Мира уже целую неделю жила под впечатлением разговора с сыном.

В пятницу Мирина подруга, Люся Скворцова, бухгалтер школы, затащила её к себе в кабинет.

Люся была на одиннадцать лет моложе Миры, но отличалась "умом и сообразительностью". Она усадила подругу на диванчик, встала перед ней в позе "руки в боки" и грозно спросила:

— Кто он?!!

Мира опешила.

— В смысле, "кто он"?

Люся внимательно осмотрела Мирино лицо и покутила огорчённо головой.

— Мирка, не надо мне врать. Чего мне врать-то. А то я не вижу. Ходишь как лунатик, бля. Я же вижу - втрескалась.

— Господи! В кого "втрескалась"? Люся, ты о чём?

— Тааак... Дело совсем плохо... Ты должна скрывать, да? Он женатик? Он старше тебя? Моложе? Намного? Он, вообще, кто?

Вопросы сыпались как горох.

— Слушай, Люсьенда, ты чего? Никого у меня нет. Да и не нужен мне никто.

Люся долго думала. Мира с интересом наблюдала, как ураган мыслей отражается на простецком Люсином лице. Наконец подруга пришла к выводу, что ни к какому выводу она не пришла.

— Дак это... А чё тогда ходишь, как в воду опущенная?

— Не знаю, Люсенька. Плохо мне. Ночами не сплю...

— Мужика тебе надо, - авторитетно, врачебным тоном, изрекла подруга. - Точно-точно. Лучшее лекарство от бессонницы.

Мира усмехнулась.

— А то я не знаю. Вот и мой Тёмка тоже... Найди говорит себе мужчину. А то будет куча проблем. И со здоровьем...

— Да, Белоусова, твой Артём - умный парень. Была бы я помоложе, я бы с ним...

— Но-но. У него девочка есть. Хорошая. Мне она нравится.

— Да и фиг с ним. Это я так - мечтаю... Я чё спросить-то хочу. Ты что надумала? Или как?

Мира опять удивилась:

— О чём надумала-то? Ты сегодня меня пугаешь.

— Я насчёт мужика спрашиваю. Чё надумала-то?

Мира выдохнула, опустила плечи.

— Люсь, ну ты сама подумай, где я тебе возьму мужика?

— Вон - Максим Тюрин. Нормальный мужик.

Мира подскочила.

— Люсьенда, вот зачем ты гадости мне говоришь? Он женатый человек! Чтобы я... Да как я... Я что - сволочь какая?

— О-о-о! - покивала Люся, - Я всё забываю про твою гипертрофированную праведность.

И тут до Миры кое-что дошло.

— Люся, а как ты-то справляешься? Ты ведь одна. Столько лет.

Люся поморщилась.

— Уже семь.

— И как ты выкручиваешься?

Скворцова уселась за свой стол и пригорюнилась.

— Я...

Она надолго замолчала. Мира не торопила, она же педагог, учила психологию.

Люся вздохнула:

— Мирка, только - никому. Поняла?

— Люсь, - укорила ту Мира, - я, что - базарная баба какая?

— Ну... Короче... Меня иногда Гена Никифоров... Того... Лечит.

— Геннадий Львович? Наш завхоз?

— Да. Он.

— Люся... - растерялась Мира, - он же старый. Ему же уже за пятьдесят.

— Ну, знаешь... Член-то, он не стареет. А мой Гена ещё ого-го...

Закручинилась.

— Я бы за него вышла. Только он говорит, что мне, мол, молодого надо. А он, мол, уже старик... Знаешь, Мирка, он ласковый такой. Он... Он такое со мной делает... Он такой...

— Дак это... Выходи за него.

— Я что, силой его в загс попру? - усмехнулась Люся.

— А ты забеременей от него. Тебе давно уже пора.

— Нет. Так нельзя... Он обидится, что я его пытаюсь так пошло... Захомутать.

— Люсь, а ты поговори с ним. У него же и квартира хорошая есть.

— Знаю. Была я... Я у него часто бываю. Прибраться там... Борща сварить... Только что люди скажут?

— Люсь, ты бы лучше за себя беспокоилась. "Что люди скажут", - передразнила она подругу, - ради того, чтобы все были довольны, отказываться от своего счастья? Это глупо. Поговори, Люсенька. Он правильный человек. Я же видела, как он переживал, когда жену похоронил. Он уже тоже лет пять один.

— Шесть...

