Удивительное состояние души и тела наступает, когда тебе не надо вставать на заре, куда-то ехать, что-то делать, выслушивать нотации руководства, которое моложе себя чуть ли не в два раза, и все это за копейки. Да идите вы все! Но пошел только я. В пенсионный фонд. И стал пенсионером.

А зачем одинокому пенсионеру дача? Не нужна! Еще когда крепко пьющий приятель мне жаловался: «Вов, а зачем мне дача, если мне там выпить не дают?». И я ее продал богатющим соседям с «Субару» и «Ауди». Только вот во сне стал видеть домик, заросший садик и ласковых старушек. А один раз увидел во сне и вовсе удивительное: наш склон, неудобье, домики, и все это с разрешением «Фулл АшДи». Вроде как иду я по нижней улице, а из переулка выходит она, Танька Угарова в чем-то в обтяжку, выходит и говорит: «Фу, как жарко!», и начинает снимать с себя одежду через голову. Я тут же проснулся и вспомнил Татьяну Ивановну Угарову. Не сказать, что всеобщую давалку, но женщину вполне доступную к употреблению. Вспомнил и решил позвонить.

В последнее время она работала на Садовинческой в старой половине ТИЛПа. Я с трудом нашел записную книжку и принялся названивать, пока не сообразил, что еще слишком рано, и в бухгалтерии еще никого нет. Тогда окончательно проснулся, совершил утренний ритуал омовения и уселся пить кофе с бутербродами перед включенным телевизором без звука.

А там шло обычное беснование: кто-то с «деревянным» бессмысленным лицом бегал с пистолетиком и попутно спасал мир, а кто-то другой в него стрелял, а потом они менялись, и включалась русская реклама, бессмысленная и беспощадная. Я едва дождался десяти утра, чтобы снова позвонить.

Я сразу узнал Танькин голос, низкий, с грудными обертонами и хрипотцой. Таким голосом надо петь русский шансон про несчастную северную любовь. Услышал и повесил трубку. Решил сделать Таньке сюрприз.

От метро «Новокузнецкая» всего-то две остановки до корпуса ТИЛПа, сляпанного из двух – старого с неизбывным запахом плесени и канализации и нового, почти без запаха. Когда то в этом ТИЛПе мы проходили летние военные сборы без отрыва от работы. Начиналось все в шесть вечера, заканчивалось в девять, рисовали карты и смотрели старые учебные фильмы для служебного пользования, в субботу выезжали на стрельбище пострелять из ПМ. Вот туда-то я и направил многогрешные стопы своя.

Был еще моментик. На входе стояли «чернорубашечники»-охранники из ЧОПа, обычно седые пузатые дядьки. Я вошел, приложил свой пропуск к турникету, тот отреагировал красным. «Не сработал!», – сказал я охраннику.

— Вам куда? – ответил тот.

— В бухгалтерию, – ответил я, честно ответил.

— Идите так.

И я прошел отключившийся турникет и повернул по коридору направо, а потом еще раз направо. Спасибо охраннику, что не стал проверять мой модный рюкзачок, где с глухим бульканьем болталась бутылка болгарского «Хемуса» и бутерброды с сыром на закуску. И вот она, заветная дверь, за которой...

А за которой почти никого не было, кроме одинокой дамы с волосами снежно-белого цвета, которая сидела и читала какой-то журнал. На Татьяну Угарову она была непохожа хотя бы тем, что читала. Танька обычно болтала по телефону или раскладывала пасьянс на компьютере. И еще она красила волосы в антрацитово-черный цвет. А тут ни первое, ни второе, ни третье. Я собрался было уйти, но кашлянул, и дама оторвалась от чтения.

И все-таки это была Татьяна Угарова, изрядно постаревшая и поседевшая за те небольшие годы, что я ее не видел. Я тоже не помолодел, но не поседел, только полысел немного довольно гармонично. Ну, и чуть потолстел от сидячего образа жизни. А Таньку разнесло!

Женщины толстеют по-разному. У одних, и это большинство, жир оседает на животе, у других – на бедрах, у третьих – на заду. Таньке повезло, ее жирок отложился на грудях. И теперь, когда она читала, ее груди лежали на столе. А когда Танька вскочила, увидев меня, они тоже остались лежать на столе, и лишь спустя полсекунду оторвались от столешницы, влекомые бюстгальтером гигантских размеров, поднялись и заколыхались под тонкой тканью платья. И лицо, когда-то круглое с коротким носом, отекло и одновременно покрылось сетью мелких морщин. Но мне она обрадовалась! Но не сразу.

Сначала Татьяна Ивановна сказала: «Что Вам?», затем сняла очки для чтения, и лишь потом обрадовалась, сказав:

— Ой, Вовка! Я описалась!

