Все пройдет, все пройдет, будет поздно или рано

Чудным сном, дивным сном этот вечер голубой,

Так не плачь не грусти как Царевна-Несмеяна,

Это глупое детство прощается с тобой.

Г. Н. Шангин-Березовский

Вовка Макаров долго думал, чтобы подарить на день рождения Леночке Батиной, все еще невинной красавице с причудливо изогнутыми бровями. Что хорошо – дорого, что дешево, даже говорить не хочется. Часики подарить? Говорят, примета плохая, жизнь сокращают. И решил Вовка посоветоваться с мамой.

— Вот, мам, скажи, что можно подарить девушке на восемнадцатилетие? – сказал Макаров и густо покраснел.

Мама задумалась. Она редко морщила лоб, а тут наморщила.

— Есть у меня одна вещица, – наконец сказала она. – Только не знаю, подойдет ли...

Она ушла в кладовую, но вскоре вернулась с маленькой шкатулкой, в которой лежали ее «драгоценности». Ничего особенного, маленький деревянный ящичек из светлого полированного дерева, но мама всегда грустила, когда ее открывала. «Вот, посмотри», – сказала она и вынула из шкатулки браслет, узкую полоску светлого металла с застежкой.

— Это серебро, – сказала она. – Наверно, хорошее серебро, не тускнеет. Я его нашла. Тут еще какие-то буквы...

Вовка разобрал только два слова: Gliria и partum. А сам браслетик был хорош – тонкий, но тяжелый, украшенный завитушками и финтифлюшками.

— Спасибо, ма!

— Да пожалуйста! Только мебель больше не таскай. Пуп развяжется!

Но последних слов Макаров уже не слышал, потому что бежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Он торопился в цветочный магазин...

Продавщица его расстроила: «Цветов, чтобы в букет, сейчас нету. Не сезон».

— Мне бы на день рождения подарить. На память чтоб.

— Вам букет не нужен! – убежденно сказала продавщица. – Купите что-нибудь в горшке. И стоять будет дольше. Вот, к примеру, цикламен альпийский...

Она, кряхтя, полезла под прилавок и вытащила на свет божий небольшой горшочек с растением, украшенным розово-фиолетовыми цветками и темно-зелеными в пятнах листьями.

— Какой-то он мрачный, – в сомнении сказал Вовка.

— Зато пахнет!

Продавщица в подтверждение своих слов понюхала цветок и блаженно закатила глаза:

— С Вас три рубля!

— Чего-то дорого.

— Цветок редкий, капризный, подмокает, если перелить.

В общем, Макаров отдал ей три рубля, но чек она почему-то не пробила. Ну, и наплевать, зато у Вовки был цветок, который действительно хорошо пах!

Макаров торопливо пробежал мимо пустого дома Годиных, где все еще жил пес по имени Степан, который переезжать на новую квартиру решительно отказался. Он, теперь совершенно свободный, продолжал жить в будке и делать вид, что он все еще при деле. Вовка почесал его за ухом и дал понюхать цикламен. Пес сморщил нос и чихнул. «Ничего ты, Степка, в цикламенах не понимаешь!», – сказал Макаров и потрусил дальше по пустынной в жаркий июньский день улице. Степан гулко гавкнул ему вслед и спрятался в будке.

В доме Ленки Батиной было шумно, кто-то топал, и играла музыка. Ленка, увидев Макарова, выскочила на серое от времени крыльцо. «Вот, тебе, поздравляю!», – хмуро промолвил Вовка, а Ленка аж загорелась вся!

— Спасибо, Вовочка, спасибо! Какой красивый!

Она подхватила горшочек и принялась его рассматривать, но потом опомнилась и подставила румяную щечку для поцелуя. Но Макаров сделал по-другому. Он облапил еще не причесанную Ленкину головку и поцеловал сначала тонкие дуги бровей, затем темно-серые глазки, и впился поцелуем в маленький алый ротик. Батину затрясло. Между ними был горшок, но Вовка запустил-таки ладонь между Ленкиных тонких ног и ощутил прохладу ее шелковых трусов.

