моей тете, но обошелся бы без компании пожилой сестры Марии. Я попросил Марию покинуть апартаменты, что она, находясь, по-видимому, в благоговении от волшебного имени моей тети, и сделала. Я повернулся к Агнес и заметил с серьезной вежливостью:

— Теперь, чудесная сестра, если у вас есть какие-либо сообщения для настоятельницы, и если мое присутствие и присутствие нашей подруги Эмили может быть полезным для вас, мы будем рады сопровождать вас.

Ответ был холоден как лед, Агнес смотрела на меня так, словно не знала, как отнестись к моим заверениям. Но у нее не было выбора: она сама предложила пойти к моей тете, и не могла отказаться от этого только потому, что мы согласились ее сопровождать. Поэтому она пошла впереди, Эмили и я последовали за ней, украдкой посмеиваясь при мысли о ловушке, в которую она попала.

Мы были должным образом приняты моей тетей. Она приняла всех нас очень любезно, сказав:

— Ну, дети мои, я надеюсь, что вы поразвлекались. Мне нравится, когда мои юные друзья наслаждаются друг другом в соответствии с приличиями.

— Мне жаль, что приходится об этом говорить, матушка-настоятельница, — перебила ее Агнес, — что, боюсь, эти две юные леди не развлекались в соответствие с приличиями.

— В самом деле?! — ответила леди Агата, как бы удивляясь. — Только не сестра Эмили и не моя племянница! Объяснитесь, дочь моя!

— Я просто хочу сказать, — ответила Агнес, — что ваша племянница осматривала ноги Эмили, Адель и Луизы, решая, что какая соперница претендует на превосходство.

— Ну и ну, — произнесла тетя, — если это правда, то ничего страшного в этом нет! Молодые девушки будут игривыми.

— Игривыми, леди Агата?! — воскликнула Агнес. — Ваша племянница настолько забыла о приличиях, подобающих девушке, что подняла руки выше, запустив их под нижнее платье юных леди! Я не сомневаюсь, что она чувствовала нижнюю часть их тел! По правде говоря, мне стыдно говорить об этом, но, судя по восклицаниям и крикам Адель, я не сомневаюсь, что мадемуазель умудрилась засунуть палец в ее интимные места.

— Возмутительно! Не могу в это поверить! — сказала тетя. — Это все, что ты хотела мне сказать?

— Ну, миледи... — сказала Агнес, — думаю, этого достаточно. Я не хочу упоминать об унижении, которое я испытала сама.

— Продолжай рассказ, дочь моя, — холодно ответила тетя. Я не мог удержаться от смеха, потому что ясно видел, как она мысленно готовится не поверить всему обвинению.

Сестра Агнес продолжала:

— После того, как я упрекнула их, на что они не обратили никакого внимания, Эмили оказалась настолько безнравственна, что обняла меня, чтобы обездвижить, а потом ваша племянница самым грубым и жестоким образом задрала на мне одежду. Затем она приступила к нарушению святости моей киски и попки. По правде говоря, это кажется очень странным, но как мне представляется, я чувствовала то, что должна чувствовать девушка, когда подвергается поруганию со стороны молодого человека, — я с трудом могла представить себя находящейся в руках юной леди!

Здесь Эмили больше не могла сдерживаться и расхохоталась, но ее тут же остановила моя тетя, сохранявшая на лице похвальную серьезность, и спросила:

— Она причинила вам боль, сестра Агнес?

— В самом деле значительную, — ответила она, стараясь преувеличить свои раны.

— И что вы скажете на это, юные леди? — сказала тетя, обращаясь ко мне и Эмили.

Конечно, я все отрицал от начала до конца, а Эмили пошла еще дальше и заявила, что Агнес попросила ее попытаться заманить меня в свою комнату, чтобы мы могли там неприлично порезвиться втроем.

При таком наглом заявлении Агнес подняла руки, призывая Пресвятую Деву, блаженную Святую Клер и бог знает еще каких ангелов засвидетельствовать ее невиновность и ложность заявления Эмили, после чего госпожа аббатиса заметила, что перед ней стоит трудная задача вершить правосудие над нами, ибо утверждения обеих сторон оказались одинаково положительны и весомы.

— Однако, Агнес, — продолжала она, — есть одна вещь, которую можно доказать. Если ты, как утверждаешь, пострадала, то должна продемонстрировать определенные следы этого. Я достаточно опытна, чтобы почувствовать малейшее раздражение в таком нежном и интимном месте. Ты можете положиться на то, что, если я найду хоть малейшее доказательство правдивости твоего заявления, плохое поведение и ложь этих девушек будут строго наказаны.