— Ну вот. И я видела, как он на тебя смотрел, когда ты отчёт читала.

— Как он смотрел? - насторожилась Люся.

— Знаешь... Я тогда удивилась... Он смотрел на тебя, как на своего гениального ребёнка. С таким... Умилением. Любит он тебя. Поговори с ним. Не мучай ни себя, ни его.

— А вот наберусь храбрости и поговорю. Мы с ним серьёзно ещё не разговаривали... Не удосужились.

Люся спохватилась:

— Погоди! Мы же о тебе...

— А что обо мне? У меня всё хорошо. У меня - сын. Всё хорошо.

— Ой, Мирка. У тебя такой сын. Я когда с ним на твоей днюхе танцевала... Он меня так осторожно держал, так нежно... От него так мужиком пахнет. Я аж вся промокла. Представляешь?

Мира ревниво стрельнула на неё глазами. Усмехнулась.

— Мы с ним в тот день поговорили по душам... - призналась она, - Он такой взрослый. У него такие зрелые суждения. Он мне говорит: "Мама, давай я тебе мастурбатор куплю. Я же вижу - как ты мучаешься"...

Мира нервно хихикнула. А Люся немного удивилась:

— Вы с ним и об этом говорите?

— Да, Люсенька. Он же давно взрослый человек. Он знаешь, какой умный и деликатный. И...

— Ну? - поторопила Скворцова.

— Я отказалась от этого... Ну, мастурбатора. А он мне говорит: "Давай, - говорит, - я тогда тебя полижу".

Мира закрыла лицо ладошками и покраснела до ушей. Люська ахнула, прикрыла рот руками.

— А ты?

— Люся! Я его мать! Это недопустимо!... Но то, что он так обо мне заботится... Даже в этом смысле... Я после этих разговоров уже неделю не сплю. Думаю - надо что-то успокоительное пить.

Люся вскочила:

— А ты ему дай!!

— Чего дать? - удивилась Мира.

И тут до неё дошло:

— Люська! Поросёнок ты этакий! Что ты такое говоришь! И не стыдно тебе?!

— Эх, Мирка! - качала головой Люся, - Если бы рядом со мной был такой мужчина, я бы ему обязательно дала... Пусть он хоть сын, хоть брат, хоть сват...

Мира посидела, ошарашено глядя на подружку.

— Ох, Люся. Такого делать нельзя. А что люди скажут? Это же инцест.

— Блядь! - всплеснула руками Скворцова, - Ты только что мне говорила, что не надо обращать внимания на людей, если не хочешь потерять своё счастье... Я поражаюсь твоему двуличию!

— Нет, подруженька моя. Это плохой совет. И я его не приму. Ладно - пойду...

И Мира пошла к двери. Люся её нагнала, придержала за локоток.

— Мира, а хочешь, я с тобой Никифоровым поделюсь?

— Люсьенда! - вспылила Мира, - Халда такая! Ты совсем с ума сошла?!

Она шлёпнула Люську по круглой заднице, и следом чмокнула ту в щёку. Она оценила жертвенность подруги. Но...

* * *

Вечером, вернувшись домой, Мира сварила рассольник и вермишель, нажарила котлет и, ожидая возвращения домой сына, смотрела телевизор.

В этот день она не стала переодеваться в домашнее. Так и сидела в коричневой юбке от делового костюма, с чёрным ремешком и в белой кофточке, с мелким жабо. Она знала, что выглядит во всём этом достаточно сексуально.

Чего она ждала?

Честно сказать, она с нетерпением ожидала новых комплиментов своей женственности и красоте. Тот день рождения разбудил в ней непреодолимую потребность нравиться.

Вспоминая, как Артём, предметно и доказательно расхваливал её формы, Мира ощущала такой душевный подъём, такой восторг, которого никогда не испытывала ранее.

Что это было? Умение Тёмки красиво облекать мысли в слова, или наступивший Мирин бабий час?... Да какая разница. Это было приятно! Приятно до трепета, до транса, до мокрых трусов... Она хотела слышать это ещё. Ещё и ещё!

Неделю она терпела... А сегодня прорвало.

Да сколько же можно?! Сколько можно откладывать эту маленькую невинную сладость.

— В этом же нет ничего предосудительного, - убеждала она сама себя, - просто красивые, благозвучные слова. Как приятная мелодия.

С точки зрения здравого смысла, её тяга к этой сладкозвучной музыке была абсолютно безгрешна.

