Очнулась Марина Власенко в колхозном фельдшерском пункте. Старый фельдшер Арсенич отводил руку с ваткой, пахнувшей аммиаком, от Марининого носа. Она, было, приподнялась, но голова снова закружилась, и Марина опрокинулась на подушку.

— Полежите немного, голубушка! – ласково сказал Арсенич, накрывая Марину простыней.

— А почему я голая?

— Потому что Вы описались, дорогуша. С женщинами во время потери сознания это бывает. Вам надо недельку дома полежать, поспать, и хорошо питаться. Ишь, какие круги под глазами. Поспите, пока дочка Вам бельишко принесет.

Марина закрыла глаза и тут же заснула, а когда проснулась, возле нее стояли Галинка со свертком под мышкой и председатель колхоза Подкова.

— Как же так, Маринка! – прогудел Гнат Петрович. – Я только приехал с курсов, а ты бухнулась в грядах со свеклой. Вот так встреча!

— Даже не знаю, – тихо ответила Марина. – Мы свеклу пололи...

— Вот приедет твой муженек, я его вместо тебя поставлю, а тебя в санаторий пошлем. И не спорь!

— Я лучше дома полежу до завтра, и все будет хорошо, – заверила звеньевая.

— Ладно. Я скажу Сашко, чтобы он тебя домой отвез на двуколке. Полежи, почитай литературу. Ты ведь не раздумала осенью на рекорд пойти?

— Я считаю, что убрать с гектара девятьсот центнеров вполне реально. – твердо сказала Марина. – И даже больше!

— Ладно, рекордсменка! – рассердился председатель. – Отправляйся-ка ты домой.

Сашко и Арсенич довели Марину до двуколки, а сзади семенила Галинка с грязным Марининым бельем.

Когда фельдшер вернулся, его ожидал председатель.

— Что это с ней?

— Ее дочь Галя рассказала, что Марина ночей не спит, за мужем тянется. Он же университет закончил, на агронома выучился, вот и она хочет его достигнуть.

— А она не на сносях? Моя вот так тоже по утрам в обморок бухалась, да тошнило ее, когда первенца вынашивала.

— В ее годы трудно забеременеть, – ответил Арсенич. – Как-никак женщине сорок два...

— Да уж, – почесал голову Подкова. – Сорок лет – бабий век...

Дома Марину ожидала радость. Приехал из Киева ее муж Терентий, чисто выбритый, в наглаженных светлых брюках и вышитой украинской рубашке. Он подставил Марине для поцелуя пахнущую одеколоном щеку и отвернулся.

— Я ненадолго, – глухо сказал он в стену. – Вернусь в Киев, поступлю в аспирантуру, буду писать диссертацию. Я уже и тему подобрал.

— Разве нельзя писать диссертацию и работать в колхозе? – спросила растерявшаяся Марина. – Многие учатся заочно. Павло, Прохор, даже Килина. Ездят на экзамены, сдают и возвращаются в колхоз.

— Понимаешь, Марина. – начал терпеливо объяснять Терентий, стоя у открытого окна. – Я не могу больше работать в колхозе. Мне для диссертации данные нужны, много данных, статистические обзоры, а тут только пуды, литры. Масштаб не тот! Я перерос колхоз.

— Ты меня разлюбил? – еле выговорила Марина.

— Не то, не то, Марина! Я перерос тебя духовно, интеллектуально. Посмотри, как ты одеваешься, как ходишь, как говоришь. Если я тебя заберу в Киев, тебя, пожалуй, за домработницу примут. Одна кофточка чего стоит! Килиманджаро какое-то! А я ученым буду, ко мне другие ученые приходить будут, над тобой смеяться станут.

— Что же ты от меня хочешь? – упавшим голосом спросила Марина.

— Дай мне развод по-хорошему, дай. Я светилом буду, не могу я себя в навоз закопать и радоваться надоям и урожаям какой-то свеклы. Ты – колхозница, а я – гомо! Впрочем, что для тебя латынь!