Объявив это с самым строгим видом, тетя затем приказала Агнес сесть на край кровати и подготовиться к короткому осмотру.

Девушка сразу же повиновалась, после чего нас попросили расположиться с каждой стороны и поднять ей ноги, пока леди аббатиса будет исследовать состояние ее норки, чтобы установить правдивость ее заявления.

Как и следовало ожидать, настоятельница не обнаружила никаких признаков грубого обращения. На самом деле их и не было, потому что поцелуи и очень легкие движения пальцев, которые я вводил добродетельной Агнес в ее розовое меховое гнездышко, ни в малейшей степени его не нарушили.

Леди Агата, разомкнув плотно сжатые губки и заглянув внутрь, заявила, что все обвинения ложны, и что сестра Агнес должна быть наказана. Поэтому, несмотря на все ее яростные протесты, тетя вручила нам с Эмили по бархатному ремешку и пряжке, приказав каждому из нас привязать ноги Агнес под коленями к каждому из двух опорных столбиков кровати. Затем возник вопрос о способе наказания сестры-монахини, которая оклеветала двух молодых леди и сказала неправду. Тетя сделала вид, будто настаивает на том, чтобы ее выпороли, но я взмолился о пощаде, заявив ей, что будет очень жаль, если такой красивый белый задок будет изуродован плетью. Эмили тоже предложила применить что-то менее суровое. Наконец аббатиса будто бы уступила нашим мольбам, сказав, что так как мы являемся пострадавшими сторонами в этом ложном обвинении, то мы и должны осуществить наказание. Моя идея состояла в том, что, поскольку сестра Агнес обвинила меня в том, что я трогаю ее пальчиками, то я и должен позволить себе с ней любые вольности, какие захочу. Эмили, чтобы поддержать мое намерение, предложила искусственный фаллос.

Тетя сказала, что мы можем делать с ней все, что захотим, а Агнес умоляла о пощаде. Я полушепотом сказал бедной девушке, что мы не собираемся пороть ее или причинять ей боль, и что, если она потерпит несколько минут, мы освободим ее ноги, если ей будет больно. Из этого легко понять, что в течение пары минут я рассчитывал вонзить в нее свой член почти до самых почек, и что я с таким же успехом мог бы охватить ее стройными, обтянутыми шелком, ножками свою спину вместо того, чтобы привязывать их к столбикам кровати. Но я пока не собирался отказываться от своего огромного преимущества, ибо Агнес лежала совершенно беспомощная, с хорошо приподнятой попкой и настолько широко раздвинутыми бедрами, что ее дерзкая маленькая щелка оказалась фактически открытой.

Все, что мне было нужно, так это немного мази, которой я смазал ее зияющее отверстие, в то время как моя добрая тетя сделала то же самое с моим нетерпеливым пульсирующим органом. Эмили же занялась тем, что подвязала мои нижние юбки до подмышек шелковым пояском. Затем я попросил своих помощниц приподнять голову Агнес подушкой, потому что мне нравится целовать хорошенькие губы девушки, особенно во время последних восторженных поглаживаний, а затем, пока моя жертва была занята моими поцелуями, мне нравилось вонзать свой хорошо смазанный член в ее пылающие части.

Это была уже вторая дева, которую счастливый джентльмен посещал своим вздыбленным естеством в тот же день!

Кроме того, я провел по ее ягодицам своей рукой. поскольку их положение было чрезвычайно благоприятным. Я начал с того, что ощупал сморщенное заднее отверстие и получил в ответ гораздо большую степень живости и эластичности от ее извивающейся попки, чем мог бы насладиться в противном случае.

Притворное благочестие и ханжеское поведение не всегда означают, что девушка — девственница; на самом деле, очень часто, когда молодая леди позволяет своим страстям взять над собой верх и отдает свое сокровище первому любовнику или теряет его насильственным путем, она лишь притворяется ханжой и пуританкой. Однако с Агнес это было явно не так. Я почувствовал, как пытливая головка моего члена натолкнулась с ее преградой, но это едва ли стало препятствием для моего опустошающего поршня. Я слегка приподнялся на бедрах и медленно двинулся вперед, не желая причинять Агнес чрезмерную боль. Поскольку она, казалось, не испытывала никакого дискомфорта, я повторил движение уже с большей силой, наслаждаясь ощущением, вызванным прохождением моего члена в ее нежной пещерке.