Боже! Как он рассказывал о привлекательности её попки! Это можно слушать бесконечно. Гармония этой безупречной в своей правдивости лести, до сих пор вполголоса звучала в её душе.

Именно для этого, для такого восторженного одобрения, она обрядилась в эту юбку-карандаш, с разрезом до середины бедра, и эту нарядную блузку, расстегнутую на пару верхних пуговиц.

Вот только кружевные трусики и бюстгальтер она сегодня одела непонятно для чего.

Просто действовала на подсознании, потакая инстинкту женщины, достигшей пика своей сексуальности.

Сама себе она говорила, что просто хочет выглядеть нарядной. Чтобы порадовать сыночка эстетикой своего внешнего вида. А на самом деле...

Так размышляя, она перешла на совсем уж философские темы.

Мужчину нужно хвалить за поступки, - думала Мира. - Хвалить его ум, силу, смелость, деловую хватку. Причём, хвалить за уже совершённое.

Женщина же ждёт похвалы авансом. Женщине нужно аплодировать за её внешность. За её стройную фигуру, за красоту её лица, за безупречный вкус в одежде...

Именно этого, с замиранием сердца ждала Мира от сына.

А как там обстоит на самом деле, она не задумывалась. Боялась копнуть пласты бабьей души, потому и не думала о своих мотивах и чаяниях.

Артём вернулся поздно, уставший. Молча поел и ушёл к себе - спать.

Мира мыла посуду, и её слёзы капали в раковину.

— Ну, вот как так? Она готовила... И готовилась... А он!... Хорошо, хоть "спасибо" сказал.

Мира выплакивала свою обиду, по-детски хлюпая носом.

Потом решительно взяла себя в руки.

— Чего разнюнилась, - укоряла она себя, - взрослая баба, а ведёшь себя...

Гордо вскинула подбородок и вытерла слёзы. Гордо ушла в ванную. Гордо переоделась в ночнушку и умылась. И гордо пошла на очередное свидание со своей бессонницей.

С опустившейся темнотой наплыли горькие мысли.

Они сопровождались тянущим дискомфортом внизу живота. Мира сжала сведённые бедра и тихонько застонала.

Её невостребованная никем красота и сексуальность, эта никому не нужная высокая ложбинка на попе... Да насрать всем на неё... А она ведь когда-то состарится и станет страшная... А когда-то, господи, и вовсе умрёт.

Эта мысль так долбанула по её психике, что она громко судорожно всхлипнула и тоскливо заскулила. Опомнившись, спряталась с головой под одеяло и там, конвульсивно дыша, рыдала над своей незавидной судьбой.

Щелкнул включатель ночника. Артём осторожно потрогал её за плечо:

— Мама. Что случилось?

Он откинул одеяло с её лица, обнажив потоки слёз на щеках. Испугался и засуетился:

— Мама, что у тебя болит? Что?... Я сейчас. Я скорую вызову.

— Не-не-не, - всхлипывала Мира, удерживая его за руку, - не надо скорую. У меня ничего не болит. У меня всё нормально...

Она смотрела в искажённое ужасом лицо сына, и ей стало стыдно.

— Господи. Вот дура... Напугала тебя, сынок? У меня, правда, все нормально.

Тёмка всматривался в её лицо, стараясь видимо понять - что происходит.

— Какое там "нормально". Мама, скажи честно - что у тебя болит?

— Душа у меня болит, Тёмушка. Душа.

Артём сел на край кровати, сгрёб мать и прижал к себе.

Так, в молчании, они просидели минут пять. Мира прижималась к груди сына и постепенно успокаивалась.

— Подвинься, - попросил Тёмка, и улёгся на освободившееся место.

Мира легла головой на крепкое плечо сыночка. Закинула на него ножку, обняла, прижалась. Артём прикрыл её спину одеялом, и она почувствовала такую защищённость. Полную защищённость от всего враждебного мира. Это было так сладко, хорошо и спокойно...

Мать пошевелилась, устраиваясь на Тёмке.

— Тём, ты такой удобный...

Артём чмокнул мать в макушку.

— Давай, рассказывай. Кто тебя обидел?

Мира подняла удивлённые глаза:

— И что ты с ним сделаешь?

— Прибью, как таракана тапком.

Мира хмыкнула, Потерлась щекой о голое Тёмкино плечо.

— Никто меня, Тёмушка, не обижал. Просто - плохо мне.

