В октябре бывают деньки, когда осень словно отступает на шаг, устанавливается солнечная погода, птицы начинают робко петь, и даже из земли лезут грибы. Так было и в тот раз...

В этом году у меня по даче совсем другая соседка. Вместо сухой, как березовая ветка, старушки, целыми днями копавшейся в грядках, появилась бойкая бабенка лет сорока-сорока пяти, румяная, как алтайское яблочко. Пришла, схватилась за забор, стоит, смотрит, улыбается. Лицо круглое, нос короткий, конопатый. «Добрый день!», – говорю. – «Вы что-то хотите?».

— Хочу, – отвечает. – По грибы сходить. Люблю я это дело, а одна боюсь. Пойдете со мной?

— Когда?

— Да хоть завтра! Утром, раненько. Часиков в шесть.

— А как Вас звать величать?

— А Саша я, Пильгуй.

— А я Вовка, Вовка Макаров.

А сама вся светится, как новая лапочка.

У меня была похожая студентка из Сибири, невысокая, но крепенькая, как гриб-боровик. И румяная. Тоже хорошо улыбалась.

Саша ушла, а я полез на чердак за резиновыми сапогами и корзинкой. Чтобы не было по пословице: «Как на охоту идти, так собак кормить».

Я грибы любил. Во всех видах: жареные с картошкой, сметаной и луком, маринованные, в супе и в пирогах. Есть любил, а собирать – нет. Но с другой стороны, почему бы не прогуляться с привлекательной бабенкой?

Она действительно пришла ровно в шесть утра. На ночь я калитку не запирал, Саша пришла к дому и постучала в окно. Я подошел и постучал в ответ, слышу, мол, скоро иду. Она стояла на бетонной площадке и водила ногой в красном сапоге вдоль трещин.

У грибника всегда была своеобразная форма одежды. Главное, чтобы не мешала, по погоде, и защищала от всяких насекомых – на ногах сапоги, на теле - штаны, рубаха и куртка с капюшоном. Я так и оделся, а Саша надела к сапогам и шароварам сарафан и плотный платок. Утро было прохладным, солнце только вышло из-за горки, окно запотело, я его протер и увидел, что на левой Сашиной руке тускло мерцало золотом кольцо. Вдова или разведенка? Да какая разница! Главное, что у нее там, между ног... Я на всякий случай положил на дно корзинки старое байковое одеяло, настолько древнее, что в него, наверное, еще маму заворачивали. Оно выцвело, и из коричневого превратилось в розовое.

Когда я вышел, дверь пронзительно заскрипела, и Саша подняла на меня сияющие глаза.

— Куда пойдем? – спросила Саша.

— А куда хотите. Лес везде. Но я предлагаю сначала к железной дороге, перейдем на другую сторону сквозь тоннель, затем через поле, а там и лес, густой, настоящий.

Она скептически повела плечами, но сказала:

— Вечером приходите на жаркое.

— Вы так уверены, что мы наберем грибов?

— У меня на них чутье особое. Вот только я местности не знаю, а как в лес войдем, так о-хо-хо! У нас и грибы особенные, с глазами.

— Так Вы из-под Рязани?

— Деревня Родники, может, слышали?

— Нет.

— Ну, еще бы. Там сейчас всего-то человек сто пятьдесят живет вместе с дачниками. Вот там и жила с матушкой, там и в школу ходила, а как восемь классов закончила, в город переехала, на кожевенном заводе работала.

Мы перешли пожарный пруд по бетонной плотине, под которой ревела лишняя после вчерашнего дождя вода, и поднялись наверх к дороге, ведущей к «железке».

— Там, на заводе, я и с мужем познакомилась. Он у нас в другой бригаде мастером был.

Подъем был крутым, и Саша немного запыхалась, но продолжала рассказывать про свою немудрящую жизнь:

— Это была любовь с первого взгляда. А у Вас была любовь с первого взгляда?

— Была. Мне показалось, земля уходит из-под ног.

— Так вот, я в него втюхалась, когда мне еще восемнадцати не было. Ой, я посижу немного на бревнышке.

У дороги на этом самом бревнышке по субботним вечерам собиралась молодежь, жгла костры, пела песни пол гитару, а потом, за полночь, начинались «пятнашки», то есть, девушки визжали, а парни куражились и громко смеялись.

Саша уселась, высоко подняв колени, и я невольно заглянул туда, где в полутьме сходились ее ноги в синих шароварах. Там что-то явственно белело.

В подобных шароварах я ходил в далеком детстве. Тогда была мода одевать детей в шаровары и тюбетейки, и у нас полдвора так было одето. Саша постаралась одернуть подол.

— Ой, не смотрите туда! – сказала она. – У меня там дырки...

Она вздохнула и поднялась.