— ЛИжитесь? – сказал кто-то голосом Ленки Годиной. – ЛижИтесь, лижИтесь, от этого детей не бывает!

Макаров, не отлипая от горячих Батинских губ, скосил глаза. Это действительно была Година, красиво накрашенная и с вавилонами на голове. Она стояла у порога и неприлично внимательно рассматривала целующуюся парочку. За ней маячила тетя Тамара. Она, получив квартиру, тут же уволилась со стройки, устроилась уборщицей в магазин и раздобрела еще больше.

— Ленка! – прикрикнула на нее тетя Тома. – Не мешай человекам поздравляться!

Година все-таки сделала свое брюнетистое дело. Батина с сожалением отстранилась, но торжествующе показала Годиной горшок с цветком: «Вот что мне Вовка подарил! Он пахнет». Ну, чисто дети! Ленки, вы еще не знаете, что у меня в кармане лежит, подумал Макаров.

— Заходи, Вовка, в дом! – пригласила Тамара. – Мы тут стряпаем, парим, жарим. Поможешь!

— Опять шкафы носить?

— Нет! – засмеялась Година-старшая. – Шкафы не надо, а вот за водой сходить на колонку – обязательно! Так что бери ведра и дуй!

Вовка и не думал, что та колонка сохранилась, эдакий бетонный куб с ржавой ручкой из толстой стальной проволоки и краном с крюком для ведра. Еще маленького, его брали за водой, наливали ему маленькое алюминиевое ведро, и он нес воду домой, полный достоинства и скрытой радости. Макаров взял в сенях два ведра, Батина взяла ведро, а Годиной ведер не досталось. Да к тому же у них там с теткой на кухне что-то подгорело.

Назад они шли рядом, медленно, с передыхом.

— Я, кажется, дозрела, Володь.

— Я, кажется, заметил. Вон у тебя какие сисяндры висят.

— Ты не смейся, я серьезно! Помнишь, у Ленки на дне здоровья вы меня уговаривали, чтоб я, это, ну, дала по-настоящему?

— Ну?

— Так я готова! Только я боюсь.

— Опять?

— Ага. Так боюсь, аж там внутри все сводит. Это больно или нет?

— Это ты у Ленки спроси. Мне было не больно.

— Конечно, вам, парням чего бояться. Главное воткнуться, пошерудить там пару минут и спустить.

— Это ты откуда знаешь? Лариса-медичка рассказала?

— Да, она, сеструха.

— Так у нее и спроси. Вот автомат стоит, а у меня в штанах мелочь. Возьми двушку и позвони.

Макаров специально не стал ставить ведра на дорогу, а Лена нарочно долго копалась у него в карманах в поисках вожделенной двушки, то и дело, касаясь члена. «Вот, нашла!», – радостно вскрикнула она, показывая Вовке маленький сияющий диск. – «Новенькая!».

Только когда Батина скрылась за скрипучей дверцей одинокого телефона-автомата, Макаров позволил себе расслабиться и поставить ведра в пыль рядом с Батинским ведром. Ленка крутила диск номеронабирателя недолго. «А, никто трубку не берет!», – сказала она, подхватывая ведро. – «Тогда вечером».

— Что-то вы долго ходили, – подозрительно глядя исподлобья и нервно постукивая пальцами по дверному косяку, спросила Година. – Чпокались, небось?

— Нет, по телефону звонили, – негромко пояснил Вовка. – Она опять боится, вот и звонила своей медсестренке старшенькой.

— И что?

— И ничего. Не дозвонились. Теперь вечером...

— Вот целка упертая! – заметила Година. – Ничего, вечером мы ее поимеем!