— Давай поговорим, разберёмся. От чего тебе плохо?

Мира снова всхлипнула, но быстро взяла себя в руки.

— Понимаешь, сынок... Я, вон, с Люськой Скворцовой поговорила... Она с Никифоровым живет, с завхозом нашим. И даже вроде бы счастлива. Хоть он намного старше её... Все педагоги - замужние. Все-все. Одна я, неприкаянная... А организм-то... Стыдно сказать... Он требует.

Мира вздохнула горько и безнадёжно.

— А Люся, добрая душа, предложила мне...

Артём ждал. Он тоже учил психологию.

— Предложила с её Геной... Ну... Как-бы полечиться.

— И что? - спросил сын.

— Да как такое возможно, - с женихом подруги грешить. Конечно - нет. Я категорически отказалась. Мне только этого ещё не хватало. Сплетни пойдут, пальцами тыкать начнут. Да ещё и у Скворцовой всё рухнет... Не-е. Я лучше уж потерплю.

Снова замолчали надолго. Мира уж было подумала, что сын уснул.

Но он высказал своё соображение:

— Надо, все-таки, в секс-шоп сходить и купить механический... Этот. Мастурбатор. Да, надо... А что же ты будешь мучиться, ночей не спать.

Мира снова горько всхлипнула:

— Мы уже говорили на эту тему... Нет, Тёма, я не смогу. Нет.

И вдруг решилась открыть душу:

— Знаешь, сынок, я сегодня думала ты придёшь, а я, вся такая, в нарядном. А ты меня похвалишь и всё такое. Помнишь, как ты тогда. Ну, на дне рождения... Как ты меня описывал... Ноги, там... Попа...

Мира конвульсивно вздохнула.

— А ты, поел и спать. Мне так обидно стало.

— Прости, мама, - оправдывался сын, - у нас уже второй день комиссия из облоно. Весь архив перелопатили. Я сильно устаю от этого бессмысленного таскания папок. Туда-сюда, туда-сюда...

— Да все нормально, сыночка. Всё нормально. Отдыхай.

— А насчёт комплиментов я тебе, мам, скажу. С того момента, ты нисколько не изменилась. Уж поверь. Такая же красивая и аппетитная женщина, в самом соку.

Тёмка начал тихонько целовать её лицо. Глаза, нос, щёки. И нашёптывал:

— Мам, ты у меня очаровательная девочка. На тебя посмотреть - глаз не оторвёшь. Хоть спереди, хоть сзади.

И тут он перешёл губами к Мириным ушам. Засосал мочку.

Мира хихикнула и поёжилась.

— Что, мам?

— Приятно... Ты не останавливайся. Ты продолжай.

Артём продолжил покусывать ушко и шептать.

— Ты, вот, ходишь по кухне... Что-то делаешь. И при этом так шевелишься, что сердце замирает. Я так горжусь, что у меня такая красивая мать... А когда ты нагибаешься, а я смотрю сзади... Так знаешь - дыхание перехватывает, от такого великолепия. Иногда я боюсь, что не выдержу и поглажу тебя по попе. И это будет катастрофа...

— Почему же - катастрофа? - прошептала Мира.

У неё, от Артёмовых слов, сбилось дыхание. Она слегка поплыла сознанием, забывая - где она, с кем она, и что происходит. И ещё она почувствовала, что переступает опасную черту. Трусики у неё, по крайней мере, слегка подмокли.

— Ну, ты на меня обидишься. Треснешь подзатыльник. И месяц со мной разговаривать не будешь. А я так не могу. Мне всегда хочется с тобой поговорить.

— Да я и не обижусь, - мать прижалась к сыну плотнее. Чмокнула его в щёку.

— О-о. Мам... Серьёзно - не обидишься?

Мира отрицательно покрутила головой:

— Не-а. Я же не картина в Эрмитаже. Ты же у меня такой ласковый. И если ты погладишь немного мамку, то думаю - ничего страшного не случится. И мир не рухнет...

— Так я глажу... - предупредил Артём.

И тут же рука мужчины переползла на Миркины ягодицы.

Она хохотнула:

— Ах, ты шустрый какой.

— Ох, мам, - отвечал Тёма, - ты такая упругая и гладкая. Не оторваться. И пахнешь ты так нежно и сладко, как ванильная булочка.

Артём глубоко вдыхал запах своей мамы.

