— Все-таки жаль, что русский язык и литературу у нас ведет теперь не Евгеша, – сказал Макаров Юрке Ефимову, поглядывая на Елену Александровну, новую учительницу.

— Мне-то один черт, – ответил Юрка. – Я все равно из трояков не вылезаю. Хотя сиськи у Евгеши гораздо больше. Я бы ей вдул.

— Ефимов, Макаров, тише, пожалуйста.

Откуда появилась новая учительница, толком никто не знал. Судя по выговору, откуда-то с юга, с Дона. Едва появившись, она принялась за организацию музея Шолохова и за подготовку поездки в Вешенскую в гости к писателю. Но десятиклассников эта поездка грядущим летом не вдохновляла, потому что у них были другие заботы – экзамены и взрослая, настоящая жизнь. Да и Есенина физик читал лучше. Если написано - «б...ядь», он так и читал. А Елена Александровна прочитала «дрянь». «Вывернулась!», – презрительно сказал Юрка Ефимов. – «Гекнула!». Они так и называли ее Гекнула за ее южную букву Г.

Однажды на урок заглянула Евгеша. По-прежнему энергичная, очки на лбу среди седеющих локонов, и походка с вбиванием каблуков в пол. Она изрядно отяжелела, живот стал еще круглее, зад еще выпуклее, а груди еще больше. Их все время хотелось потискать и узнать, мягкие и дряблые они или упругие, словно резиновые. «Если рожала, то дряблые», – сказал Вовка Гершензон. – «Если не рожала, то есть шанс...».

— У Гальки Софроновой дряблые? – спросил Макаров.

— Упругие! – сказал Гершензон и мечтательно закатил глаза.

— Парни! – обратилась Евгеша к убегающему классу. – Надо мебель передвинуть в моем новом кабинете. Кто поможет?

У нее был старый кабинет на четвертом этаже, но теперь она пробила себе новый на пятом, рядом с актовым залом. Когда-то там были туалеты, мужской и женский, потом их забили всяким хламом, затем очистили, в одном Макаров занимался музыкой по классу аккордеона, а другой заняла Евгения Васильевна Катаева.

«Мне надо...», – расплывчато пояснил свою позицию Юрка Ефимов, подхватывая папку с книжками. И исчез, как и все остальные. «На призыв, и тайный, и страстный» отозвались лишь Макаров и Гершензон.

— Вот собаки! – сказала вслед уходящему классу Евгеша. – Ничего, на экзаменах повертитесь у меня. Я еще пока завуч.

И скомандовала: «Пошли!». И они пошли с четвертого этажа на пятый.

Кабинет был уже оборудован. Лишняя сантехника снята, а мебель, кроме большущего шкафа и двухтумбового стола, уже стояла у стен. Стол и шкаф были набиты книгами, которые по вздорности характера Евгеша не захотела вынимать, а рабочие в отместку как внесли, так и бросили на середине. Оторвать их от пола вдвоем было нереально, а двигать по полу было затруднительно потому, что пол был кафельным с плиткой, положенной кое-как, туалет ведь.

Когда-то еще в первом классе, когда все еще были унисекс, и переодевались на физкультуру в классе, Макаров заглянул в женский туалет. Вероятно, унитазы были заняты, и девочки, спустив до пола колготки и трусики, писали в писсуары, изогнувшись и откинувшись назад. В кабинете завуча тоже был унитаз и раковина, а вот зачем там, напротив унитаза остался писсуар, было ему неведомо. Дверь в туалет была распахнута, потому что единственное окно на улицу было именно там. «Рояль был весь раскрыт, и струны в нем звучали...». Толчок был весь открыт, и воды в нем журчали...

— Евгения Васильевна, а в чем наша сверхзадача? – спросил Вовка, в упор разглядывая ее сиськи.

А они были таковы, что не вмещались в тесный бюстгальтер, и, как квашня из кастрюли, вылезали со всех сторон.

— Надо все подвинуть к стене и не отломать при этом ножки, – пояснила Евгеша.

Она носила поверх белой блузки длинный кардиган без рукавов, полы которого свисали ниже черной юбки. Когда она его сняла, стало ясно, что узкая юбка на ней имеет обольстительные разрезы по бокам на пуговицах, которые она расстегнула, чтобы ходить было ловчее. Теперь разрезы разошлись, и сквозь них была видна комбинация с кружевами понизу, сквозь которую просвечивали трусы. Этого Макаров терпеть уже не мог и запросился в туалет, а за ним и Гершензон.

