Ирка Егорова и ее семья жила в старом доме, который был построен еще до войны, и поэтому его называли сталинским. Ирке всегда было смешно, когда так говорили. Она представляла Иосифа Виссарионовича в парадном мундире, кладущим кирпичи или мешающим лопатой раствор, и ей было смешно. Потом Ирка выросла, и у нее появились другие интересы: платья, туфли, украшения.

В десятом классе ее отец пообещал Ирке подарить какое-то особенное украшение, разумеется, если она сдаст прилично выпускные экзамены. И Ирка старалась, получила пятерки, кроме математики и физкультуры. На выпускной бал Ирка пришла в обнове: янтарном ожерелье. Не в одном, конечно, на ней было еще белое, как у невесты, платье, туфлях, ну, и в белье соответствующем.

С выпускного вечера она убежала. На ее ожерелье никто не обратил внимания, и Ирка обиделась. Мама и папа еще не спали, когда Ирка открыла дверь собственным ключом на цепочке, висевшим у нее на шее, словно нательный крест. Родители ужинали, и обиженная на весь свет Ирка прошла в свою комнату. Там она, не снимая белого платья, рухнула на кровать и разрыдалась. Мама стала ее успокаивать, спрашивать: «Может, кто обидел по пьяни?», но Ирка не отвечала, только рыдала все сильнее. Ее янтарное ожерелье валялось на полу рядом с кроватью, и отец все понял.

— Я же говорил, что выпускной бал – не место для подобных украшений, мягко сказал он дочери. Там люди не за этим собираются, а за тем, чтобы попрощаться со школой и друг с другом.

У Ирки слезы скоро кончились, как вода в летней туче, и она пару раз всхлипнула по инерции и уснула.

Ночью Ирка проснулась, потому что в ее комнату заглянула луна. Выпускница не зашторила окна, и луна светила прямо в лицо Ирке. Теперь она была не одна, а с луной. Ирка и сейчас не стала зашторивать окно, а наоборот, открыла скрипучие створки. В комнату ворвался теплый летний воздух, запах нагретого за день асфальта и железный шум трамвая, не то первого, не то последнего. Ирка сняла платье, бережно повесила его на спинку стула, затем стянула колготки и расстегнула лифчик, но так и не сняла, потому что снова уснула. Мама неслышно вошла и накрыла дочь байковым одеялом.

— Ну, что, спит?

— Спит.

— Это она расстроилась, потому что наш подарок не оценили, – задумчиво сказал отец.

— Или ее, – ответила мама. – Вместе с ожерельем.

Примерно через год в жизни Ирки Егоровой произошли некоторые события. Утром отец-пенсионер уехал на дачу, а мама ушла на работу. Ирка проснулась, но еще во сне она решила примерить другой подарок, мамин – дорогое немецкое белье нежно-салатового цвета, которое год провалялось у нее в шкафу. Все-таки и то, что она надевала каждый день, было хорошим, и Ирка его бережно сняла и убрала в шкаф, аккуратно сложив и лифчик, и легкомысленные трусишки. Но новое белье было намного интереснее. Оно было почти сплошь кружевным, и только напротив сосков были вшиты непрозрачные вставки. И еще между ног – тоже вставки, двойные, скрывавшие самое сокровенное. словно кто-то разгуливает в белье по улице или беспрерывно течет, словно неисправный кран! Ирка текла только в двух случаях: во время менструаций (о, как она ненавидела эти дни, превращавшие ее в рабу прокладок!), и когда терла там, между ног, иногда прямо сквозь трусы.

Ирка раскрыла окно настежь, но шторы закрыла от яркого солнца, потому что ее комната была на южной стороне. Но и того света, который проникал сквозь шторы, хватило вполне, чтобы покрасоваться перед зеркалом в салатовом белье и в янтарном ожерелье, и, расставив циркулем ноги, касаться и гладить сквозь тонкую ткань самую приятную точку в мире - клитор. Ирка крутилась во все стороны, изгибаясь и так, и сяк, пока в комнате внезапно не потемнело, словно солнце закрыла туча. Девушка оглянулась. Солнце закрыла не туча, а какая-то невнятная фигура, висевшая напротив окна. И эта фигура смотрела на нее большим круглым стеклянным глазом! Было, отчего присесть и завизжать, что было мочи!

Может быть, на ее месте мужчина кинулся на этот глаз с кулаками, или поискал молоток, если руки слабы, но Ирка поступила чисто по-женски. Она присела и завизжала!

Но фигура не исчезла, она показала второй, тоже большой и стеклянный, глаз. И сказала глуховатым, но человеческим голосом:

— Я Вас напугал? Извините!

— Вы... вы зачем тут? – еле вымолвила Ирка.