Я нашел путь в тело Агнес после второго или третьего толчка, и это не вызвало с ее стороны криков. К своему удовольствию, я заметил, что в то время как милая маленькая Луиза чувствовала слишком сильную боль, чтобы оценить мои толчки и восторги или ответить взаимностью на тот сливочный поток, который я вливал в нее, моя теперешняя жертва, напротив, была склонна делать и то и другое, поскольку я вскоре заметил, что она задыхается, целуется и выгибается. Поэтому я дал знак своим прислужницам, чтобы они отстегнули ей ноги. Как я и ожидал, она немедленно обхватила ими мои обнаженные чресла и мою спину, чуть приподняв свой задок с кровати. Как только она это проделала, то почти на полпути встретила сильнейший толчок моего члена. Я погрузился в ее сочащую киску по самые тестикулы, до предела растягивая ее половые губки своим толстым стволом.

Наконец, произошла взаимная любовная разрядка. Я залил внутреннюю часть ее канала жарким потоком своей спермы, которая выстреливала из моей набухшей головки молочными струями, в то время как она полностью поглотила мой благородный член вплоть до подрагивающегося мешочка под ним и вьющихся каштановых волос, покрывающих его корни.

Когда мы тихо лежали, лицом к лицу, она, задыхаясь, прошептала мне:

— О, как же я люблю тебя! Ты ведь молодой человек, не так ли?

Я улыбнулся, соглашаясь с ней, и она продолжила:

— Если ты любишь меня и нашел хоть какое-то удовольствие в том, что только что проделал, или ценишь невинность, которой только что лишил меня, пожалуйста, представь меня перед своей тетушкой в правильном свете и окажи мне честь, сказав, что я невиновна в том, в чем ты и Эмили меня обвинили.

Я с готовностью пообещал ей это сделать. Все это прошло мимо ушей моей госпожи аббатисы и сестры Эмили, которые забавлялись тем, что гладили и ласкали своими руками мои яйца и мой вялый ствол, пытаясь вернуть его в твердое и гордое состояние, похлопывали меня по ягодицам, а также засовывали пальцы мне в зад. На самом же деле, хотя накануне вечером я исполнил свой долг перед тетей, а киска Эмили едва ли успела высохнуть после моего нападения на нее утром, они обе казались безумными от похоти, как будто их не трахали недели две!

Я положил конец их похотливым вольностям с моей персоной, поднявшись и отпустив Агнес, которая сильно покраснела, когда поднялась с кровати, и приготовилась поправить свое смятое платье.

— Остановитесь немного, — воскликнула леди Агата. — Мы с Эмили оботрем тебя насухо и устроим поудобнее. Но как тебе это нравится? Ха! Я вижу чуточку крови, но не очень много. Это ведь был прекрасный толчок, который пробил твою девственность, не так ли?

Подобным образом, смеясь и развлекаясь над тем, что для бедной Агнес было действительно важным делом, они обтерли припухшие губки ее влагалища, из которых еще сочилась густая жидкость нашей страсти, и устроили ее настолько удобно, насколько она могла ожидать.

Но когда Агнес начала торжественно заявлять о своей невиновности и призывать меня подтвердить ее, тетушка оборвала ее:

— Тише, мы все об этом знаем, моя дорогая. Все это было заранее спланировано мной, Эмили и моим племянником, господином Огюстом Д’Эрмонвилем, которому я хотела бы тебя представить, хотя, по-моему, он уже успел представиться сам, и весьма подходящим образом.

Она снова весело рассмеялась и продолжила:

— Но помни, Агнес, — сказала она, — что бы ни происходило в этой комнате, это такая же священная тайна, как если бы этого никогда и не было. Ты не должна открывать ее даже своему духовнику.

В ответ Агнес весело пообещала это.

— А сейчас, — сказала тетушка, — поскольку мы уже порядком попользовали нашего молодого джентльмена и не можем ожидать от него еще большего удовольствия, мы развлечемся бокалом шампанского и шоколадными конфетами, а также обменяемся несколькими историями, чтобы развеяться.

Пока она подавала напитки, я сел на диван и усадил Агнес к себе на колени. Ощущение ее голой попки на моих коленях вызвало во мне трепет вожделения и возбуждения.

Таким образом, удобно устроившись, я был готов ко всему, что ожидало меня в виде развлечений, рассказывания историй, или любых других разумных или приятных удовольствий. Положение Агнес, казалось, вызывало ревность обеих дам, а Эмили заявила, что теперь, по ее мнению, настала ее очередь.