— Как только мне исполнилось восемнадцать, мы пошли и расписались. Матушка к тому времени почила, дом я продала, так что денежки я на свадьбу отложила. И у Васи кое-что нашлось, так что наша бригада погуляла знатно. Подарков разных надарили, торшер, и даже кровать двуспальную. Вот так мы и зажили, уютно, по-домашнему. Вот только деток у нас не было.... Два года прожили, муж Вася старался, как мог, а деток все не было. Вроде у меня все нормально, у него тоже, я даже на обследование легла по женской части.... Уж не знаю, зачем я это рассказываю...

Мы подошли к тоннелю под железнодорожным полотном, где тек ручеек, я нашел палку и осторожно померил глубину. Оказалось, на полсапога, вполне проходимо. Я подал Саше руку, она спустилась к ручью и встала совсем рядом, близко. Ее глаза по-прежнему блистали.

— Потом мне сказали, что деток у нас не будет, что-то там не вызревало, как надо. Мы так еще прожили лет пять, нам даже квартиру от завода дали, только зачем она без детей.

Мы вошли в длинный тоннель, немного потемнело, Саша поскользнулась на тинке, и я крепко ухватил ее за локоть.

— А потом Вася стал приходить все позже. Стал покуривать, я прихожу, а он сидит под форточкой на кухне и содит одну за одной, а потом я почуяла, что луком от него пахнет, и ужинает неохотно. А как ляжет, сразу к стенке, и делает вид, что спит. Только на заводе, как в деревне, от людей не спрячешься, ходил он к Людке, как оказалось. А у Людки, стервы этой, мужиков – целый хоровод, как у сучки во время течки. Ну, и мой туда же! Зло меня взяло, взяла я на душу грех великий – пошла в церкву, записала Людку в поминальную записку и поставила ей свечку вверх ногами!

Мы вышли из тоннеля на солнце, и я отпустил Сашин локоть. Она пошла вперед и обернулась:

— Вы знаете, помогло! Но не так, как надо бы. Меня на винилискожу перевели поммастером, машины новые прислали. Стояли в ящиках месяца два, так под праздник начальство прохватило эти машины запустить. А я как узнала, что среди них Василий будет, так домой и ушла. Он-то к тому времени совсем к Людке переехал, ну я и не стерпела. Остался начальник цеха и охранник труда. Как мне потом рассказали, они уже подключали, только у щита табличка не висела, что работают люди. Ну, и включил кто-то. А кто, так и не нашли. Тогда-то я кольцо на левую руку и надела...

Мы шли полем, густо покрытым стерней, до леса оставалось сосем немного, а Саша продолжала свою грустную исповедь:

— Я потом нашла в детском доме мальчика, похожего на Васю, хотела взять, но не дали. Говорили, в неполную семью не даем. Я все равно ходила по воскресеньям в детдом этот, так они гурьбой выбегают, кричат: «Мама, мама!», я их пирогами кормлю, по головкам глажу, а сама плачу...

Поле кончилось, и мы, наконец, дошли до леса. Там я достал из корзинки старое одеяло, постелил его на пожухлую траву, приладил термос, чтобы не падал и развернул увесистый сверток с бутербродами. Саша взяла самый маленький, с бужениной, откусила половину, еле прожевала:

— Вы уж дослушайте, немного осталось.

Я налил ей чая из термоса, кивнул, а она с бумажным стаканчиком в руке, продолжала:

— Чтобы быть к деткам поближе, с завода я ушла, устроилась нянечкой в детдом. Дежурила сутками, а в пустую квартиру возвращалась, чтобы пыль смахнуть да цветы полить. Так и прожила до пенсии среди вихрастых головок и косичек.

— Что Вы на пенсионерку не очень похожи! – заметил я, наливая ей еще чая.

— Так у меня пенсия за вредность производства, – пояснила Саша, прихлебывая чай. – За хром, и другую пакость. Я в сорок пять и вышла. И мой Коля к тому времени подрос, сейчас в армии служит, думает на сверхсрочную остаться, а потом офицером стать. Одна я опять буду. Так надоело!

Саша кинула стаканчик в кусты, потянулась.

— Какой у Вас чай жаркий, прямо лето!

Она встала, сняла толстую шерстяную кофту, аккуратно повесила на куст, туда же отправился и сарафан. Осталась в большом лифчике и шароварах.

— А штаны я снимать не буду! – решительно сказала Саша. – У меня вены на ногах. Некрасиво!

И неожиданно резким и сильным движением разорвала шаровары почти напополам от пояса до пояса. Легла на спину и, раскинув ноги, растянула прореху в стороны: «Скорее, милый, скорее!»...

А грибы мы нашли потом, и много. Две корзины полные, с верхом. В основном, запоздалые осенние опята...