— М-м-м. Очень вкусно. Не обижаешься?

— Н-н-е-е-т, - прошептала Мира сквозь сбившееся дыхание.

Она не заметила, как поцелуи с шеи переместились на её грудь. Сначала над вырезом распашонки, потом и, через ткань, на соски и вокруг них.

Она откровенно тяжело задышала, обхватив сына кольцом горячих рук. И ничего не могла сделать. Понимала, что всё это надо срочно остановить, но сил, отказаться от сладкого погружения в волнующее, бездумное наслаждение, не осталось.

Тёмкин шёпот, о волшебной красоте и желанности её тела, гипнотически завораживал. Она уже лежала на спине, а сыновьи губы прикасались через ночнушку к животу. Руки порхали по бёдрам, с наружной, а потом и с внутренней стороны.

Артём тоже "завёлся".

— Господи. Мам. Если бы ты мне позволила... Если бы только позволила мне... Ты сделала бы меня самым счастливым человеком...

Мужские пальцы прикоснулись к промежности.

Мира запаниковала:

— Подожди, Тёмушка. Подожди. Отпусти меня... Отпусти... Я сейчас.

Она вскочила и, буквально бегом, понеслась в ванную. Действовала, как во сне.

Лихорадочно разделась, бросила промокшие кружевные трусики-танго в корзину с бельём и залезла в ванну. Так же быстро и суетливо намылила промежность шампунем, смыла. Потом ещё раз. А потом включила душ и ополоснулась вся.

Оправдывалась перед собой:

— Если уж что случится, то пусть у ребёнка останется впечатление свежести и чистоты...

Накинула сорочку и пошла в спальню.

— Двигайся, Тёмушка.

Легла навзничь и притянула к себе сына.

Она целовала его лицо и приговаривала:

— Не бойся, Тёма, я не обижаюсь и не отталкиваю тебя. Что ты там хотел сделать? Что ты хотел сделать с мамкой?

— Всё, что ты хочешь, мам. Ты главное не...

Мира прервала его, заткнув Темкины губы поцелуем.

Эти делала не она. Что-то такое, ранее не испытанное, непреодолимое, поднялось внутри неё и руководило её телом, мозгом и словами.

— Не бойся, Тёма, продолжай, - она легонько толкала его голову к своему животу. Туда, где остановила его, прервавшись на гигиену.

— Мам, спасибо тебе, - шептал её всё понимающий сын. - Ты не пожалеешь, мам. Я так тебя люблю. Я...

Он, губами, сполз с её живота до кустика, и... И не остановился. Пошёл дальше. Мира уже ничего не соображала, стонала в голос и крупно вздрагивала от горячих касаний.

Прикосновения к эрогенному стерженьку она не перенесла. Её заколотило, словно поражённую электричеством. Все мускулы сокращались и расслаблялись хаотично, а разум, весь, без остатка, ушёл вниз, в промежность.

Такого оргазма Белоусова не испытывала никогда. Никогда! От единственного прикосновения сына, губами к запретному, Мира взорвалась, как граната...

Нет, - как бомба...

Нет, - как ядерная бомба.

Она взорвалась и потеряла сознание.

Очнулась от того, что Тёма хлопотал вокруг. Вытирал ей лицо намоченным прохладным полотенцем.

Мира открыла глаза, посмотрела сыну в глаза и тихонько спросила:

— Это что за...? Это что такое было...?

— Ну, мам. Это было - то самое, - чмокнул мать в нос. - Снимай-ка рубашечку. Подними ручки. Как ты?

— Пока не знаю. Я что-то плохо соображаю...

Он потянул ночнуху вверх. Рубашка была насквозь мокрая от Мириного пота.

Она села, подняв руки. Сил, чтобы соблюдать какие-то приличия, не осталось. Она даже сидела с трудом. И с удивлением обнаружила под собой лужу.

То, что там, под спиной, где она лежала, простыня промокла, это понятно. Но под её ягодицами хлюпало явно не от пота.

— Тём... Я, что - описалась?... Господи! Стыдно-то, как!

— Не-не-не, - успокаивал Артём, - это просто сквирт...

— Что это? - недоверчиво переспросила мать.

— Ну, этот... Обыкновенный сквирт... Я тебе потом найду и дам почитать. Это нормально.

— Да что-ж нормального-то? - слабо огорчалась Мира, - Это же...