— Ну что ж, Огюст, — сказала тетушка, — я полагаю, что твоя максима звучит как «последний пришел, первого обслужили». В любом случае, ради комфорта Агнес, она еще два дня не будет готова к тому, чтобы ее трахали снова!

— И Луиза тоже, ей тоже нужен отдых! — воскликнула Эмили с большим удовлетворением.

— Что? Две невинные девушки в одно утро? — засмеялась тетя. — Честное слово, мой дорогой племянник, ты играешь роль бычка среди моих молодых телочек! Моя дорогая Эмили, позови сюда Адель и Луизу. Последней не мешает немного отдохнуть и освежиться, а если первая захочет чего-нибудь еще, я позову отца Юстаса. В случае же, если же он устал от своих ухаживаний за моей сестрой, что вполне вероятно, Адель должна будет довольствоваться искусственным фаллосом!

*****

Четыре девушки бросили жребий, и жребий пал на Луизу, самую младшую и самую неопытную из них.

Она начала с того, что сообщила, будто опасается, что не сможет нас развлечь, и что она действительно совершенно ничего не знает. Но после перекрестного допроса моей проницательной тетушки она призналась, что видела нечто такое, о чем могла бы рассказать, хотя вряд ли это можно было бы назвать забавным.

— Оставь нам судить об этом, — сказала аббатиса. — Расскажи нам все по порядку.

И Луиза начала свой рассказ.

— Около двух лет тому назад, когда умерла моя матушка, отец послал меня в деревню навестить его мать, — почтенную даму, жившую в большом уединении. Он думал, что смена воздуха и обстановки пойдет мне на пользу. Поэтому в сопровождении моей гувернантки — красивой, но очень строгой тридцатилетней дамы — я подобающим образом явилась в замке мадам де Флерѝ. Она была очень добра ко мне, но радость моя несколько померкла, когда я заметила ее племянника — необыкновенного человека с ограниченными умственными способностями, внешне очень похожего на обезьяну. Он был невысокого роста и крепко сложен; лоб его был такой же, как у гориллы, и весь он был покрыт густыми, жесткими волосами. Более того, он никогда не разговаривал, а общался путем звериного ворчания и стонами. Мадам уверяла меня, что он полностью ручной и совершенно безобидный, и что я должна познакомиться с ним поближе, так как он уже много лет был единственным компаньоном и развлечением для одинокой старой женщины. Поэтому я изо всех сил старалась избавиться от своих страхов, хотя на самом деле, Сильвиан — так его звали — был единственным объектом, которого я по-настоящему боялась. С этим я справилась с помощью моей сильной духом гувернантки, которая, казалось, вовсе не боялась его, а скорее любила, поскольку, как она утверждала, очень любила изучать человеческую природу, так похожую на природу зверя. Я ничего не знала о природе, а тем более о пороках, но, по крайней мере, даже в своем невежестве начала подумывать, что это довольно необычно, когда этот обезьяноподобный человек начал следовать за мадам Эрбелó, моей гувернанткой, по всему дому и саду, вместо того чтобы оставаться со своей госпожой, как это было ранее.

Вначале мне казалось, что она лишь кормила его деликатесами и сладостями. Но вскоре я заметила некоторые странности. Я обратила внимание, что когда в комнату входила мадам Эрбелó, и особенно если она подходила к нему, на брюках бедного Сильвиана появлялась огромная выпуклость.

Но это все не имеет значения! Пока мадам де Флерѝ находилась в комнате, моя гувернантка никогда не проявляла никакого интереса к месье Шимпанзе, как я его называла, независимо от того, проявлял он какие-либо животные наклонности или нет. Но однажды даже моя бабушка, которая была почти слепа, не могла не заметить, в какое похотливое состояние впал бедолага, и сказала моей гувернантке:

— Жаль, что я не могу найти компаньонку для бедного Сильвиана. Это милое создание изматывает себя.

Здесь я должна заметить, что ни моя родственница, ни моя гувернантка не подозревали о моем присутствии в комнате, так как я сидела в алькове, сокрытом занавеской. Выглянув из него, я увидела эту уродливую карикатуру на человека, которая держала одной рукой прямо через штаны то, что я, вероятно, должна была бы назвать половым членом, и быстро двигала им вверх и вниз. При виде подобного зрелища бабушка посмотрела на меня взглядом, в котором были смешаны печаль и жалость. Мадам же Эрбелó наблюдала за ним с интересом и любопытством.

— Очень жаль, — задумчиво продолжала бабушка, глядя на человека-зверя, который только что закончил свое представление. — Если он и дальше будет так себя вести, то убьет себя.