— Мы ваш дом моем, – пояснила фигура, снимая очки, как у водолаза или летчика. – Потом красить будем. А пока наши аппарат заправляют, я по этажам езжу.

Только сейчас Ирка вспомнила, что пару недель назад на двери ее подъезда висела бумага, на которой было крупно написано: «Косметический ремонт». И что-то еще, но мелкими буквами. Что там мелкими, Ирка читать не стала, не до того было – экзамены, выпускной, а потом бумага исчезла, мальчишки оторвали, или ветром сдуло. Затем понавезли баллонов, вагончики и бочки с краской. А еще две строительные люльки.

— А зачем же Вы по этажам ездите? – ехидно спросила Ирка. – За девушками подглядывать?

— И это тоже! – весело ответил «водолаз», снимая повязку с лица. – Невесту ищу. Надоело, знаете ли, бобылем жить да по общежитиям мыкаться.

— Ну и как, нашли?

— Вроде да. С янтарными бусами.

Под маской и очками оказалась светлая во всех смыслах голова, а при ней – румяная нагловатая мордаха, которая улыбалась.

— Может, в гости пригласите, пока наши аппарат заправляют? – спросила мордаха, улыбаясь еще шире. – Чай, булки какие? Я с вечера не ел ничего.

Пока Ирка переваривала сказанное головой, парень уже перенес ногу из люльки на подоконник и оказался в Иркиной комнате.

— Э-э! Я кричать буду! – предупредила девушка.

— Зачем же кричать, – сказал парень в спецовке. – Не надо кричать. Ваш крик я уже слышал. Очень не мелодично. Лучше чайник поставьте. И накиньте что-нибудь...

Загадочный аппарат так и не заправили, и через полчаса они сидели на кухне и пили чай с баранками и бутербродами с маслом. Больше в холодильнике ничего не нашлось, но там лежала бумажка со списком продуктов, которые Ирке Егоровой надлежало купить. Володя Левада, по крайней мере, парень так назвался, наелся, напился и откинулся на табурете, упираясь спиной в стену. «Хорошо тут у вас!», – сказал Володя, вынимая из кармана спецовки пачку сигарет и спички. Она собирался закурить, но Ирка его остановила.

— У нас не курят! – гневно сказала она.

— А я, не затягиваясь! – попытался пошутить Левада, но сигареты все же убрал.

Еще через пятнадцать минут Ирка узнала, как хорошо у Левады на родине, на Кубани, как рано там наступает весна, и какие там голосистые дивчины и какие сильные парубки. Он бы еще много рассказал, а Ирка бы обязательно спросила, почему Володя оттуда уехал, раз там хорошо, но они больше ничего не сказали и не спросили. Потому что снизу раздался мощный, но нестройный хор голосов. Это бригада звала своего верхнего.

— О, это мне! – сказал Левада и потрусил в Иркину комнату.

Там он сел в люльку и уехал вниз, а Ирка стерла тряпкой его следы на подоконнике. Карлсон улетел, но обещал вернуться вечером. Ну и ладно, Ирке Егоровой все равно нужно было в магазин.

А Иван Федорович в это время пыхтел на даче. Жена, Нина Петровна, строжайше наказала посадить рассаду томатов и досеять огурцы в те места, где семена не взошли. Погода ведь не спрашивает, что тебе надо делать, она, как женщина, живет по своим законам. Нужен тебе серенький денек? Получи солнце в темя и палилово! А тут еще соседка, молодая, еще тридцати нет.

Она тоже копалась в грядах, эта Инна Сергеевна, но делала это совсем не так, как жена, надев под платье старые тренировочные брюки. Инна Сергеевна пришла сегодня на грядки в очень коротком сарафанчике, из-под которого то и дело мелькало что-то синее и белое. Инна Сергеевна была женщиной высокой, и потому сутулилась, чтобы скрыть свой излишне высокий, как она считала, рост. А заодно и большой бюст, которым втайне гордилась. Скрывать бюст у нее получалось плохо, и Иван Федорович копался в грядах тоже все время согнутым, но по другой причине. Он был возбужден, почти, как в юности, когда даже незначительная деталь, например, краешек панталон, вызвала острое желание побежать в кустики и...

Инна Сергеевна, постреливая в сторону Егорова острыми серыми глазами, выпрямилась, прямо тут, в грядах, расстегнула целый ряд пуговиц и сняла свой сарафанчик, повесив его на колышек. Под предлогом жары. То, что мелькало снизу из-под сарафана, оказалось синим купальником с белым кантом.

Иван Федорович больше не мог находиться в согнутом положении из-за застарелого радикулита, и ему пришлось выпрямиться, разогнуться и размяться, выставив вперед все, что находилось в тренировочных брюках. Инна Сергеевна тоже выпрямилась и внимательно посмотрела на тренировочные брюки Егорова.