Некоторое время назад она бы непременно сказала: «Я обоссалась!», но общение с высшим комсоставом, ее, видимо, облагородило. Я уселся ждать Татьяну Ивановну, но она все не шла...

Как-то мы вместе были в подшефном совхозе. Куча мужиков и не меньшая куча женщин. Я наломал спину так, что провалялся в совхозном лазарете три дня, куда меня принесли на двери, как воина на щите. Татьяна за мной старательно ухаживала, разве что грудью не кормила, как римлянка древнего ЗК. А потом после относительного выздоровления взяла к кухонные мужики. Парни таскали по холоду и сырости мешки с картошкой, а мы после отбоя эту картошку пекли в золе. Я пока полностью соответствовать мужинскому званию не мог, боялся застудить поясницу, Татьяна укладывала меня лицом вверх и выпускала член «подышать свежим воздухом». Искусство «наездницы» давалось ей с трудом, Татьяна слишком горячилась, член то проваливался до упора, то выскальзывал из ее нутра, а в конце она обязательно писалась, а, может, она так кончала. Потом, когда поясница поджила, мы поменялись. Таня лежала на мешках, задрав ноги и смотря на созвездие Лиры, а я ее драл почем зря. Но она больше не ссалась.

Танькиных трусов мне бы, наверное, хватило на скатерть. Когда она пришла, на ходу отжимая белую ткань, то повесила их на батарею, а черные нейлоновые колготки сунула в пакет и убрала в объемистую сумку.

— У меня теперь всегда так, – пожаловалась Татьяна Ивановна. – Все началось, когда на права сдавала. Улилась сама и машину затопила.

— Тебе, Танюша, надо упражнение Кегеля делать, мышцы укреплять, – с видом знатока сказал я. – Я тебя потом научу. А у тебя машина, что ли?

— Да, маленькая и зелененькая «Дэу Матиз», – скромно потупилась седая Татьяна Ивановна. – Стара я стала в метро толкаться.

— Клад нашла?

— Сынок пособил. Денежек прислал. За границей он теперь.

— Может, отметим встречу? – предложил я, потрясая рюкзачком.

— А что там?

— Винцо и чем закусить.

— Ух, искуситель! – улыбнулась Татьяна, и ее маленький носик совсем потерялся на отекшем лице. – Сейчас позвоню, все на совещании у ректора, а меня посадили телефон сторожить. Ты иди пока в коридоре постой.

Я пошел. Возможно, Таньке в самом деле нужно что-то сказать без свидетелей, а, может, просто надеть подсохшие трусы. Я и двух минут не простоял, глядя в окно на улицу, как Татьяна, словно молодая, выкатилась шариком в коридор.

— Валим, валим отсюда. Отпустили!

Она вывела нас черным ходом прямо во двор, где среди шикарных автомобилей притаился маленький пучеглазый «Матиз», издали похожий на лягушонка. Машинка на одного, подумал я, и как мы туда поместимся?

— А куда мы едем? – осторожно осведомился я. – К тебе или ко мне?

— Мы едем ко мне, – отрывисто сказала Татьяна, заводя мотор. – Ко мне на дачу.

— А где у тебя дача? – также осторожно поинтересовался я.

Ответ был короток, как удар молнии:

— СНТ «Михнево».

Честно говоря, я на дачу ни к кому не рвался, а уж тем более в Михнево, где когда-то была дача моего отца. Когда родители более или менее полюбовно разошлись, отцу досталась дача, а нам с матерью – квартира, а свою, которую я не слишком удачно продал, мы построили через много лет.

Со двора ТИЛПа мы выехали на Садовническую улицу, затем – на Садовнический проезд, а может, и наоборот. Главное, что справа мелькнул кругляк станции метро «Новокузнецкая».

— Дуй по трамвайной линии до Варшавского шоссе, а по нему – до МКАД.

На что Татьяна огрызнулась:

— Не девочка, сама знаю!

Она сидела с вытаращенными глазами, вцепившись в руль до посинения рук, и лишь при съезде на М4 немного расслабилась. «Надо отдохнуть», – сказала Таня и вырулила на обочину. Кем-то просыпанный гравий затрещал под колесами и защелкал по днищу. Татьяна Угарова выключила мотор, откинулась на подголовник и долго сидела, закрыв глаза. Затем сказала:

— Скажи-ка мне, Вова. Ты зачем сегодня звонил? Ведь это ты звонил, не отнекивайся.

— Тань, скажу тебе как на духу, – признался я. – Я тебя во сне видел. Будто ны вышла из переулка, сказала «Уф, как жарко!», и сняла вот это платье.