Далее она посетовала, что очень хотела бы найти крестьянскую девушку, которая за несколько су [денежная единица и монета Французского Королевства во второй половине XIII—XVIII веков. Составляла 1/20 ливра (фунта) или 12 денье. Сегодня слово «су» во Франции употребляется в значении «мелочь». – примечание переводчицы] позволила бы ему делать с ней все, что ему заблагорассудится.

— А разве он в таком случае не наградит ее ребенком-идиотом, моя дорогая мадам де Флерѝ? — спросила моя гувернантка.

— Ничего подобного не случится, — властно ответила бабушка. — Даже если бы такое и произошло, то я бы позаботилась о потомстве, но в этом нет необходимости, потому что, если она встанет на четвереньки, задком кверху, то не будет никакого страха, что он произведет на нее какой-нибудь эффект. Или, если уж на то пошло, он может присунуть свой орган прямо в ее задний проход, и это может быть даже лучше, чем в другое отверстие: для нее это будет почти то же самое, а ему, бедняге, позволит угодить!

Я немало удивлялась тому интересу, который проявляла моя престарелая родственница к этому отвратительному созданию; но полагаю, что люди, имеющие мало родственников и редко видящие своих друзей или знакомых, должны привязываться к чему-то. Однако казалось, что слова моей бабушки произвели на мою гувернантку сильное впечатление. Здесь я должна упомянуть одно странное обстоятельство: Сильвиана запирали на ночь, чтобы он не бродил по дому; его комната, которую я бы осмелилась назвать берлогой, находилась рядом с гостиной мадам.

Однажды рано утром, зайдя за книгой, которую я оставила там накануне вечером, я услышала, как Сильвиан кряхтит, как будто чем-то очень возбужденный. Немного приглядевшись, чтобы выяснить, в чем дело, я увидел, что моя уважаемая гувернантка левой рукой приподнимает нижние юбки, чтобы показать свои бедра, живот, и киску — все то, что, как всегда меня учили, женщина должна скрывать, — а правой рукой сжимала огромный, твердый и красный стержень Сильвиана и двигала его вверх и вниз до тех пор, пока я не решила, что мужлан сойдет с ума от своей неутоленной похоти и неспособности получить то, что он хотел, — а это, конечно же, были ее интимные части, продемонстрированные специально, чтобы возбудить его. Однако это не могло продолжаться долго, и через минуту или две какая-то молочная жидкость выстрелила из его члена так далеко, что попала на одну из туфель мадам, стоявшей напротив него. Затем животное опустилось на пол, а я поспешно и бесшумно ретировалась, не желая мешать моей гувернантке в ее занятиях биологией.

Однако, по-видимому, два дня спустя она продолжила свои занятия с неослабевающей энергией, потому что, когда я читала в саду, сидя в одной из многочисленных беседок, моя горничная Аннет, ненавидевшая мадам Эрбелó, шепотом позвала меня:

— Мадмуазель! — и поманила меня за собой. С некоторой долей любопытства я последовала за ней.

Она повела меня в уединенную часть сада, где тоже находилась беседка, такая же, как я оставила, но заброшенная и заросшая. Прибыв сюда, Аннет приложила палец к губам и выглянула из-за густой листвы. Я осторожно последовала ее примеру и вскоре увидела, что моя госпожа гувернантка, скромная мадам Эрбелó, стоя на четвереньках, как какое-то четвероногое животное, выставила свой задок напоказ месье Сильвиану, который, несомненно, пользовался своим положением со всем наслаждением, на какое только была способна его звериная изобретательность. Мы с Аннет заметили, что, скорее всего, из-за разговора между моей бабушкой и гувернанткой, невольным свидетелем которого я стала, последняя оказалась достаточно благоразумной даже в разгар своей неестественной похоти, и предприняла некоторые меры предосторожности. Или, быть может, сам человек-зверь предпочитал такой способ действия — или, скорее всего, они оба — но, во всяком случае, несомненно одно: он засунул свой огромный член в задний проход моей гувернантки настолько далеко, насколько только смог, и фактически повторил свое представление дважды, пока мы смотрели на них. Наконец он извлек свой мокрый стержень, и мы с Аннет удалились. Потом она мне прошептала:

— Завтра она не сможет ходить, мисс, но сможет ехать верхом, потому что я скажу мадам де Флерѝ, чтобы та отослала ее домой.

И чтобы положить конец моей длинной истории, скажу, что она так и сделала.