— У меня спички кончились! – пожаловалась она через забор. – Я сейчас зайду!

— У меня есть спички! – ответил Егоров. – Они в доме, проходите сразу в дом.

У него действительно были спички, и они действительно лежали на полочке над дверью. Иван Федорович, согнувшись, побежал в дом, и когда он, вытянувшись под полочкой, нашаривал проклятый коробок, дверь открылась, и вошла она, Инна Сергеевна. Сначала вошел ее бюст, а потом она сама. Вошла наполовину и воззрилась на «кол» Ивана Федоровича.

— Муж обещал привезти спички, да что-то не едет, – невинно хлопая ресницами, сказала Инна Сергеевна, поправляя обеими руками съехавший на сторону бюст.

– А я боюсь ночевать одна, – доверчиво добавила соседка. – А Ваша жена как?

— Раньше завтрашнего утра она не приедет. У нее суточная смена, так что я могу заночевать у Вас в доме.

— У меня как-то неловко. Всего одна комната. А у вас две?

Она подошла совеем близко и уперлась купальников в Егоровы тренировочные брюки, которые уже немного промокли спереди. Соседка обхватила Ивана Федоровича, и он обхватил Инну Сергеевну.

— Дверь закройте, – сказал Егоров. – Сквозит. Я слышал, сквозняк укорачивает жизнь.

— И еще как! – воскликнула Инна Сергеевна, подталкивая животом соседа в комнату и закрывая дверь на улицу неожиданно длинной рукой.

В комнате царил зеленый полумрак, потому что Иван Федорович не раздвинул занавески. Купальник Инны Сергеевны имел глубокие вырезы со всех сторон, поэтому его даже не пришлось снимать. Груди упали в руки Егорова, словно диковинные фрукты, поверх выреза, и член, высвобожденный Инной Сергеевной из теснин тренировочных брюк и сатиновых трусов, сам нашел дорогу в ее уютную узкую пещерку...

Ирка Егорова набила продуктами холодильник, села на табурет в кухне и задумалась о Володе Леваде. Трудно сказать, что ее привлекало в этом парне. Он был темным, серым, закончил всего восемь классов и ничего не читал. Он был как глина, из которой можно было вылепить и жадного мещанина, и альтруиста-бессеребрянника. И Ирка решила стать таким скульптором, а для этого она решила влиться в его бригаду. Эта мысль показалась ей дельной, и она ее обдумывала и так, и этак, вертя в голове, словно ученый медведь бревно в цирке. Она уже поступала в университет и позорно провалилась на вступительных экзаменах, устраивалась на часовой завод, но там все было таким мелким, что у нее начали болеть глаза. И она уволилась, не вышло из нее часовщицы. А быть рядом с Володей и вертеть им, как заблагорассудится, эта идея ей нравилась. Она уже представила себе, что она не бывшая школьница, а цирковая укротительница. Она лежала в обольстительном купальнике с блестками на специальном ложе прямо на арене цирка и сама крутила бревно, а бревном был, связанный по рукам и ногам Володя, голый, с торчащим, словно древесный сук, членом. А она его крутила, подталкивая белыми сапожками, то ставя на попа, то укладывая набок, и он блаженно улыбался! Ее ноги были заняты, а руки – свободны. Одной она тискала грудки, а другой терла щелку, то, что было сил сжимая ноги, то разводя их до предела в стороны...

Мать честная! Она ходила в магазин без трусов! Это обнаружилось, когда Ирка уже натерлась до изнеможения. Лифчик надела, а трусы забыла! Вот корова мокрая! И чай остыл, и масло растаяло. Ирка долила чашку из чайника, но стало невкусно и несладко, и она выплеснула чай в раковину. Потом пошла в свою комнату, нашла трусы и все-таки надела их. Легла и стала думать о Володе. И задремала, а приснилось ей вот что...

Снова цирк, и бревно уже не Володя, а она. Он лежит на спине и крутит ее ногами, как бревно, его член торчит вверх, а она, совсем голая, послушно крутится, а его красный, как морковка, член все ближе, ближе! Барабанная дробь, ах, и он вошел в нее! Зрители аплодируют, стоя! Бурные аплодисменты, переходящие в овацию!

Ирка проснулась от дуновения воздуха, от шевеления волос на лбу и ресниц. Рядом с ее ложем на коленях стоял Володя Левада и тихонько дул ей в лицо, как мама в лицо Геку, когда ему снился тревожный сон. Левада пах улицей и краской. Краска была на его лбу и носу.

— Вы с чем-то перемазались, – сказала Ирка Егорова и закрыла глаза.

— Это краска, – пояснил Володя, вставая с колен. – Форсунка плюнула. Сначала забилась, а потом как плюнет! Смешно, правда?

— Смешно, – согласилась Ирка и потянулась.