До неё вдруг кое-что дошло:

— Тёма! Я, что - прямо тебе на лицо?!... Ой!... - она прижала ладошки к пылающим щекам, - Ой!... Вот дура!

— Мам, - Тёма наклонился, осторожно обнял её, и поцеловал в губы вовсе не сыновьим поцелуем, - ты зря переживаешь. Это нормально. Честно. Ну... Не переживай... У нас Ирой постоянно так. Она мне - то в ладошку, то на лицо, то на живот... Всё нормально.

Вот это для Миры было открытием. Она упала головой на подушку и со стыдом почувствовала себя такой необразованной.

А Тёмка всё колдовал над ней.

Он взял другое полотенце, тоже смоченное, но только тёплой водой, и начал ласково обтирать её тело от пота.

Перевернул женщину на живот и прошёлся по спине и ногам. Потом снова аккуратно положил на спину, и протёр живот.

— Ма... Раздвинь ножки. Я тебя немного помою.

Мирины ноги импульсивно сомкнулись реакцией стыда. Она несколько мгновений смотрела на спокойно сидящего перед ней сына, потом медленно раздвинула колени.

— Мам... Ты бы видела себя. Ты такая красивая. Такая...

— Ну да, - думала Мира, - шлюха, твоя "мам" Использовала сына.

Вслух, правда, ничего не сказала.

Сын закончил процедуры, и деловито сложил полотенца на стуле.

Поднял мать и посадил её в кресло. Заменил простыню на чистую, и положил женщину на место.

— Я сегодня с тобой посплю?

— Да, сыночка, - она потянула его за руку, - со мной.

Мира снова улеглась на мужское плечо. Немного стесняясь своей наготы, снова прижалась к Тёмке грудью, положила на него ногу, чмокнула ласково в подбородок.

Тот тихо спросил:

— Ну, как ты?

— Хорошо, Тёмушка. Хорошо... Стыдно, конечно. Хоть сквозь землю провались... Но хорошо. Легко.... Может я и дура, и грешница, и отвратительная мать... И чувствую себя последней...

Артём прервал её, приложив палец к материным губам.

— Не надо, мам. Это всё не так.

— Не знаю, Тёмушка... Но сейчас я счастлива, как идиотка. Спасибо тебе, сынок.

Она снова чмокнула сына, погладила его по щеке.

— Полечил...

Прижавшись друг к другу, они шептались в темноте, иногда нежно соприкасаясь губами. Делились впечатлениями.

Мира пошевелилась, укладываясь поудобней, немного опустила колено и задела за твёрдый стержень, слегка выглядывающий из-под резинки боксеров. Замерла, осознав - к чему она прикоснулась и подумала:

— Вот же дура. Сама получила удовольствие, а ребёнок значит - как хочет. Ну, уж нет...

Она опустила руку и осторожно, через трусы, погладила мужское достоинство. Тихонько стросила:

— Тём... А чего ты одетый? Нет, главное - я голая, а он...

Артём беспрекословно стянул боксеры и, дрыгая ногами, упихал их в изножие кровати.

— Так пойдёт?

Мать взяла в ладошку Тёмкин агрегат и осторожненько, ласково начала елозить по нему рукой, продолжая целовать сыновье лицо.

Мира прекрасно понимала полумеры своих действий. Она также понимала, что сыну нужно то, что и всем мужчинам. А её сын был мужчиной. И ещё каким.

Оторвав губы от Тёмы женщина взволнованно но решительно произнесла:

— А-а-а! Пропади оно всё! Сгорел сарай, гори и хата!... Тёмушка, ложись на меня. Не бойся, сынок. Что же ты будешь страдать!

Опрокинулась на спину.

— Давай, Тёмочка. Не терпи. Тебе тоже надо...

— Ты уверена?

— Да, уверена... Я хочу...

Артём навалился на мать и, удерживая вес тела на локтях, присосался к её губам. Опустил руку, погладил её пирожок. Очень умело, почти невесомо, слегка раздвинул губки и сделал движение тазом.

— Я так тебя люблю... Мама...

У Мирки снова поехала крыша. Стержень проник в неё чуть-чуть, может на сантиметр, может на два. Но самозабвенный восторг выплеснулся из её души так, как будто её полноценно оплодотворили.

Она хрипела, билась в эпилепсии, обхватив сына за шею и сминая ногами простыню. Бормотала что-то несуразное, вставляя совсем уж несвойственные ей словечки:

— Еби... Да, засунь... Твой член... Дай мне его! Дай!