Вовка пожал плечами и погрузился в прохладу деревенского дома. А там уже назревал праздник.

Отца Ленки Батиной Макаров как-то раз видел. Один раз, когда Ленка болела, а Вовка приносил ей домашнее задание, а второй, когда тот заходил в школу забирать дочку после второй смены. И оба раза Макарова удивило трепетное отношение отца к дочери. Над Вовкой так даже бабушка не тряслась.

Отец Батиной сидел во главе стола, рядом с ним притулилась Ленка, а с другой стороны, напротив Батина, восседала тетя Тамара и, обольстительно улыбаясь, в упор рассматривала худого и длинного Валентина Сергеевича Батина. Возле нее сидела Ленка Година и, тоже в упор, смотрела на Ленку Батину. Она еще сердилась на весь свет и на Макарова в том числе, но виновата, конечно, была Ленка Батина. Нельзя сказать, что стол ломился от яств, но все основное было: салат, селедка с лучком и холодным картофелем под подсолнечным маслом, мировой закусон – редька с морковкой под майонезом, ветчина тонкой нарезки со слезой. При виде такого великолепия Вовка тоненько затянул: «В жизни раз бывает восемнадцать лет!», а Валентин Сергеевич поднял стаканчик с водкой:

— За новорожденную!

Все выпили и закусили, а Вовка достал из кармана серебряный браслет. «Леночка, я тебя поздравляю!», – прогудел Макаров и покраснел, а Батина обмерла:

— Ой, какая красота!

Она тут же нацепила браслет на руку и защелкнула замочек. «Тут что-то написано!», – сказал Валентин Сергеевич и снял очки для дали.

Близорукие люди, носящие очки, часто их снимают, чтобы разглядеть мелкие предметы.

— Здесь написано: «Gloria partum plantae a semine in nobis», что означает «Слава отцам, заронившим в нас семя». Вероятно, автор надписи плохо знал латынь и хотел написать: «Слава отцам, породивших нас своим семенем». Хотя...

Он задумался. «Нет, какое-то кровосмешение получается», – сказал он. – «Это невозможно».

— А откуда Вы латынь знаете? – поинтересовался Вовка. – Вы же бухгалтер.

— Я, сынок, не всегда был бухгалтером. До этого был химиком, интересовался проблемой бессмертия и философским камнем, а там без латыни никуда. Глуп был, но жизнь учит и довольно жестоко.

Он отхлебнул еще водки и промокнул губы салфеткой.

— Я оставался после работы в лаборатории, экспериментировал до полуночи, иногда оставался ночевать. Ленина мать, тогда лаборантка, мне помогала. Там, на лабораторном столе, среди колб, реторт и горелок, мы Леночку и зачали. М-да.... А потом было вот что. Вам знакомо чувство, ты уходишь, а тебя не оставляет подспудная мысль, что ты не погасил свет или не выключил газ, хотя до выхода ты проверил это много раз? Вот и тогда, мы уже были у выхода, но остановились и переглянулись. Вечером нам был нужен водород, и мы соединяли в реторте соляную кислоту и цинк. Потом – с помощью электролиза. Простейший опыт, но мы не помнили, обесточили мы лабораторию или нет. Мы вернулись, Ленина мама включила верхний свет, и тут бабахнуло! Меня отшвырнуло, и Наташу тоже. Я упал удачно, а она - виском на угол стола. И это на девятом месяце! Словом, в СИЗО я узнал, что ребенка удалось спасти, а Наталью нет. Дали мне три года общего режима, путаное дело получилось, сидел на зоне в Куйбышеве в отряде с «мужиками». Все бывшие работяги и колхозники по легким статьям, но пара блатных все же была. Меня с высшим образованием определили в библиотеку. И вроде наладилось все, но как-то подкатил ко мне блатной и заточку показал. Я спрашиваю, чего надо. Он говорит, что парни скучают, а водки нет. Канал с грелками прикрыли. Он сыпал блатными словами, так что я переводил для себя на русский. В общем, он сказал, чтобы я им самогону нагнал, и место есть, и барду с дрожжами приготовили. А я, дурак, возьми и ляпни, что от самогона запах, и что, мол, есть кое-что получше. Блатной насторожился. А я говорю: «Веселящий газ!». Он аж загорелся: «Делай!». Кайф, конечно, другой, но совершенно без запаха. Короче, казарма после отбоя была под газом. Я поднялся в авторитете, даже отъелся немного. А тут и УДО подоспело. Там, на зоне, выучился я на бухгалтера. Когда освободился, нашел работу, а когда судимость сняли, забрал Ленку из детского дома, усыновил, значит, и поселились мы на окраине. Так и живем...