— И я тебя видела во сне, Вованчик. Вроде как ты мне навстречу попался.

— И что я снял?

— Ничего. Я проснулась.

Я протянул руку и взъерошил ее седые, легкие, как пух, волосы. Таня прерывисто вздохнула, словно собиралась заплакать.

— Подожди, не сейчас. Доедем до СНТ, тогда. Может, быть...

Она завела мотор и выехала на шоссе.

Я впервые видел такой СНТ, как у Татьяны. Обнесен высоченным бетонным забором с колючей проволокой наверху и стальными воротами со шлагбаумом. Охранник вышел из будки и долго вглядывался в пыльное боковое стекло, пока Угарова его не опустила. Он откозырял и поднял полосатый шлагбаум.

Мы совсем немного поколесили по гладким, как стекло, улицам, и Татьяна сказала:

— А вот и мой домик!

Мне со своего места не было видно ее домика, но я его увидел, едва мы повернули и въехали во двор. Это был двухэтажный домина, построенный из идеально оцилиндрованных бревен, а сверху еще пристроился мансардовый чердак. Хорошо, что я подал участок вместе с домом, иначе я бы жестоко обзавидавался.

Затем мы вошли в прихожую, открывшуюся по Татьяниному отпечатку пальца, и все. Я не буду подробно описывать ее хоромы изнутри, но то, что я увидел на первом этаже, мне хватило с избытком: гостиная в стиле «Хай-тек» с камином, кухня в русском стиле с горшками и русской печью, и две спальни с широченными кроватями под балдахинами. Я не удержался, и пока мыл руки горячей водой, спросил:

— Тань, а тебе не скучно жить в этой роскоши? Ведь некуда стремиться, чего-то хотеть.

И услышал в ответ вполне резонное:

— В нашем возрасте уже не надо стремиться, нужно пользоваться тем, что есть.

И тут же хлопнула себя ладошкой по лбу:

— Вот дура-то! Забыла купить продуктов на вечер.

И ушла. Я приник у окну, но Татьяна не стала выводить из гаража свою машинку, а вышла пешком в автоматическую калитку. У богатых свои причуды! Осталось узнать, зачем она работает при таком супердостатке.

Признаться, я в «Хай-Теке» потерялся, боялся пошевелиться и что-нибудь включить или выключить, поэтому как сел на высокий барный табурет, так и сидел, нахохлившись, словно воробей под дождем. Поэтому, когда вернулась Татьяна Угарова с двумя громадными пластиковыми сумками, я охотно потрусил за ней на кухню.

На громадной кухне я Татьяну опередил, уселся на обычный, не барный и, надо думать, деревянный табурет и сказал:

— А ну, хозяйка, корми, э, гостя!

— А ты дров наколол? Воды наносил? Самовар вскипятил?

Угарова сразу включилась в шутливую перепалку, а сама быстро выкладывала на широченный стол разные коробочки, из которых самой знакомой мне показалась долгоиграющая китайская лапша.

— Ты насчет самовара серьезно?

— Пошутила. Видишь ли, в подвале бойлерная. Она и кипяток для чая дает, и горячую воду для ванной. Кстати, ты помыться не хочешь? Я хочу.

— Нет. Я лапши хочу, ты покажи мне, как тут кипяток добыть, и иди, мойся.

Татьяна повернулась и на ходу стала снимать платье через голову. Сон в руку, подумал я, а кипяток я и сам добуду.

Все оказалось проще, чем выеденное яйцо. Над изысканной формы раковиной я нашел три крана: один с холодной водой, другой – с горячей, третий – с кипятком пополам с паром. Я заварил коробочку с лапшой, накрыл ее крышкой, а пока она доходила до готовности, решил найти купающуюся нимфу по имени Татьяна Угарова.

Это тоже оказалось очень просто. Возле каждой спальни была громадная ванная комната, в ней ванна, больше похожая на небольшой бассейн, а дорогу к бассейну я нашел по платью, безразмерному лифчику и трусищам. Сама же нимфа, а, скорее, сатиресса, лежала наполовину в воде и, закрыв от наслаждения глаза, натирала белоснежный лобок и все, что под ним, маленькой ладошкой. Я не дал ей кончить. Я быстро разделся, присоединил свою одежду к ее вещам, ступил в воду и накрыл ее пухлое тело своим.

Уж не знаю, описалась ли Татьяна во время нашего бешеного совокупления, и сколько раз или нет. Но знаю, только одно: наслаждение она получила, потому что расцарапала мне спину своими острыми ноготками.

Потом я ее поднял, обтер большим полотенцем ее пышное тело и повел на кухню обедать или ужинать.