Они стояли, упираясь в друг друга голыми задницами и старательно рукоблудничали. Обрезанному Гершензону было труднее, потому головка члена загрубела и требовала более сильного и долгого воздействия, и часто ему не хватало перемены, чтобы кончить. Не хватило и сейчас. Вовка Макаров уже выжал последние капли и упаковывался в брюки, а Вовка Гершензон все еще мучился.

Евгеша, резко открыв дверь, заглянула в туалет. Гершензон попытался скрыть свое достоинство, да разве такую елду спрячешь быстро?

— Что-то вы долго, мальчики, – сказала завуч, щурясь и пытаясь разглядеть подробности в контрсвете.

— Я уже! – лаконично ответил Макаров.

— Макаров, ты иди двигай стол, а я, как педагог со стажем, подвигаю Гершензона.

— Я лучше подожду, – сказал Макаров и отошел к окну. – У меня всего две руки, а у стола – четыре угла.

— Интересно тебе, как старая баба будет отсасывать мальчику-еврею обрезанный член? – съязвила Евгеша, вставая на колени. – Что же, смотри!

Она ухватила Гершензонов член у основания, широко раскрыла красный рот, но сосать не пришлось, потому что Гершензон глухо, как филин на болоте, ухнул, его член дернулся и выплюнул струйку спермы прямо в лицо завучу.

— Говорят, что мужская сперма полезна для женской кожи, – сказала Евгеша, когда Гершензон перестал стрелять. – Но не с таком количестве.

Сперма стекала с ее лица на подставленные руки.

— Ну-ка, Макаров, снимите с меня блузку, комбинацию и бюстгальтер, пока я их не заляпала.

Интересное кино, получается, думал Вовка, вытягивая блузку из юбки с разрезами, какой-то десятиклассник раздевает женщину, да еще учительницу, да еще завуча! Рассказать кому, не поверят! Он снял блузку, спустил бретельки с покатых плеч педагога и принялся за тугую застежку лифчика. А дальше было белое тело, точнее, его верхняя половина. И восхитительные гигантские груди!

— Умой меня! – приказала Евгеша. – Ты ведь никогда не мыл женщину?

— Маме спину тер, когда у нее рука болела! – соврал Макаров.

— Да ты гигант инцеста! – воскликнула учительница. – А дальше что? Что еще мыл?

— Ничего. Обдал ее из душа и ушел, – ответил Макаров, думая, как же ей такие сисяндры-то мыть? Сколько одного мыла уйдет!

— Ну, Макаров, шевелись, прохладно тут! – прикрикнула завуч.

И Вовка намылил руки...

Лицо и шею он намылил запросто. Она стояла, наклоняясь над раковиной, опираясь на руки и пофыркивая, как лошадь. А вот когда Макаров принялся за груди, ему показалось, что время замерло, а потом опять потекло, но медленно-медленно. Он положил тяжелую грудь на ладонь левой руки, а правой принялся намыливать гладкую кожу плавными круговыми движениями, приближаясь к соскам. А когда ощутил под ладонью резиновую упругость соска, перешел к другой, такой же тяжелой гладкой и упругой, словно под тонкой кожей было налито что-то вроде ртути.

— Гершензон, полотенце! – скомандовала учительница словесности. – Макаров, вытирай!

Вовка вытер, так же медленно, груди, шею, а лицо Евгеша промокнула сама, выхватив вафельное полотенце из ослабевших Вовкиных рук.

— Совсем ты меня разнежил и разохотил! – воркующим голосом сказала Евгеша. – Раздевай уж дальше и мой там.

Юбка снялась легко, словно сама собой, вот с большими кружевными трусами завуча пришлось повозиться. Резинка впилась в тело и никак не желала подцепляться пальцами. Но Макаров справился и с ней, увидел Евгешины кудри и замер, и онемел!

— Ну, что же ты, Володенька, застыл? – горячо прошептала учительница. – Мой же, мой!

Макаров снова намылил руки и погладил сначала круглый живот, волосы мягчайшего лобка и, о, боже, ворсистую мягкость между ног в капроновых чулках с круглыми резинками. И как только Макаров сделал несколько движений, в его ладонь из лона Евгеши хлынула горячая жидкость с резким, но восхитительно приятным запахом.

— Да, да! – содрогаясь, прошептала завуч и обмякла, опускаясь на вовремя подставленный Гершензоном стул...

Макаров вытер ее всю, а уж одеваться она захотела сама в своей энергичной манере.

— Спасибо, мальчики! – сказала Евгения Васильевна Катаева, выпроваживая парней из кабинета. – Все правильно сделали. Вот только мебель мы не передвинули. Ну, так это в другой раз. Приходите завтра с трех до пяти. Мы еще подвигаем!