Он сам налил себе полный стаканчик, выпил, как воду, снова промокнул губы салфеткой и уставился в стол. Вот такая грустная история получилась...

Вовка Макаров и сам на уроке по химии хотел получить закись азота, чтобы подставить колбу под нос вредине Сидоровой, но у него ничего не вышло. То ли газ для Сидорихи был слабоват, то ли ее вредность была сильнее газа.

Вышел грустный день рождения, Батина тихо плакала в уголке, отец гладил ее по головке, Година ластилась к Вовке, а Тамара с интересом поглядывала на Валентина Сергеевича. Ее тоже интересовала загадка бессмертия и философского камня. Так бы все и разошлись в «миноре», если бы не Мара Багдасарова. Она пришла с семиструнной гитарой и с порога затянула:

— Ах, ручеечек, ручеек! Ай, брал я воду на чаек! Ромалэ лэ лэ, да чавалэ-лэ!

Ее большие груди лежали на желтом изгибе гитары, прикрытые только тонкой цветастой кофтой, а плиссированные юбки разлетались при каждом шаге. Отдав гитару Вовке (он тоже немного тренькал), Мара кинулась плясать и ходить колесом, и тут все увидали, что трусов по обыкновению на ней не было. Валентин Сергеевич смутился, хотел выпить, но водка кончилась, и он удалился. А Марка начала трясти плечами и грудями, а ее многочисленные монисто звенели, как валдайские колокольчики. «А колокольчик, дар Валдая, звенит уныло под дугой». Только Маркины монисто звенели не уныло, а весело, и вместо дуги была ее шея с призывной ямочкой под горлом. Марка, задрав подолы, допела и кинулась Макарову на колени:

— Дай, золотой мой, яхонтовый, погадаю! Что было, что есть, что будет!

А тут еще Валентин Сергеевич вернулся с разноцветными шариками. Ленка Батина аж взвизгнула от восторга! Еще бы, праздник, как в детстве, с шариками!

— Только нюхать надо осторожно, – сказал очень веселый Батин. – Все сразу не вдыхать, а то окочуритесь.

Придя в себя, Макаров обнаружил, что лежит на Ленке Батиной, та безмятежно спит, закинув руки за голову, а Ленка Година и Марка Багдасарова рядом неистово лижут друг друга в позе «шесть на девять». Валентин Сергеевич курит беломорину и пускает дым в потолок, а тетя Тамара ртом пытается реанимировать его уставший сморщенный член.

Вовка слез с Батиной и залез на Годину. Та обернулась и вытаращила глаза, словно в нее вполз жук-рогач. Вполз и застрял.

— Ленка Година, я тебе себя дарю. Делай, что хошь!

Потом Макаров рассказал всем анекдот, который тут же и сочинил:

— Господа гусары! – сказал поручик Ржевский, тасуя карточную колоду. – А не сыграть ли нам в очко?

— Отчего же, – отвечали гусары, стягивая лосины. – Можно и сыграть!

...Вовка пришел домой растрепанный и растерзанный, словно после хорошей драки. Мама не спала, штопала носок.

— Опять мебель таскал?

— Не, огород копал...