Но Тёма замер, пережидая волну экстаза, не отрывая взгляда от её лица.

На этот раз сознание от неё не ускользнуло.

Когда Мира успокоилась и расслабилась, она озабоченно просунула руку между прижатыми животами. Мокро!

— Опять! - ужаснулась она, - Да что же это такое!

Артём довольно усмехнулся:

— Да, мам, - опять. И это прекрасно. Ты потрясающая женщина. Ты... Таких просто не бывает.

Потянулся, достал со стула полотенце и, не разрывая контакта, протёр мокроту на их лобках. Потом сложил ткань в несколько раз и попросил:

— Приподними попу.

Мира подалась вверх и ахнула, когда от такого движения то, что было у неё внутри, скользнуло на всю глубину, заполнив её туго и сладостно.

Артём деловито запихал и расправил подкладку под матерью.

— Вот. Так будет лучше,. .. - чмокнул её в уголок губ, - Мне продолжать?

Мира расплылась в чумовой блаженной улыбке:

— Не спрашивай, Тёмочка. Делай что хочешь. Делай всё как полагается. Раз уж начали. До конца... Мне сегодня можно.

Артём сделал всё как полагается. До конца. Довёл-таки мать ещё до одного беспамятства.

В субботу утром Мира, не открывая глаза, ощутила под собой мужское тело. Ноги у неё лежали на постели, а грудью она навалилась на сына. Тот лежал, раскинувшись на спине и слегка похрапывал.

Мира и так чувствовала себя прекрасно, легко и безмятежно... А вот этот лёгкий храпоток вообще довел её до восторга. Так приятно было слушать дыхание спящего твоего, ТВОЕГО, мужчины.

Не было ни страха, ни раскаяния за вчерашний вечер.

Немного наплыло что-то такое... Опасливое... Да и сгинуло. Смылось потоком светлой и легкой радости.

Она тихонько соскользнула с кровати и пошла заниматься утренними делами.

Когда Артём вошёл на кухню, Мира мыла плиту и напевала. Давно она не пела во время хозяйствования.

Сын обнял её со спины, поцеловал за ушком, прошептал:

— С добрым утром, солнечная моя мамуля. Как ты себя чувствуешь?

Мать развернулась в его объятьях, привстала на цыпочки, чмокнула в подбородок (уж куда достала).

— Хорошо сынок. Честно - хорошо. Садись - покормлю.

— Да я только чаю...

Они по семейному попили чаю, разговаривая на отвлечённые темы, не касаясь вчерашнего происшествия. Не то, чтобы стеснялись, а просто не задевая в бытовом, застольном разговоре - святого.

Ну, вот так вот Мира воспринимала их неожиданную близость - как нечто святое.

Артем встал, потянулся с хрустом.

Мира пристрожила:

— Тёма! Не потягивайся за столом! Папаня второй!

И потом уже ласково пояснила:

— Это, чтобы ты чувствовал - мать и поругать может.

Ещё раз обняла.

— Что сегодня будем делать?

— А что хочешь, то и будем. Хочешь - в кино сходим. Хочешь - в театр. Можно в парк сходить. Ты давно на каруселях каталась?

— А где можно покататься?

— Ну, к примеру - в Крылатском. Там, кстати, и американские верблюды, Альпаки называются. Я бы посмотрел.

Мира усмехнулась. Мужику двадцать один год, но всё ещё остаётся ребёнком, восхищающимся зверушками.

— Так. Одевайся и поехали.

В парке они под ручку, не спеша, обошли все аттракционы.

Правда, на каруселях не катались. Ну, откровенно говоря - детство же натуральное.

А когда вывернули от колеса обозрения, увидели эстакады американских горок.

Они взглянули друг на друга и поняли всё без слов. Взялись за руки и побежали к аттракциону.

Сцепка медленно поднималась на высоту девятиэтажки, подкрадываясь к крутому спуску. Все настороженно замерли.

Когда их вагончик перевалил через край, Артём инстинктивно протянул руку и слегка прижал мать к сиденью.

Это движение, как результат выплеснувшейся любви и заботы, просто выбило Миру из душевного равновесия.

Кабинка рухнула вниз. Все пассажирки завизжали от сладкого ужаса. И Мира тоже заорала. Она вопила не столько от страха, сколько от восторга, от полноты жизни и от сыновьего бережливого внимания.

И вообще - от счастья.