— Я видел, как ты спишь. Ты спала, а веки у тебя тряслись и руки-ноги двигались, как у щенка.

— Мы разве на «ты»?

— Я договорился, и мы теперь на «ты». Как говорит наш мастер, на «вы» много не наработаешь.

— Два вопроса: о чем ты договорился, и кто этот мастер, который на «ты»?

Володя солнечно улыбнулся всем загорелым лицом:

— Мастер – это Лыков Николай Кузьмич, мужик вредный, но отходчивый. Особенно, если ему поставить.

— Что поставить? Куда поставить?

— Поллитру. На стол. Я с ним договорился насчет тебя. Завтра выходи, надень, что поплоше, а после обеда в трест поедем оформляться. Так что считай, что ты у нас в бригаде!

Левада неожиданно сел на постель у Ирки в ногах.

— Мы как-то отмывали тут одного, а он как чихнет!

— Да кто же?

— Памятник! Памятник Юрию Долгорукому! А потом и говорит страшным голосом: «Спирту мало! Разбавляете, черти!».

Они посмеялись, а потом Володя запросился в ванную. Краску сказал, надо отмыть! Надо, так надо, что тут спорить. Пока набиралась вода в ванну, Ирка достала отцово белье, что похуже: трусы, мамой чиненые, майку синюю, штопанную не единожды, полотенце. Когда вода набралась, Левада ее попросил, чтобы ушла.

Однажды, когда Ирка была еще маленькой, она подглядела за отцом, как тот мылся после работы. На заводе «Огонек», где он работал слесарем, ремонтировали душевую, и он пришел домой прямо в спецовке, пропахшей маслом и горелым металлом. Развесил в прихожей повседневный костюм, габардиновое пальто и мягкую шляпу, а сам нырнул в ванную. Голых мужчин Ирка еще не видела, детсадовские мальчики – не в счет, и она решила посмотреть в щелку на отца, как тот моется. Со спины он здорово был похож на мать, только наоборот. У мамы внизу было шире, а у папы –уже, и Ирка подумала, что было бы здорово ставить матерей и отцов рядом, через одного. Отец, мать, отец, мать, и так до бесконечности. Но когда отец повернулся, Ирка поняла, что отец спереди совсем другой. Волосы растут не так, а из волос торчала такая «штука», что детсадовским с их «петушками» было очень далеко.

Жаль, что Володя попросил ее уйти. Ирка хотела сравнить свои детские впечатления со взрослыми, такая ли у Володи большая штука, как у отца. И она, как тогда, подсмотрела в щелку. Левада со спины, пожалуй, произвел впечатление на Егорову больше, чем отец. Он был шире и мускулистее, но когда он повернулся...

Ирка была разочарована. Его «штука» была раза в два меньше, чем у отца. Она бы сравнила ее со своим средним пальцем, не больше. А Володе хоть бы хны, моется и насвистывает что-то бодренькое.

Он намылил... не «штуку», «штучку» раз, смыл, второй, смыл. Не зря в русских сказках все делается до трех раз. Когда Левада намылил свой причиндал в третий раз, Ирка поняла, что не так уж все плохо, а когда ополоснул под душем, он стал еще больше!

Ирка Егорова сама не поняла, как все вышло. Володя лежал на спине, по голой Ирке сзади зло хлестал душ, а она готовилась, присев над Левадой, принять его член в себя! И вот оно, свершилось! Ирка присела и оказалась надетой на его член, как бабочка на булавку!

Ирка совсем не хотела залететь с первого дня. У матери в умных книжках было написано, что эта вероятность составляет меньше тридцати процентов, поэтому Егорова погнала Володю в ближайшую дежурную аптеку за презервативами. Примерно треть девиц ходит с пузом после первого раза, и Левада отнесся к Иркиным опасениям с пониманием. Сначала надо ей встать на ноги, поработать в его бригаде, узнать, что булки не растут на деревьях, а уж потом рожать. Да и ему бы не мешало получить среднее образование.

Ночью пошел дождь, сильный, с грозой, а они любили друг друга, отдыхали, строили планы на будущее. Володя настаивал, что Ирке обязательно надо учиться дальше, но не в университете, а в инженерно-строительном или архитектурном. Он так и сказал: «Ты будешь учиться, а я – деньги зарабатывать. А потом поменяемся».

Утром дождь еще хлестал в окно, и никакой работы не получилось. Мать пришла с дежурства, отец приехал с дачи, а молодые спали и не слышали. Только когда из кухни потянуло яичницей с колбасой, они оделись, Ирка взяла Володю за руку и повела на кухню.

— Мама, папа! – сказала Ирка. – Это Володя! Мы скоро распишемся!

Отец ничего не сказал, а мама встала, обняла их по очереди и сказала:

— Вот и слава богу! Слава богу!

Хотя была атеисткой...