— Хорошо, – мертвым голосом сказала Марина и посмотрела на свадебную фотографию, висевшую в рамке на стене. – Хорошо, я дам тебе развод...

Она схватила шелковую шаль, вышла на улицу и побрела в ночь мимо растерявшегося Сашко, сама не зная куда. Ноги сами принесли ее на то место, где она впервые познала, что такое любить телесно, где она со стоном уступила напористому Терентию. «А поутру они проснулись, кругом помятая трава...».

В это же время, пока Марина горевала, Сашко нашел парторга Забегайло. Парторг сидел на бревне и курил перед сном.

— Скажите, Тарас Васильевич, а что такое «гомо»?

У Забегайло чуть цигарка изо рта выпала.

— Ты где это слышал, сынок?

— Да сейчас Марина Панасовна крепко поговорила с мужем. Тот развода требовал и все говорил, что он гомо. Так и кричал: «Я гомо, гомо, а ты колхозная баба!».

— Ну-ка, сядь, Сашко, рядом сядь. Понимаешь, есть такие выродки, которые не любят женщин. Два мужика друг друга дерут в жопу. Не думал я, что наш Терентий таким станет, попадет под тлетворное влияние запада, а ведь вместе в советскую школу ходили...

Тарас затянулся так, что цигарка обожгла пальцы.

— У нас для таких статья есть. Надо у участкового спросить, сколько лет Терентию светит за гомосексуализм. Да, дела... Иди-ка ты спать, Сашко, да и я пойду. Завтра вставать рано!

Утром Терентий вышел на улицу, Серко обрадовался, начал на него прыгать. Подошла Галинка, она несла на коромысле два ведра с ключевой водой, специально для отца вдаль ходила, хотела чаем напоить, но он посмотрел рассеянно, и лишь спросил:

— А мать где?

На что Галинка ответила:

— А где же ей быть? В поле...

И Терентий пошел в поле искать председателя Подкову. Это было трудно. Поля колхоза простирались на многие километры, и Терентий в своих городских штиблетах в кровь сбил ноги. Он присел на траву отдохнуть, а председатель сам вышел на него. В светлой чесучовой паре, в белой фуражке, усатый, он издали походил на Сталина. И как «отец народов», был временами крут.

— Ну, что, Терентий Тихонович, на работу пришел записываться? – ехидно спросил Подкова.

— Нет, я Марину ищу, не видел? Видел, видел. На работе она.

— Где, где конкретно?

— А зачем она тебе? Хочешь ей деньги отдать, которые она тебе в Киев посылала?

— Деньги я отдам! – разозлился Терентий. – Это наше с Мариной дело, и больше ничье!

— Значит, ты выучился на ее деньги, а теперь ее бросаешь? Не нужна, стало быть. Перерос, в интеллигенты подался, в прослойку, значит? А, может, в подстилку? Ты ведь теперь гомо?

— А что говорить! Уезжаю я. Так и передайте!

— Бежишь? Беги, беги!

Терентий резко повернулся и, широко шагая, пошел прочь, а вслед полетело непонятное, обидное и тяжелое, как кирпич:

— Пидор!

Терентию казалось, что это слово слышал только он один, но в кустах неподалеку сидела Мотря, сплетница и лентяйка. Поэтому к вечеру то, что муж Марины стал пидором, знал весь колхоз. И, когда, наскоро собрав чемодан, Терентий собрался уезжать, никто из односельчан не подал ему руки, а Сашко в ответ на просьбу подбросить до станции плюнул гомо под ноги...

Под вечер Сашко пришел в дом Марины. Казалось, она уже совсем оправилась от свалившегося на нее несчастья, по крайней мере, руки у нее не дрожали, когда она вязала, и на вопрос «А где Галинка?» спокойно ответила:

— А за ней Павло Забегайло зашел.

И продолжала вязать носок...